мой доволен своим положением. Вместе с тем и я руководствуюсь не благополучием его, а пользой для общ-ва. Я, приехав недавно в Москву, просто был обрадован вестью о том, что Вы снова взялись за Общество и решили ему помочь. Ваше распоряжение о восстановлении Завидовского охотхозяйства приветствую от всей души и в ближайшее время поеду туда от «Известий» или «Правды».

И еще читал Тютчева. Проследил, что в первых стихотворениях у него был параллелизм: природа и вслед затем человеческая душа, а в последних совершенно природа и человек соединяются в единство. Я тоже так шел, достигнув совершенства в детских рассказах. Но это единство не есть уступка природе, а сознание своего родства и высшего руководящего значения в мировом творчестве.

Второе близкое мне в Тютчеве — это борьба с метафизикой за поэтическую свободу, за реальность, родственное внимание к миру.

Третье, в чем ухожу от Тютчева, это сознание личного Бога в себе и узнавание Его в природе творческой силой родственного внимания.

119

Советские кулаки, всякого рода мошенники, спекулянты, торжествующие теперь всюду после 25 лет борьбы с ними напрямую. Ошибка большевиков в том, что взяли на себя больше, чем вообще может человек: разумными средствами искоренить зло. Вот именно от этого категорического разделения на зло и добро родилось гибельное самомнение, гордость и отвлеченность, вследствие этого «злые кулаки» стали делать добро, а добрые большевики — зло.

2 Апреля. Вторая ночь без бомбежки. Утро серое. Пришел Раттай и сказал, что изменилось питание докторам: едят через день. Мне стало понятно, почему он съел у меня вчера полхлеба. Мне стало стыдно за свое раздражение, и я отдал ему свои 1/2 обеда, полсупа пустых из капусты и полстудня. Узнал, что люди начинают пухнуть от голода, потому что «всё на фронт». Нависла над Москвой туча эпидемии и химической войны. Упаси, Господи!

Общее безоговорочное убеждение в том, что такое состояние…

Вот в чем надо быть осторожным больше всего — это в произнесении имени Бога, это имя должно быть только в себе и только в делах-образах.

…обрушились на мужика и бедный Леонов, ты-то зачем сюда попал. Почитал бы мемуары Вольтера, какие были короли, чего же ждать от мужика. Какая вообще природа животного человека. Писателю надо было из мужика и пролетария разбирать родственным вниманием искры личности, а не строить свой талант на «вообще», как государственника.

И у Тютчева, и у Фета, и у Гоголя, и у Толстого как мертво теперь все взятое ими на «вообще». И даже у Достоевского. Потому что искусство есть свидетельство личности…

Первый раз после заболевания вышел и получил бумажку драгоценную от Военно-охотничьего общ-ва. Ляля поправляется, прибудет в понедельник, а в среду хочет уехать (8 апреля). Были одновременно Раттай, Лева, Александр Михайлович, получено письмо от Ефр. Павл. очень глупое. Раттай потерял патриотизм:

120

через день (доктор) получает обед. Москва близится к катастрофе.

3 Апреля. Небо закрыто, но все мороз не сдает. Бомбежки не было. Ночью думал о бессмертии души, как об эгоистическом чувстве жизни, и представлял себе веру в Бога более сильной и чистой без этого наивного утешения. Человеческой жизни, казалось мне, слишком довольно, чтобы успеть войти в божественную творческую сущность жизни, попросту сделаться Богом и вместе с тем потерять интерес к загробной жизни души, в котором исчезает чувство ее индивидуальной обособленности. Все душевные вопросы сводятся именно к такому устройству души.

Вчера написал половину письма Ефр. Павл. и сегодня закончу его. Ужасно безнадежна она в своей деревенщине. И страшен человек в своем эгоизме.

Вчера Марья Васильевна принесла свечки, Евангелие, поставила икону и предложила почитать 12 евангелий.

Александр Николаевич рассказывал, что какой-то его знакомый неосторожно похвалился: за 200 гр. хлеба купил каракулевое пальто в Ленинграде.

Сегодня серый день и начало киснуть, скорее всего, это началась весна воды.

4 Апреля. День начался с открытыми лужами. Вчера С. И. достал лимит, в понедельник, надеюсь, привезем Лялю и в среду выедем.

Александра Николаевича охватила паника: люди пухнут от голода, эпидемия неизбежна.

Людей надо брать такими, какие они есть, а не как человек представляется в будущем. У нас же взяли за образец выдуманного человека и во имя его уничтожили живого.

121

Бедствие произошло через подчинение нравственного свойства закону причинности.

Ясно, к примеру, что качество обеда наверху и, значит, довольство пирующих зависит от повара, изготовляющего обед в подвальной кухне. Но из этого не следует, что класс поваров выше по своему нравственному и умственному развитию, чем класс пирующих, среди которых может быть и Пушкин.

Или вот в Советской энциклопедии литературной98 важнейшей чертой поэзии Гоголя признается то, что он описывает мелкопоместных дворян и т. д. В этой замене эстетической и нравственной квалификации причинной таится как общая причина всего психологического свойства подростков и полуобразованных людей. Вот почему вместе с ликвидацией неграмотности, заменившей мудрость простака, широко распространяется почемукольство. Стоит вам воскликнуть: «прекрасно», как ваш сосед уже готовит вопрос: «почему?».

Наши классы: 1) энтузиасты коммунизма в процессе перерождения в чиновников, 2) люди компромисса, 3) люди действительно злые.

Весна, ручьи. Вышел в Союз пешком. Встретил Егорова, сулит бензин. В Союзе оформил бумаги.

Встреча с Симоновым («я ваш обед ел»). А он сделал конфузный вид. Я на этом сыграл: попросил табачку. Дал. Попросил водки, сходил и принес 1/2 литра и 1/2 кг селедки. Вот достижение: рад и плюнуть хочется.

Продолжаю думать почему-то о бессмертии души и откуда-то берется, из каких-то источников поднимается свое богословие: мне совсем ясно видится суеверно-обывательская подоплека этих встреч за гробом без всяких усилий со своей стороны.

Мне же думается, что божественная личность, таящаяся в человеке, едина для всех, и высшая цель нашей жизни и состоит в’достижении близости к ней. Мне думается, в этом творческом усилии преодоления своей индивидуальности («души») и состоит дело жизни. Это — встреча с той Личностью и расставание со своей душой частично возможна и при жизни. И «христианская

122

кончина» именно и состоит в радостном освобождении от «себя» и слиянии не временном, а вечном с Личностью Бога.

Вот это чувство и есть самое главное, а церковь нужна лишь постольку, поскольку она помогает идти по этому пути.

Вообще же религиозное чувство — это личное чувство и не менее секретное, интимное, чем наша любовь. (Знай про себя.)

Встретились фольклорист Н. и Новиков-Прибой.

Я им сказал:

— Нам-то что. Пусть разорят всю страну — Слово останется, и мы из Слова построим вновь всю страну.

5Апреля (23 марта). Св. воскресенье.

Утро серое с морозом. Весна очень затянулась. Благовещение наверно переездим.

Вчера по радио объявили разрешение верующим ходить ночью по улице.

Map. Вас. предложила мне идти, но я не пошел под предлогом своего гриппа.

Между тем грипп не помешал мне утром вчера сходить за водкой и табаком.

Такой я моляка, чуть вышел из-под влияния Ляли, — и никуда.

Между тем Евангелия соответственные прочитал и хорошо думал о воскресении Христа. Я вывел из поля зрения физический факт Воскресения так же, как вывожу уничтожающие Евангелие чудеса.

Христос воскрес для меня — значит, Он стал Богом. И спас нас тем, что указал своим примером для каждого верующего путь воскресения в Боге.

Только путь этот бесконечно трудный, это путь святости.

Едва ли он даже возможен без помощи церкви, потому что церковь является проверкой личной веры, неудержимо влекущей к самообману.

Вот тут-то, в этой проверке и таятся родники правды.

Но эта проверка, разумеется, не есть самая сущность, заключенная в самом чувстве личного Бога. Все мне известные

123

церковники, кроме Ляли, стояли на более легком пути, чем истинный путь — на пути замены веры правдой.

Map. Вас. принадлежит именно к этому типу симпатичных русских людей. С этой своей правдой она легко могла бы сделаться эсеркой. И некоторая неловкость, которую теперь я испытываю перед Map. Вас., до точности совпадает с тем чувством в юности, когда революционеры идут на свои подвиги и зовут меня, а мне как-то не хочется (изображено в «Кащеевой цепи»).

Алекс. Ник. со всей наивностью выступил вчера в присутствии М. В. против церковников: почему он не может молиться без церкви, и почему мы можем делать добро вне церкви, все это он и делает и все раздает и ничего себе не оставляет и даже не заводил никогда сберкнижки. — Появятся деньги — иду, нет ли чего купить для Нат. Арк., а Ляля скупая, т. е. скупая для себя и готова делиться только с верующими. Мне же все равно, я на это не смотрю, где мне совесть подсказывает, туда и несу. Алекс. Ник. признался, что он сменил свои политические взгляды на крайне пессимистические, думает поступать в сторожа, или просто пешком уйти из Москвы.

<Позднейшая приписка: Славянофильство.>

Зовут сказать по радио на Всеславянском митинге99

Идти боюсь, но сказать мог бы приблизительно следующее: С малолетства и до старости во мне, как кровно русском человеке из города Ельца, живет странное чувство, которое не встречал ни у одного народа. При встрече с представителями любой народности, будь то англичанин, или француз, или китаец, познакомившись с каждым из них, я узнаю в них нечто лучшее, чего не знаю в своем народе. Русский человек хуже всех, — вот мое основное чувство, замечательное тем, что оно нисколько меня не угнетает, напротив, я искренно по-детски радуюсь, что где-то на стороне у других так много всего хорошего. С каким восхищением в Уссурийской тайге выискивал китайцев100, давших мне образ Лувена. Какие отрадные минуты я пережил в беседах с англичанами, норвежцами, немцами, лопарями. И я сознаю, что не раз об этих встречах мне хорошо

124

удавалось высказаться. Но как только я хочу сказать хорошее о русских, какой-то тайный голос повелительно запрещает мне: так нельзя.

После возвращения пленных 1914-1916 гг. из Германии нужно было видеть, какое благоговение к разумной жизни германского народа распространилось в народах России. И нужно было видеть теперь в эту войну, какой отравой вливался гитлеризм, как чувство превосходства германцев перед всеми народами мира, в это благоговейно чисто детское состояние души русского человека.

Сейчас, однако, мне приходит в голову мысль: — А что если в этом запрете русскому человеку думать и говорить о себе хорошее и есть превосходство его перед всеми народами мира. Что если в этом восторге перед другими народами и умолчании о себе таится путь морального переустройства всего мира? В самом деле, если каждый народ будет о другом народе думать лучше, чем о своем, разве это не станет возрождением мира, не станет истинным путем в интернационал?

Яд отравы вливается в мою душу, и я начинаю думать, не пора ли пересмотреть это завещанное нам дедами и прадедами чувство смирения русского человека перед иностранцами.

Собрались