ему, и здоровья. А потом он

147

вспоминал милых умерших, собрал возле себя всех родственников и не-родственников, православных и не-православных христиан. Тогда было ему так, будто он остановился на какой-то вечной минуте, как на высоком холме, откуда сама смерть прикрылась туманом в нижней долине — и хотелось удержаться так навсегда. — Спасибо тебе, Господи, за все, — закончил он так эту свою утреннюю молитву, и, взяв ведра, пошел за водой.

Дорогой Александр Михайлович! Мы получили Ваше письмо, и я очень обрадовался, что у Вас все вышло легко и просто, как и у меня. Вспомнилось, как трудно и невозможно было нашим ученым современникам совершить этот необычайно простой поступок, разрешающий все сомнения. Все сводится, конечно, к форме, отвечающей живому чувству жизни: нас пугала традиционная форма, спугивающая живое чувство. «Не в том дело» — была у меня первая мысль, когда живое чувство было поставлено перед необходимостью своего закрепления в вечном (форме). Влияние Валерии Дм. в этом отношении было мне, как откровение, и потому-то и вышло все так просто. Мне было радостно узнать из Вашего письма, что тем же путем и вы разрешили свои сомнения и колебания. Только мы должны знать, что в этом влиянии свободном, как Дух, скрывается страданье личности, именно тем и действительное, что скрывается, благодаря чему все у нас и выходит так просто и «само собою». А может быть, на этом сказывается и время новое с новой формой наших сокровенных чувств современного человека, заслужившего своими неизбывными страданиями оправдания естественной радости жизни.

28 Апреля. -5. Сев. ветер.

Продолжаются ночные морозы, днем солнце и северный ветер. Заметно начинает на земле кое-где зеленеть. Это была сухая весна, и реки незаметно прошли. Эта длительная остановка весны такая, что рыба не бежит к берегам, птица в лесу не поет, действует на душу так, что становится хуже, чем осенью. Там, осенью, самое умирание принимается в гармонии с вечностью. Здесь насильно, нелепо, бессмысленно остановленная жизнь преграждает путь к вечности.

148

— Давай обнимемся покрепче, — просит Ляля, — возьмись за большой свой труд, в котором исчезнет твоя печаль, стань на этот твердый путь.

— Я бы стал, моя дорогая, но там исчезает интерес ко всему земному, а я художник, моя задача земное мгновенье сделать вечным. Мне нужен этот мост к вечному.

Бедная Ляля, смешалась, потому что это правда: на том пути не нужны художники. И осталось одно утешенье, надеяться, верить, как все живут теперь надеждой и верой.

Вспоминается разговор мой недавний в Переславле с майором, возможно, это был сам начальник НКВД. — Вы что теперь пишете? — спрашивает он. — Я пишу, — ответил я, — только не удивляйтесь, не для войны, а для мира. Война пройдет: я не могу писать для преходящего. После войны будет мир. Так вот я для того мира пишу111. — Почему же вы думаете, что я удивляюсь, ваша мысль большая и верная. Война пройдет, книга останется. Вот и я тоже был учителем…

На Кривяке (из поездки на Слободку) С. И. вышел подправить дорогу. Шел дождь. Мокрый сарыч сел на телеграфный столб. К нему подлетела ворона и начала его сверху пугать. Он подымал голову, чтобы она, если захочет его клюнуть, встретила его клюв, а не череп. Ворона, это понимая, залетела с другой стороны, и он все вертел головой, не желая слететь. Наконец, это ему надоело, и он поднялся, и она полетела за ним, то паря над ним сверху, то вздымаясь снизу. Проводив почти до незаметной точки, она вернулась к лесу, куда-то к гнезду. Это время такое. Каждый день, выходя из дому, видишь, какая-нибудь мирная птичка, иногда совсем маленькая, и гонит огромного хищника.

Вот время какое бывает весной — когда же, наконец, такое время настанет и у нас, людей?

У Достоевского герои не «типы», а личности. Что есть тип и кто создавал в литературе типы? И что есть личность?

Из Достоевского. Из «Бесов» Достоевского, из Кириллова112, что жизнь любить подло, человек живет страхом боли (смерть)

149

и того света. Так и аскеты думают, и у них умерщвление плоти, а у Кириллова самоубийство.

— Извините, — сказал я им, — табак не захватил, отвыкаю. Чувствую вред оттого, что трудно удерживаться в мере: закуриваюсь. Теперь курю только после еды, в день пять раз и табак отдаю жене.

— А если жена умрет? — спросил N.

— Другую возьмет.

— Другую, а другая та может быть сама будет курить.

— Значит, другую нельзя, незаменимая хозяйка ваша жена Валерия Дмитриевна, хозяйка — во! (показал большой палец). -На все сто! Нет, ее не заменишь.

С этим согласился N и раздумчиво закончил разговор:

— Конечно, не курица, той отрубишь голову — воскреснет другая. А человека так нельзя, люди есть незаменимые.

29 Апреля. Пасмурно. Температура под нулем. Порошит. Но ветер переменился.

Можно ли спрашивать Кармен113, кого из своих любовников она больше любила. Каждого, кто был в настоящем, она больше любила, и этот каждый был ее «настоящим». Сама Кармен -это свидетельство настоящего в его вечности, и ты, герой, потому только ты и герой, что, разбивая самую текучесть времени, останавливаешь и уводишь в бессмертие священное мгновенье жизни. И Хозе потому не герой, что требовал брачной верности от Кармен и тем самым делал ее собственностью, и священное мгновенье свое вводил в счет бытового времени и через это сам себе строил смерть.

Кармен понятна всем и священна именно тем, что составляет святое святых мелькающей жизни, вызывающей героя. Возьмите почти любую проститутку, и вы найдете в душе ее любовь к единственному, вызывающую из толпы потребителей ее тела героя. Не она виновата в том, что избранник ее превращается в «кота». Вот именно она «падает» не тогда, когда отдает свое тело за деньги прохожему, а когда, поняв в своем герое «кота»,

150

закрепляется в тирании его, а может быть и формально делается его женой и восстанавливает буржуазную честь женщины.

Человек из подполья тем именно и противен нам, тем именно он и есть чертенок, что не хочет двигаться вперед в творчестве священного мгновенья, а требует от возлюбленной подчинения своим претензиям на признание своего места в бытовой жизни. Человек из подполья означает сопротивление материи преображающей силе духа. А бесы Достоевского вышли, конечно, из этого подполья.

30 Апреля. За ночь навалило снегу, все бело. Только с полдня стало таять и к вечеру все растаяло и потекло. Есть надежда, что совершился переворот на тепло.

Пробовал записать в подробностях «ночь и утро» писателя-орденоносца накануне 1-го мая и не мог: подробностей этих -одних бумажек о масле, твороге, о болезни жены, об акрихине, о лимите на бензин и пр. и пр. такое множество’ как будто жизнь, ее великая мысль распылилась на тысячу бумажных бесов, и все они в суете закружились. Так было в голове, а на улице носились снежные вихри и засыпали по-зимнему землю. Я не мог записать, это незаписуемо, как сновиденье.

Жизни этой записать не могу: весь потерялся в подробностях и при встрече этого материала с собой мыслящим получается то же, что когда проснешься и вспомнишь сон в подробностях, все помнишь, а записать невозможно.

Вечер перед маем вышел очень тихий, но морозный, птицы молчали. Холодно, торжественно и пусто.

1 Мая. Морозное ясное утро. Тени сосен прибежали по морозу к окошку. Через форточку проникает пенье тетеревов. Я представил себе Лялю у себя на родине среди всех этих людей, описанных в «Кащеевой цепи». Вот бы поднялась кутерьма’

Утро ясное, тихое, звонкое. В лучах солнечных сверкали прозрачные, как слезы, замерзшие капли на березах; эти капли были от растаявшего снега, выпавшего прошлой ночью. Сквозь эти капли виднелись уже зеленеющие, но пока еще не раскрытые шильца почек. На моих глазах капли таяли и падали.

151

После того я пришел домой, все еще спали, и я потихоньку взял бидон и пошел за молоком. После этого пойду на площадку по все тем же житейским делам, и так до обеда. А между тем все это, противное моей натуре, выходит просто и естественно: так надо.

И я, вспоминая далекое время толстовщины и всяких исканий, понял, что эта жизнь моя, полная необходимых забот, в то время была предметом исканий и зависти.

Именно же за этим, за исканием себя в себе, того себя, которое у всех есть — у крестьян, которым так хотелось подражать Толстому, у рабочих, в семьях дворян, у купцов в их быту.

Свое же «я», определенное делом и естественной необходимостью, было предметом исканий, и жизнь такая на стороне была предметом соблазна, преломляясь в лучах будущего, необходимого и должного.

Все эти возникающие идеи, образы, правила, стремления были неоспоримо верны и в то же время бесспорно неверны только потому, что отсутствовало это «я в себе», свойственное всякому живому существу.

Моя поэзия пришла мне, как утешение, и была в какой-то мере началом удовлетворения этого «я в себе». Но именно удовлетворяла не сама по себе поэзия, а поскольку она соприкасалась с какой-то подпочвой, питающей это всеобщее «я в себе». Не то удовлетворяло, что я занимаюсь поэзией, а то, что поэзия ведет к этому «я в себе», сосредоточенному во всех областях человеческой деятельности.

Имея это в виду, только и можно понять, почему Фет мог забросить на двадцать лет поэзию114 и заняться сельским хозяйством: наверно он и в хозяйстве удовлетворялся этим «я в себе», представляющим жизнь во всех ее формах.

Вечером ходил на Красный луг, болото, типа «чистиков», в круглой березовой приболотице. Везде мокрота по колено, посидеть можно лишь на стожарах115. Утки парами поднимаются, кружатся, опускаются и скрываются в рыжем. Много чибисов, летают, токуют «у-у-у» и пищат «чьи вы?». Непрерывно в воздухе белеет «божий баран» (бекас), часто, сложив крылышки ижицей, садится на глазах. На высокий шест стожарины сел

152

канюк. Слетелись семейные вороны, пять штук, уселись внизу на стожарине, обдумывая военные действия против хищников. Он сообразил это и улетел. А вороны зачем-то все пять, одна за другой пошли, удивляя тем, что, значит, можно ходить по мокрому, где человек влезает по пояс. Они довольно прошли, пока не поняли, что идти бессмысленно. Тогда две сцепились с криком и после драки улетели, и все разлетелись по гнездам. Перед закатом прилетел косач-токовик, долго сидел, оглядывался, собирался и, наконец, забормотал. Трубили журавли. Вышел огромный красный месяц.

Я вошел в привычный, близкий и вечный круг, как мне казалось, круг природы, доступный только охотникам. На минуту опечалился, что, может быть, с этим придется расстаться и уехать на Кавказ, но, подумав о Ляле, решил,