знаю: целый ряд мужчин под влиянием жен-христианок превращались в баб и самых жалких). Это документ моих периодических бунтов, которые самому же при объяснении казались детскими.

6 Июня. Дождь, и весь день болит голова. На ночь объяснение «детского бунта». («Ты запутался»).

7 Июня. Дождь окладной на весь день. Внезапно раскрылась запутанность этого клубка романа моего, и стало радостно.

185

Ляля собирает весь день вещи для поездки в Москву. Завтра едем в Москву.

19 Июня. На первых порах как приехали, мы заметили в обществе некоторую удовлетворенность бытием сравнительно с временем последнего приезда: всем стало лучше. Некоторое улучшение в пайках совпало с наступлением лета: сытнее и теплее, — это во-первых.

А потом продолжительное прекращение налетов у многих поселило надежду на то, что немцы вообще бросили заниматься Москвой и все свое внимание сосредоточили на юге. Благодаря этому — создание атмосферы политического равнодушия, какого-то «не знаю и не хочу знать будущего». Неважно стало решение войти в ту или другую сторону. И пусть хотя бы победит Америка, германская идея не пропадет: все лучшее, за что борются немцы, осуществят победители. А если немцы победят, то осуществят какую-то правду, за которую стояла Америка. <Позднейшая приписка: Эта правда состоит в необходимости для всего мира единого плана хозяйства>

Договор о втором фронте рассеял равнодушную покорность длительной войны (исповедь Рыбникова, поместившего статью в сергиянском сборнике, снимающем обвинение сов. власти в религиозных преследованиях, и его восторг: «конец показался»). Возрожденный черносотенец и новая ориентация: не жид виноват («жид всегда и везде просто жид»), а виновата антигосударственная интеллигенция. Напротив, Яковлев (средний русский человек) государством вообще возмущается и хочет равных прав для всех национальностей («стремлюсь даже победить в себе антисемитизм») под покровительством Бога. Одним словом, из русского мужика и эсера вдруг выпрыгнул Рузвельт. Мало того, что через Яковлева провидился будущий русский американец, но даже ненавистный русскому московский политический жид в перспективе будущей Америки показался не противным (Елена Ис. Уфлянд). — Кому жить хочется, тому единственная опора — это еврей. — Еврей, как подвижная вода размывает неподвижный Берег, претворяет неподвижные принципы в удобрение бытовой жизни людей (компромисс).

186

(NB! В высокой сфере духа мы видели это размывание берега неподвижного образа в отношениях Ляли с Олегом: там свято — здесь пошло и пошло).

Происхождение собственности: из любви и страха за жизнь любимого в душе женщины рождается чувство собственности. Скупость: есть один из видов страха перед жизнью, точно такого же происхождения, как напр., страх площадей.

Происхождение собственности: Мужская линия борьбы всех видов за достижение благ (все вообще, как производство ценностей) является основой собственности. Самая выразительная в этом смысле борьба есть воровство. Женский страх за жизнь своей семьи (сохранение благ) закрепляет собственность.

20 Июня. Именины Ляли.

Смерть Сергея Владимировича Майорова.

В четверг утром в 5 умер от перитонита Сергей Владимирович Майоров. Последние слова его жене были: — Я не вижу тебя, Валя. И вслед за тем крик: — Умираю. Около 3-х дня, возвращаясь из Москвы, мы заехали к ним и были поражены жестокостью образа смерти. Казалось бы, милосердный Бог должен бы создать смерть, растворяющей в воздухе жизнь человека, сделать, чтобы образ видимый человека исчезал как мираж. А теперь для чего этот труп с неумелой возней возле него чужих и близких людей?

— Он был единственный на свете, — рыдала Валя, — мы с ним были единственные.

Какие-то тетки говорили, что отпевать будет священник, а похороны будут в субботу. Когда же мы приехали домой, то нашли у себя письмо от еще живого Майорова, который трогательно благодарил меня за присланные ему книги и звал к себе.

Неприятно вспомнить, как я у Яковлева, вероятно, вызванный признанием себя последователем демократической Америки с рузвельтовским Богом, я назвал себя православным христианином, и Ляля в ответ на это подала реплику: — А в церковь не ходит.

187

Крученых. Прохвост из прохвостов теперь, а когда-то соратник Маяковского и Хлебникова подошел к нашему обеденному столику и сказал: — Вот вы образованные писатели и художники хорошо знаете Герострата, который сжег Эфесский храм130, но вы наверно не знаете, кто этот храм построил. Отсюда вывод: люди помнят больше разрушение, чем созидание. -Неверно! — возразила Ляля, — вывод истинный это, что люди не любили и не ценили этого храма.

Умри с пользой. В воскресенье 14/VI услыхал по радио голос кого-то, обращенный к фронту… Мы говорили на тему о реформации, что сущность ее состоит в рационализации религии с целью возвратить к религии людей, перестающих почему-то верить просто, без доказательств. Так хотел сделать Лев Толстой у нас реформацию, но она ему не удалась.

— Потому не удалась, — сказал я, — что всякая рационализация, в конце концов, предпринимается с целью эксплуатации, т. е. использования. У русского же народа нет меры для того, чтобы рационализация стала реформацией, у него в душе или бесполезная святость, или грабеж душ.

В это время меня перебил голос по радио, обращенный к фронту:

— Ты умри так, чтобы от смерти твоей была польза.

Св. Пантелеймон. В воскресенье 14-го мы зашли к Ивану Воину. Везде у икон горели свечи, только св. Пантелеймон остался в темноте. Я поставил свою свечку, потом за мной еще кто-то, еще, еще, и многие стали прикладываться с умилением и страстью. И я чувствовал, что мое простейшее движение души поставить свечку сиротеющей во тьме иконе и было тем истинным и достаточным делом в церкви, которого напрасно добиваются иногда всю жизнь мудрецы.

Между тем это простейшее движение души открыло моему уму и сердцу целый необъятный мир присутствующих мертвых, не успевших воспользоваться плодами творчества новой жизни для себя. Я вспомнил Олега. Этот Олег был теперь здесь, и все были здесь святые, люди, изжившие себя для других, и с ними мы тут в соборе живые, кто должен жить для себя и обращаться

188

к святым за помощью. А святые с икон смотрят на них, кто с печалью, кто с радостью, и кто со строгостью, уверяя живых, что им это кажется только, будто они живут для себя: придет время — и они все соберутся в невидимый град и там узнают, для чего каждый жил.

Америка. После поездки Молотова, в Москве повеяло Америкой, стали говорить, что сахар, сало и на фронте даже и мясо -американские. Многие стали мечтать, что после войны уедут в Америку, как мы, гимназисты, когда-то бежали от латыни в Америку. И с мыслью об Америке все русское стало округляться, начиная даже с исторической географии (Россия без вредных соседей, Германии и Японии), кончая жидом: жид не дьявол, а такой же, как мы, человек, есть, пить хочет. И Бог так весь округляется в добро, и даже сам Бог в словах Рузвельта становится похожим на энергичного деятеля, удовлетворяемого постоянной борьбой за добро.

Рыбников спросил митр. Сергия: — Рузвельт — это Розен-фельд?

Сергий, улыбаясь, замотал головой: — Ну, ну, не надо. Ну, ну, нет.

И смысл его отрицания был тот, что ну, конечно, жид, только что это жид? Ну, жид и жид, а дело вовсе не в том, дело в том, чтобы и жида обойти, и чем плох жид, если он тоже в пользу церкви действует. Жид и жид, ну, что это значит?

Яковлев прямо сказал, что все нации имеют равное право на существование. — И даже евреи, — сказал он, — как это ни трудно нам русским после всего признать, но надо: я сейчас работаю над преодолением в себе антисемитизма. — Словом, время повертывается в пользу жида во всех отношениях.

21 Июня. Накануне годовщины войны.

Весь июнь проходит холодно-дождливый. Вчера мы ходили в Купань за творогом. Ляля вернулась к своей христианской любви к матери. — И знаешь, — сказал я, — и лицо твое стало каким-то христианским, что-то от Магдалины. — Но, — ответила она, — мама этого не понимает и не справляется, из какого

189

источника происходит: ей нужно лишь отношение. Подумай, милый, как это просто: она же наивное существо, ее стоит обласкать, погладить, и она делается кроткой, как овечка.

Одним словом, Ляля, сотворив всю беду, вовлекши в беду и меня, теперь она очищалась от наваждения и становилась доброй Магдалиной.

— Знаешь, Ляля, — сказал я, вздохнув, — мне просто жаль тебя, нет, просто жалко видеть тебя в состоянии христианского смирения. Понимаешь ли, для близкого любящего человека хочется видеть друга скорее в состоянии цветущего язычества.

— Понимаю, — ответила она, — без этого язычества или просто предметности в человеке все христианство становится безликим туманом духовности. С другой стороны, одна эта предметность, как у мамы, ведь это тоже «как у всех», тоже безликая родовая страсть, называемая «любовью». Такие святые, как я думаю, Зина, соединяют в себе и то и другое в состоянии горячего чувства победы одного над другим. Вот, скажем, маме она напишет утешительное письмо: она, конечно, знает недостатки мамы и напишет утешение, учитывая недостатки про себя, но мама этого претворения пороков другой душой не заметит и наивно сочтет себя за хорошую и утешится.

— Значит, для этого утешения нужно смотреть на другого человека не как на равного, а как на ребенка.

— Да, надо чувствовать себя старшим.

— Так почему же ты-то все знаешь и вдруг почему-то срываешься и выходишь из себя?

— А надоедает жить в вечном неравенстве, она мне физически становится противной, и я начинаю войну. После же войны я стою неминуемо перед выбором: или я равная ей, и тогда мне надо бросить ее, уйти, оставить умирать ее в злобе, или сделаться старшей, утешить ее любовью из христианского источника (она все равно ведь не поймет, откуда это берется) и так создать перед смертью ей радость.

— Значит, при неравенстве мы должны пользоваться обманом?

— Почему же обманом, если это есть истинная любовь, только они ее не понимают, как дети смерть не понимают. Мы же не хотим обмана и смерти, и действительность есть то, что мы хотим, т. е. любовь, а не смерть и обман.

190

— Ну, а если мы равные?

— Чего же тут думать: мы с тобой живем как равные, мы знаем и ту нашу первичную любовь и эту, и боремся, и достигаем, и видим в себе, как то постепенно переходит в нечто другое.

Подумав немного, она сказала: — Знаешь, милый, мне верится, что с тобой я вовсе вышла из плена; как мне радостно думать, что Алекс. Вас., как муж законный, больше мне уж не мешает. Знаешь, мне может быть следует в обществе перестать улыбаться, стать как