жена философа Лосева, строгой и замкнутой?

— О нет, — ответил я, — улыбайся, ради Бога, улыбайся, моя милая. Делайся строгой, постной, безулыбочной перед Богом, но близкому любящему хочется видеть друга скорее в состоянии цветущего язычества, чем тощей постницей с рыбьим длинным лицом.

— Вполне понимаю и сочувствую, — ответила она.

Вот это восклицание Рыбникова на наш вопрос о политическом положении, что «концы показались», есть историческая характеристика дня, после чего начнется деятельность в смысле «концы с концами сводить», т. е. приспособляться и создавать так называемый «мир».

Бог есть вселенское «Да» (утверждение), и если сказать «нет Бога», это значит отрицать утверждение и вместо «Да» сказать «Нет», т. е. утвердить Ничто (Черта).

Зина — это святая, и если только она вправду святая, должен об этом сказать так (словесный оборот Ляли, открывающий склад ее мышления): допуская Нечто, она ставит его перед воз-можностью отрицания, т. е. обращения в Ничто, чтобы перейти к утверждению (стилистическая диалектика).

Карнеджи в кругосветном путешествии наткнулся на мысль о том, что Царство Божие внутри нас и понял ее в том смысле, что Царство это не где-то в будущем, за гробом, а здесь на земле в настоящем, и все обязанности наши относятся к настоящему131. Это понимание неоспоримо в отношении человека,

191

выходящего из ребяческого религиозного сознания. Но если бы этот американец заглянул сквозь «настоящее», то понял бы, Царство Божие в этом настоящем времени только рисуется, как на матовом стекле фотоаппарата, и что в истинном Царстве Божьем нет ни настоящего, ни прошлого, ни будущего. Там вовсе нет времени.

22 Июня. Годовщина войны.

Дождик непрерывный день и ночь, залило землю. Очень бы хорошо для огородов, но холодно, огурцы не растут, несколько дней тому назад показались грибы.

К характеру Раттая. Однажды он надумал подарить своей возлюбленной Нат. Арк. 1000 р. и с большим трудом уговорил ее принять этот дар и на ее вопрос «с какой стати», отвечал: — В знак моей признательности. — После этого они решили отправиться на трамвае в гости. И когда у Нат. Арк. не нашлось гривенника на трамвай, Р. ей сделал сцену: ему было жалко своего гривенника. Это понятно. Тысяча руб. — это было его творчество, он делался в своем воображении героем романа, а гривенник на трамвай это повседневная принудительно-скучная дань.

Когда мне приходит в голову что-нибудь дурное про Лялю, то потом всегда оказывается, что это я сам придумал из тончайшего чувства ревности. Так было в Москве, она не пришла ко мне с вечера и уснула в кабинете. Мне этого довольно было, чтобы с горечью подумать об ослаблении чувства с ее стороны. На самом деле этого вовсе не было, скорее напротив. Я это выдумал из тех же мотивов, как Отелло о своей Дездемоне. Ляля не пришла ко мне, потому что устала за весь день, плюхнулась в постель и уснула. А мне хотелось с нею шептаться и ласкать. Причиной моей выдумки была эгоистическая претензия. Так и у Отелло его ревность вытекала из чувства собственности на самую душу Дездемоны. То же самое было и у Е. П., когда она ответила Караваевой: «Материально у меня все есть, мне он все дал, мне нужен он сам». Так что ревность надо понимать не как усиленную любовь, а как усилие страстно любящего добраться и захватить самую душу, свободную от страсти в своем существе.

192

Эта же претензия суконного рыла на царственный трон есть глубочайшая основа собственности. Всякий стяжатель, даже самый наивный, через богатство свое хочет «в люди» выйти, на этом основана и широкая благотворительность американских миллиардеров.

Все недовольны А. Толстым, занявшим первенствующее положение в литературе: он живет сам для себя и никому не приходит на помощь, как Горький. И эти упреки в необщественности справедливы, поскольку они указывают на человеческую ограниченность художника. Наоборот, Горького упрекаешь за пренебрежение талантом из-за общественности. Толстому хочется написать хорошо, Горькому — сделать добро. В конце концов, оба писали неважно, потому что Толстой кого-то обманывал,, Горький сам обманывался.

23 Июня. Продолжается холод и дождь. Грибы слабо растут. Ходил в Конякино и в три часа нашел три боровика.

«Концы» все яснее показываются. Немцы, начиная войну, были уверены, что Англия помирится за счет России. Возможно, что это бы и случилось, если бы Германия без особых потерь захватила Россию. А Англия принялась всерьез воевать. Так или иначе, но русский мороз опять русским помог: после мороза немцы стали воевать вяло.

24 Июня. Ляля говорит, что женщины вообще все друг против друга и, если встречается между двумя дружба и длительная совместная жизнь, то это объясняется неженственностью одной из них. Жить вместе не могут — это да, но сочувствия при встречах у женщин больше, чем у мужчин. Одним словом, бабье…

Помню Мережковскому я сказал, что «Пан» Гамсуна превосходная поэма132.

— Раза три прочел, — ответил Мережковский, — и не мог понять, чем увлекаются, если герой — дурак.

— Я тоже читал, — ответил Блок, — там чудесная природа, а так… я тоже не пойму ничего.

— Но это же немало, дать природу, как Гамсун?

193

— Я не знаю, — сказал Мережковский, — какой интерес заниматься природой после Гете: о пантеизме все сказано, все пережито, все старо.

Совершенная правда была в словах Мережковского, но она тогда не могла меня тронуть, потому что я сам должен был пережить пантеизм, по-своему.

25 Июня. Е. П. прислала Дуне письмо, в котором пишет, что я увез все ценные вещи и оставил ее умирать с голоду… Я написал ей, что собирался ехать к ней, проведать и помириться, но, узнав о письме, отложил и обещаюсь, что если она такую злобу будет на меня изливать, после войны ей помощи от меня не будет.

26 Июня. Как заяц сапоги съел133.

Два дня солнечная благодать с теплом и светом взяли свое, комар показался. Ездили в Нагорье (председатель Райисполкома Голубев с историей с «автографом»). Маруся, лаборантка, вдова в 20 с чем-то лет, как водится, сын на руках, дочь председателя сельсовета в Меринове, охотника Ивана Яковлевича — а фамилию ей-богу не знаю, вспоминал, спрашивал и тоже люди не знали: Иван Яковлевич, охотник, и как фамилия его — ни к чему.

В Меринове рассказ Ивана Яковлевича о Кумашенском: как заяц сапоги съел. Заяц русак, Руська, под печкой жил. Додержу до Петрова дня и съем. И так год продержал. Кумашенский приехал. Хорошие сапоги, американские, с крагами, хвалился ими. Заяц ночью объел: отделил головки от голенищ. Хозяйка увидела, ахнула и к мужу: — Яковлич, заяц сапоги съел. — Не может быть! -Погляди, съел. — Федор Андр. спит. Стерегу, спрятал сапоги, жду. Глаза открыл. — Заяц сапоги съел. — Ты пьян. — Нет, воистину съел. — Русь, Русь. — Прицелился. — Нет, жалко, заяц хорош, на, убей. — А сам собрал свое и вышел. Я взял винтовку, прицелился, а он под печь, а я в печь. Вышел из дому, отдаю винтовку, спрашивает: — Убил? — Чай, — говорю, — сам слышал. — И для виду махнул рукавом по глазам и отвернулся: — Хорош был заяц.

Вести, что немцы близко, пальба: корова, коза и заяц. Ночью заняли. Картошка зарыта и вся животина со мной. Открываю двор, смотрю: Федор Андр. одноглазый капитан. Ну, конечно,

194

обрадовался, то ли ему, то ли что картошка есть. А он слушает и не слушает и единственного глаза не отводит от зайца, и тот будто винится: это не я, это не я. — Русь, Русь, — говорит. Он и поверни голову. — Да это он, — говорит, — как же ты сказал, что застрелил? — Нет, Федор Андр., — отвечаю ему. — Вспомни, как было. Ты спрашивал: «Убил?» А я в ответ тебя спрашиваю: «Вы слышали?» — «Слышал», ответили вы. А этого вовсе не было, я не говорил, что именно я убил зайца. — Ну, люди, люди, — смеется он. — Я рад, что ты не убил. — Вот, — обернулся он к жене. -Я ему о царапине. А он, как и вы, посмотрел и сказал: — Пустяки… — к жене: — А ты говоришь, что ружье стоит тысячу рублей. Ружью моему нет денег, а они, черти, мне его поцарапали.

В Желникове учительница Близ. Фед. Белоярская, дочь священника в Копнине. Ее фикусы и детский сад. Ее фикус -райское дерево: на суки становятся. Общественное дело — пересадка фикуса. Зимой сугробы, а дети в саду (впервые понял, для чего фикусы). Ее кроватка под фикусами. Происхождение «детский сад» (начало: за революцию жизнь нас научила быть на страже к недобрым людям). Но мы еще, так я думаю, плохо научились оценивать наших хороших людей. Таким забытым и обойденным работником я считаю одну из старейших учительниц нашей Ярославской области Елизавету Федоровну Белоярскую. Представьте себе нашу суровую зиму, сугробы снега, пальбу. Вы входите в школу и видите перед собой не класс, а густой зимний сад и в нем детей.

Ляля сказала: — А мне ее жалко, я знаю, какой ценой дались эти достижения. — А может быть, никакой цены не было, а просто взошло доброе семя. — Да, новое так и пришло к ней, а не сама это она добровольно и радостно взяла на себя. Вот если бы это я… — Ты бы не могла сделать, потому что это было бы, если б ты взяла на себя, гордостью о «сама». — Это невозможно, между Богом и «сама» должно быть семя: это добро является из семени. Между Словом (логос) и делом в этом случае должны были пройти поколения попов православных.

В свете этой подвижницы школы жизнь Ляли, определенная на уход за матерью… Этот «уход» является очень похожим

195

на возражения Толмачихи Дунечке: «Равноапостольная». Она к этому приходит через жалость, которая в свете ее назначения кажется слабостью («привязанность»). Вот почему, если я хочу сохранить нашу любовь, я должен истратить все силы, чтобы не давать ей спускаться и не превращать ее жизнь в уход за собой, как за ребенком. Она должна жить в поощрение моего мужества, но не слабости.

В начале войны ружья у охотников отобрали, но потом возвратили.

— Вам, Иван Яковлевич, ружье вернули?

Иван Яковлевич принес свое ружье.

— Вам, — сказал я, — значит вернули.

— Вернули, — ответил он с горечью, — но поглядите, в каком виде.

Мы осмотрели стволы на свет и не увидели ни одной раковины, кроме двух царапин. Но понял, что эти-то царапины, не имеющие никакого значения,