на нуле, так и остается, только все подсыпает и подсыпает снежок, уже и солнце пошло на лето, а зима так и не идет на мороз.

На таком подъеме писал повесть, и оставалось день-два, и была бы создана вещь одним духом. Но вот вздумалось этому Александрову полыхнуть писателей, попало нечаянно в меня,и повесть брошена, и я третий день ничего не делаю и набираюсь духа.

665

«Набираться духа» в писательстве — это значит, удерживаясь от дела, испытать скуку, [лень] по делу: скука по делу приводит к потребности заменить чем-нибудь дело, и вот когда эта потребность дойдет до крайности, то является соответствующая Муза. Что бы там ни говорили Маяковский и Шкловский о работоспособности, без этой Музы ничего не сработаешь. А Муза появляется — именно взамен дела. Нигде, кроме искусства, непонятна эта рабочая ценность лени. И вот, когда из-под государственной машины вырвется камень и попадет прямо в Музу, то нужно сидеть и ждать, пока не оправится от удара Муза и не придет снова. Так вот сиди и жди.

Сегодня в английских газетах (сообщают в «Известиях») была заметка об опасности фашистского яда после войны, и приводятся примеры того, как в самой Англии всюду назревают признаки диктатуры. Одним словом, Германия всем оставит большое наследство.

Узнал, что Ставский перед тем, как быть застреленным, сам застрелил немца. Ввиду того, что Ставский был на положении писателя, у него была своя машина, он мог всегда уехать, то стрельба его из окна в немца исходила не из необходимости, а из любопытства, как на охоте. Но и охота его была не как наша, поэтическая: в этом отношении он был очень плохим охотником. Но, рассказывая мне однажды о своей охоте на джейранов из автомобиля, я помню, он упивался сладострастием самого убийства: джейран его был весь в крови, а он все стрелял, и он все кровянел и все бежал. Помню, мне было очень противно. Возможно, он таким способом, убийством, добывал себе и материал для описания войны: при бездарности в области воображения, искал материал в жизненном опыте…

Фадеев испортил ему карьеру в Союзе писателей, но, став на его место, ничего не мог сделать лучшего, и теперь погибает сам…203 Суета сует.

29 Декабря. Начинаю успокаивать себя тем, что это мне сделали зло не сознательно, а просто, надо считать, как бомба попала в дом: швыряют в военные объекты, а попадают в

666

частные дома и что такая вся война, как смерть личности, и что средство против этого есть… Ляля это выражает так: — Ты при всякой беде помни, что я с тобой, и пусть у тебя отнимут творчество, я-то ведь с тобой, а неужели же я, твой друг, не больше твоей литературы. (За обедом она сказала, что ее-то, может быть, вовсе и нет, и что она сама по себе ни на что не нужна, но что единственное и несомненное в ней — это Христос.)

Мое счастье, что я мало знаю ту среду, откуда посылаются бомбы, а то бы при каждом несчастье показывались бы люди и принимались бы люди, как причина зла. Вот сейчас вижу только Бахметьева (Иудушку), а во время РАППа меня преследовал некий Ефремин, бывало, никого не знаешь, не видишь из рапповцев, а как что случается, валишь все на Ефремина204.

Не дает покоя заметка в газете о фашистском яде, что этим ядом после войны отравятся и победители, и что не только рая, но и отдыха «после войны» не будет, и что не будет даже и времени такого «после войны», и так все пойдет до конца столетия.

А как подумаешь, то что же тут нового, разве я не говорил сто раз, что «после войны» не будет, что если есть, то это есть сейчас и что Ляля права: сейчас, на это мгновенье, единственно реальное, ценное только наши с ней отношения: в этом мгновении вечность, и вся эта вечность в единственном слове: Христос.

«Живцы» кончились, и церковь их в Сокольниках перешла к сергиянцам. Плененная Иверская (к живцам народ не ходил) теперь освободилась, и народ повалил к Иверской в Сокольники. В тех кругах не чувствуют нажима, как у писателей, и наверно эти бомбы направлены на еврейскую интеллигенцию и только нечаянно попадают в нас.

Самое вредное дело — это отравляться своими неудачами: надо разобраться, почему же именно «Рассказы о прекрасной маме» были отвергнуты и в «Правде», и в Информационном бюро, и радио, и в «Новом мире». Скорее всего они отвергнуты, потому что в доме покойника поднимается разговор о покойнике: они очень чувствительны и на время войны, возможно,

667

и вредны. Вообще вопрос о жертвах войны теперь поднимается лишь в отделе информации о зверствах.

Всех представителей нашей власти, от Сталина до председателя колхоза, нельзя упрекнуть, как в других странах, в присвоении власти. Кажется, на каждом из них власть держится, как одежда с чужого плеча и во временном пользовании и под непосредственным контролем бесчисленных глаз…

Никто на свете не может позавидовать нашему властелину с точки зрения личного бытия. Каждый из властелинов этих обречен, и наследникам своим ему нечего оставить.

В таком случае, почему же не может возникнуть голос сердечный в пользу этой власти, почему Бахметьева называют Иудушкой, а не героем, не повторяется ли у нас теперь традиционная бунтарская ненависть к власти? Не происходит ли сейчас чистка литературы именно из самых чистых побуждений очистки от озлобляющих и разлагающих государственную власть элементов205.