происходит неспроста, тут можно найти элементы паденья духа, удовлетворяемого ползаньем вместо полета.

Впрочем, у меня это является результатом дурного литературного воспитания и подражания Розанову80. А у самого Розанова… Впрочем, я, совершая подмену, гляжу на Розанова, а Розанов глядел на Леонтьева или на Ницше, подменившего Христа Сверхчеловеком. Важно только, что тут или там совершается подмена целого частью и это является грехом против целомудрия. Иначе сказать, один кто-нибудь в свою целую бочку меда влил одну ложечку дегтя. А другой в свою бочку дегтя влил ложечку меда.

Сущность целомудрия состоит в сохранении тайны своей личности. Эта сущность, распространяясь в людях христианским воспитанием, механизируется и мало-помалу превращается в охрану внешних покровов, прикрывающих наше тело, и еще проще, средством предохранительным от зачатия (презервативом). Так удивительно бывает на каждом шагу видеть, что охрана целомудрия становится средством разврата. Вот почему Ляля пренебрегает охраной внешнего целомудрия. Но будучи в существе своем истинно целомудренной, она в борьбе своей с внешним, с ханжеством, останавливается, не переступая

85

черту, за которой начинается революционный цинизм и нигилизм.

1 Марта. -30. Ясно. Тихо. Дым чуть клонится с севера. В полдень +2.

Кристалл. Весной света в полдень от солнечного угрева окна совсем очищаются от намерзи. Невидимая рука солнца каждый полдень чистой тряпочкой стирает рисунки Мороза, и каждую ночь Мороз создает на стекле новые рисунки такие прекрасные и четкие и старательные в разработке деталей, каких у него никогда не бывает зимой. Вчера мы заметили, что на всех этих рисунках были изображены морские водоросли и другие растения, близко по виду подходящие к пальмам, а еще больше к растениям, характерным каменному периоду земли. Во всяком случае, эти формы, возникающие из кристаллов замерзающей воды, так близки к формам растений, что связь между тем и другим формообразованием очевидна. Точно так же формы всех животных складываются из снежинок (шестигранных звездочек) на пнях и сучках деревьев зимой. И отсюда мы предполагаем, что кристалл лежит в основе всех форм на земле.

Обзор событий текущих. Цаплин и его ошибки в оценке немцев и большевиков. Мог ли я, — говорил он, — разумное существо, допустить возможность поражения немцев большевиками. Я же, как русский человек, знал, что все в нашей стране, кроме коммунистов, незначительной части населения, ждут немцев, как спасителей от большевиков. И теперь на моих глазах совершается невозможное с точки зрения разумного существа: народ против воли своей исключительно волей правительства побеждает, и правительство у всех на глазах прививает и наращивает на этой аморфной массе народа «патриотизм», «честь родины» и т. п. украшения несуществующей «воли народной».

Цаплин еще говорил о национальном типе России, сравнивая между собой типы людей, как Разумник и Коноплянцев, один русский, кровно ассимилированный еврей, и другой — коренное дитя русской крови и православия. — Нация, — говорил

86

он, — как это прекрасно и какой изверг национализм. Русский призван освободить нации от национализма и для этого, может быть, бессознательно пользуется смесительной силой еврейского компромисса…

Когда я рассказал Цаплину о Разумнике, он воскликнул: — Ну вот, это самое! Вот Разумник бессознательно предсказал положение вещей на сегодняшний день. Народ русский теперь — это вы, как художник, а Разумник — это «еврей», определяющий его «волю». Пусть каждый русский в отдельности волит немца, но совокупность этих воль уничтожает немца, и еврей понимает эту совокупность и открывает и, конечно, использует.

Однажды давным-давно где-то в Москве на ходу Разумник под видом шутки проболтался в существе своей, в конце концов, еврейской души, он сказал: — Ну что такое вы, как художник, сущность не в вас, а во мне, который вас понимает и открывает81.

Противный ломака Мишка, наглец, невежда, плут и лентяй привел меня в раздражительное состояние, но я, прогуливаясь в лесу, нашел внутри себя какой-то кончик замотанного на душу клубка, перемотал быстро клубок, и вдруг открылась душа моя, и стало на Мишку прямо смешно. С какой-то большой высоты я спокойно посмотрел на паршивого мальчишку, как смотрят одно мгновенье на дрянь на тропке, чтобы обойти и забыть. Так тоже замечательно вышло с помощью Ляли письмо к Замошкину в смысле его воли высшей, обходящей несущественные мелочи жизни. Мне теперь открывается ясно, благодаря этому, дальнейший путь моей жизни. Я должен создать себе пустынное уединение, из которого я буду писать всегда, как Замошкину…

Практически пустыня выйдет просто. В комитете по заповедникам я подниму вопрос о предоставлении мне для моих опытов девственного участка заповедной земли. Мне это сделают, вероятно, в Кавказском заповеднике, и я там устроюсь, если Бог даст здоровья.

В наше время на глазах наших сердец происходит созидание Невидимого града и духовных образований, которые называются

87

тайнами. Рушится до конца иллюзия прямого вывода совести, имеющего какое-то обязательное значение для общества. Самый факт, например, появления бесчисленных техников, экономистов и учетчиков нужно понимать, как отрицание необходимости для общества считаться с личной совестью каждого. И оттого каждый уходит в себя, в свой Невидимый град и оттуда начинает царствовать над миром техников, экономистов и учетчиков. Так вот и разделяется все на мир видимый и невидимый, заключаемый в тайны. Впрочем, так жил мир человеческий во все времена, и только смесительная распущенность нашей революции на время создала иллюзию полного и объективного раскрытия личности в социализме. Путаница кончается, и все становится ясно.

Удивительно, как шестигранные снежинки превращаются в круглые золотые капельки. Смотрел, как березка веточку со своими зимними почками подставляла под эту первую капель. Я думал, глядя на это каплеобразование из кристалла, о происхождении Слова, ставил себе вопрос: не похоже ли Слово на кристалл духа Божия, и будет ли не то же самое, как если бы вместо: «вначале бе Слово», сказать, что все началось с кристалла, определившего на земле возможность совершеннейшей формы.

Читал Ляле записи этого дня, и она не нашла их «поэтическими». Она советует писать только что должно остаться для других, если же писать как я теперь, то это «для других» будет очень трудно выискивать. Принимаю это во внимание в широком смысле, т. е. что необходимо осудить вообще мои провалы в свою биографию фактическую, не преодолеваемую творчеством. Это большой вопрос, а пока нужно в записях биографических быть фактичнее, в записях художественных — смелее.

Фактическое на сегодня: вчера 28/II прибыл С. И. Кононов, идет за кольцами для моей машины в Желтиково. Надеется закончить ремонт машины за неделю 1-7 марта. На следующей неделе числа 10-го выедем в Москву дней на 7-10, т. е. до 20-го марта (план весны). Цель поездки: 1) Узнать, что думают

88

«все». 2) Показать себя. 3) Оформить Лялю как секретаря. 4) Навестить квартиру.

Наращивается патриотизм. Со всех сторон слухи о героизме молодежи, очень понятном: все в этом. Утверждаемся в возможности нашей победы и думаем о последствиях. Аксиома: большевики позиций своих не сдадут. Вторая аксиома: капитал своих позиций не сдаст.

Бострем называл себя «интуитом». — Ты же интуит, — говорила жена. Она поймала в нем, этом добряке, что-то смешное, и к нему зло… Он исключительно добрый и ум его ограничен добротой. Жена его исключительно зла и ум ее ограничен злом до того, что она не может оценить доброту мужа.

Лесная капель. Художественные наблюдения и придумки.

Тот молодой сосново-еловый лес, укрытый за четырьмя стенами высокого соснового бора, куда злая колдунья ходила развешивать по сучкам черепа, теперь все еще подавлен тяжестью примерзших к ветвям человеческих и звериных фигур. Но масса снега в лесу слеживается и заметно опускается. От этого нижние ветки кругом дерева сгибаются в дуги. Однако, возле каждой ветки, погруженной в снег, теперь от большого нагрева темная образовалась дырочка, в которую каждый полдень в солнечный день сбегает по сосульке сколько-то капель живой воды, созданной действием солнечного луча на шестигранный кристалл снежинки.

Эти скрюченные пальчики мутовок часто всей пятерней, как у людей, впиваются в снег, создают вид такой для глаза, будто деревцо, напружив свои руки, силится выпрыгнуть из-под снега. Там, где зарыт мой клад, еще недавно я любовался скульптурным портретом Данте и, разглядывая удивительные нерукотворные изображения, радовался, что благодаря своему образованию мог узнать и вспомнить Данте среди всевозможных зверских и ангельских снежных фигур.

Я радовался также своему развитому воображению, благодаря которому я мог по каждому фрагменту изображения, начатому нерукотворной рукой, продолжать его и доводить до конца. Каких только чудовищно китайско-фантастических драконов я не выводил из этих фрагментов; каждый раз я с

89

удовлетворением возвращался к самой природой законченному лицу Данте. Теперь я пришел на это место и ужаснулся: невозможно зверская и страшная морда сделалась из Данте под влиянием весенних лучей. Больше всего это было похоже на животное с раскрытым брюхом и самодействующими обрюзгшими губами, забирающими в брюхо все, что попадется. Между губами торчали зубы из ледяных сосулек, с каждой сосульки медленно сливалась сверкающая капля. Вникнув в образование капли живой воды от солнечного луча и снежинок, я забыл о чудовище и увидел внутри елки в тени веточку березы, по которой сливалась капля. Там в тени эти капли замерзали, сливаясь по сосульке, и сосулька росла и росла вниз и уже пробуравила снег и прямо указывала на то место, где был зарыт мой клад.

— Ты что это не спишь? Может быть… — Нет, нет. — Ну, так спи, Бог с тобой. — Милая моя, спи, но… позволь, может быть, ты… — Она отстранилась почти оскорбительно для меня. Подумав, я понял: ее возмутило предположение возможности в этом ее инициативы, выраженной словами. Я записал это нарочно с тем, чтобы проверить, действительно ли мои провалы в писании происходят от нескромного самообнажения, выражения словом того, что происходит и должно происходить непременно в молчании. И нет! Понимаю так, что в поэзии все возможно и нет дурных материалов. Провал происходит от подмены поэзии, именно подмены и больше ни от чего.

Да, есть счастливцы, самые счастливые, по-моему, на свете люди, которым, как Дон-Жуану, все можно, и скорый роман сегодня с одной, завтра с другой, проходит как святые мгновенья. Вот этой святостью и дышит поэзия, где все можно при условии благодатного целомудрия. Но если чуть что-нибудь, чуть-чуть что-то — и сразу «шаги Командора» и провал. Так вот это что-то у Розанова, и через него передалось мне и не по существу, как у него, а по невозможному моему обезьянству.

Впрочем, Дон-Жуан это частность, а общее состоит в целомудрии детства, чудесно сохраненного счастливцем (Моцарт).

90

Утрата его и есть провал. Все тут в том, что благодатному все можно82, и эта благодать существует как дар, и она дается,