диктатурах, так или иначе устраняющих временно окончательное и мгновенное разрушение культуры массами.

Культура — это собирание любви человеческой в Боге. Вынуть Бога — и все разрушится.

7 Мая. -6. Солнце.

Северный ветер. Трава от мороза белая. Вчера вечером мы решили так, чтобы Ляля из моих записок делала книгу нашей любви117. Во время длинного разговора об этом, я чувствовал на себе лучи ее добра и через это был в чем-то большом уверен и прямо знал добро жизни, как оно есть.

До встречи с нею в глубине души не верилось мне вообще в объективное добро, и любовь, как движущая сила жизни, была непонятна мне. Но я хотел этого, я об этом писал, я это создавал, и моя уверенность в существовании всего этого, о чем я пишу, подтверждалась только друзьями-читателями. Стоило кому-нибудь написать обо мне дурно, как я начинал во всем колебаться.

158

Все это мое хорошее желанное добро в красоте определилось впервые как реальность, как необходимая сущность, мною ощутимая, осязаемая лишь, когда она, этот «друг-читатель», пришла ко мне. Она же все это знала и до меня (через Христа непосредственно, как личность). Вот почему она и представлялась всегда в чем-то главном выше меня и как неиссякаемый источник.

Теперь понимаю борьбу моего чувства природы и почему я знаю каждую тварь в природе, и понимаю через себя самого, а она и знать этого не хочет и мне всегда кажется, не стоит и учить ее этому.

8 Мая. С утра при морозе валит снег, вот так май. Принесли подшитые валенки: это Ляля готовится к зиме. И вообще, мы теперь перенесли хозяйственную заботу на зиму.

Начинаю выходить из этой атмосферы трагического легкомыслия всеобщенародного, что война должна кончиться в мае: «или мы, или они». Начинаешь понимать перспективу будущего в длительном изморе: если немцы возьмут нас, то вынуждены будут нас морить, пока сами не изомрут. Если же мы устоим, то будем сами себя морить.

Ляля взялась из моих записок строить книгу «Михаил Пришвин в записях и высказываниях, собранных Валерией Лиорко». Необходимо выработать форму для интимных высказываний.

Передумываю разрыв с Е. П., собирая все за нее, и все это разлетается о стену ее безумного выступления.

Мне дано понимать мораль только через красоту, прямо я ничего не понимаю. Форма или практическое дело мне кажутся необходимыми коррективами нравственности. Форма для меня определяет и оправдывает.

Митраша — идеалист и И. И. Фокин — материалист, и их движение вперед под воздействием наших событий.

159

Начал писать историю моего романа.

9 Мая. Еще вчера вечером почуялось потепление. Послышалось в лесу кукование. Сегодня утро солнечное, тихое, но, кажется, легкий мороз… На восходе мороз разросся и остался. Солнце скрылось, подул ветер и опять снег.

Плохо и хорошо, что память у меня хорошая, исключительно есть только на самое главное, а подробности, годы, всякие цифры выпадают, и когда пишешь, то о подробностях надо выспрашивать, как говорят: собирать материал.

Вот сегодня мне пришла мысль о том, что в Ельце старые купеческие фамилии были двойные, наша фамилия Пришвиных на улице превращалась в Алпатовых. Хорошо знаю, что Лавровы и Горшковы, и Ростовцевы, и Хренниковы — все были в двойных именах, но вспомнить их не мог и рыться негде: все архивы мои Елецкие погибли во время нашествия Мамонтова. Но это неважно: мне ясен смысл этой двойственности: первое имя — это имя тому, каким ты родился, а второе имя — это уличное, это каким ты представляешься людям. Имена всех наших героев романов — это все имена уличные.

Значит, двойные имена: это род (первое имя) и второе — легенда (слово). Пришвины — род. Алпатовы — это люди говорят о Пришвиных. Так что если Пришвин — в Ветхом Завете, Алпатов — в Новом, то Михаил мой находится уже в третьем этаже; и если сличить его жизнь с тем, что говорят об Алпатове и что есть Пришвин, может совсем не сойтись, и профану показаться совершенным враньем.

Переработать отношения между людьми в отношении к Богу — вот дело христианское и вот это все.

10 Мая. Потеплело чуть-чуть. После холодов и этому очень обрадовались. Когда же будет тепло? Разработал вступление к роману, как борьбу за имя.

Кончил «Бесы».

Вся жизнь русского народа выразилась в двух ее пророках:Достоевском и Толстом.

160

В «Бесах» «общее дело» вскрыто как личное дело властолюбцев. Властолюбие как сила греха. Истоки властолюбия самообман. Результат самообмана «общее дело».

Раздумывая о «порядочном обществе» тещи, об утрате которого она вздыхает и ненавидит «болото». Это общество состоит из нескольких лиц, посещение которых там, в городе, вызывало обыкновенно домашние секретные восклицания: — Ах, вот опять Ел. Конст., опять принесло Раттая. Нечего уж говорить о людях соседних квартир, улицы. Всему этому я противопоставляю «Болото», т. е. любое место земного шара, на котором в равном количестве живет истинно достойный человек. Я вовсе не чувствую утраты той или иной среды, потому что знаю: во всякой среде, во всяком месте найдется мой друг. Мне представляется досадным это определение места лучшим, где живет мой старый друг, напр., Александр Мих. Ну, и пусть он там себе живет, я же найду себе в любой среде, в любом месте хорошего человека, того же Александра Михайловича в другой форме.

Я раздумывал об этой моей исключительной способности вызывать из «болота» на каждом месте хороших людей, об этом чувстве всеобщего скрытого и всюдного человека — есть ли это качество положительное или отрицательное. Оно отрицательное, потому что сопровождается вниманием к среднему человеку, отклонением привязанностей, привычек и готовностью к замене одного другим. Оно отрицательное, потому что сопровождается равнодушием к распространенному человеку. Только благодаря такому равнодушию мог я 30 лет прожить с женщиной без всяких попыток уйти от нее. («В среднем» все такие.) Но только благодаря такому равнодушию к среднему человеку, душа моя превращается в сито, через которое вся мелочь проваливается и остаются немногие, независимые от среды, времени и места хорошие люди. Только благодаря этому ситу, этой глубоко скрытой жажде хорошего человека, настоящего, я мог дождаться моего настоящего друга и вызывать из хаоса жизни человеческой друзей-читателей. Эта способность отбора вполне соответствует моей памяти: память плохая «на все» и очень хорошая на то, что надо.

Мое внимание к человеку возбуждается не внешним обликом; напротив, внешний облик складывается во мне по внутреннему

161

восприятию, вследствие чего бывает брюнетка для всех у меня, в моем представлении становится блондинкой. Так вот Клавдия Бор., в которую я короткое время был влюблен, остается во мне как северная женщина с глазами бледной звездочки, белокурая и грациозная фигурка, выходящая из облаков или тумана. На самом же деле у нее глаза карие, лицо смуглое, с монгольскими скулами, с цыганскими заплетьями на руках.

Есть люди наивные, у которых их «простота» приводит к открытым Америкам. И есть люди действительно простые сердцем, как дети: и, встречая всем известные Америки, выражают свое удивление или восхищение, или, может быть, негодование совершенно по-своему, как будто до них мы ничего не слыхали об Америке. Через них-то Америка действительно вновь открывается и больше того, через них-то нам и раскрывается путь бесконечных открытий бесконечного Нового Света. Это люди, которые следуют завету: будьте как дети.

11 Мая. Понемногу теплеет, но день прошел «ни холоден, ни горяч» и кончился дождем. Кукушка поет в неодетом лесу особенно грустно. Мартовско-апрельская всенародная уверенность в скором конце войны после 1 мая постепенно ослабела, но не к разочарованию и безнадежности привела, а к тому, что выражается народной мудростью: «Помирать собирайся -рожь сей». Как-то незаметно мы взялись за лопаты и стали разделывать перед домиком целину лесной почвы и рубить жерди для огорода. Сам собой без зова пришел человек, которому я продал кожаное пальто свое за 2 1/2 пуда муки, 2 кило масла и 1 кило сахару. Это все в фонд будущей зимовки. Между тем всего какой-то месяц назад казалось невозможным представить себе еще одну зимовку в Усолье.

Чувствую в себе огромные отложения величайших богатств, похожие на торфяные залежи солнечной энергии в необъятных сфагновых болотах. Мало того, бывает, я чувствую в себе даже силу поднять эти богатства и силу солнечных лучей переделать в силу человеческого слова. Но каждый раз, как я начинаю ставить свой рычаг для применения силы, я не нахожу

162

точки опоры, отступаю не разуверенный в силе своего богатства, а несколько сбитый на время в тайном упрямом знании, что мое время придет. Вот именно, как мне представляется, дело не в том, чем я обладаю, а в несущественном, во времени, которое надо переждать в надежде такой же, как у земледельца, что с посеянным делать больше нечего, руки человеческие отступают и предоставляют дальнейшую работу солнцу, ветру и дождю. В духовной области это отступление выражается словами: да будет воля Твоя.

Есть нравственный предел хитрости, применяемой для избегания фронта. Уловки бесчисленны, но есть для того человека, о котором я думаю, предел избегания: для спасения своего нравственного образа ему надо решиться и пойти на войну и наряду со всеми сражаться. Есть и предел уступок этому необходимому устремлению быть со всеми в радостном сознании, что на людях и смерть красна. Есть другой человек, о котором я думаю, он в последний момент должен воткнуть свой штык в землю и, обнажив грудь свою, умереть, сказав врагу своему: «не убий».

12 Мая. Какой-то ступенью потеплело, но не тепло. Вечером на токованье тетерева залез в Блудово болото. Какая чертовщина! И я находил удовольствие таскаться по таким болотам всю жизнь. Но когда вышел к реке в голубом и малиновом свете в дымке догорающей зари с церковью вдали, я вошел опять в красоту, и мне было хорошо на душе. А Ляля оказалась совсем слабенькой, ей нужен юг. Ну и что ж, юг так юг, и так хорошо будет выйти из болотного сумрака на свет.

13 Мая. Серый, все еще прохладный и ветреный день. По радио будто бы сказали, что на всех фронтах начались усиленные бои. Пора.

Приехал из Москвы Кононов, говорит, что в Москве оптимизм. Как удалось выяснить из расспросов, этот оптимизм, во-первых, основан на заявлениях и пропаганде правительства, во-вторых, на том, что если сейчас ударим, то дальше воевать

163

нечем и отсюда радостное заключение «к одному концу». Вот это-то последнее — корень народного оптимизма, а первое -партийного. И последний, третий родник уверенности в близком конце германского нашествия — это личное сознание, что этим немецким способом прямым и насильственным нельзя удержать в руках весь мир и привести к одному знаменателю. И еще целый