и не волнуют охотника. Может быть, указав на эти царапины, он и хотел погордиться сказать: «Вот какое ружье и как люблю его я: царапины-то чуть не плачу».

— Это ружье дорогое, — сказала хозяйка, — это ружье теперь стоит тысячу двести рублей.

— Что? — с яростью воззрился на нее, помолчал, повесил ружье на прежнее место и сказал «дура» своей почтенной и наверное любимой жене: (Дура ты, баба!) Это значило, что не тысячи и не миллионы, а ружью его нет цены, и эта хозяйка тем дура, что для нее нет вещей без цены.

Это ружье, оказалось, ему подарил сам Кумашенский Федор Андреевич как лучший охотник и теперь старший командир действующей армии.

— Жив ли Федор Андреевич? Спросили мы?

— В действующей армии, полковник.

— В такие-то годы?

— А что ему годы? Не годы человека, а сам человек красит время, сто и двести лет пройдет у нас…

Обругав жену, он выпил чаю, пришел в себя, чему-то улыбнулся и сказал, обернувшись к подпечке:

— Русь, Русь!

196

Из-под печи на кличку Русь-Русь вышел здоровенный заяц-русак.

— Вот через этого зайца я ружье…

И похвалив разными словами зайца, и рассказал нам о нем замечательную историю о том, как этот заяц у капитана съел сапоги…

На днях он пришел к ней и оказалось — вся беда (сомненье, ревность, «вопросы») была от этого. Сразу все прошло. — Почему же ты раньше не сделал? — Я не знал. — А почему теперь? -Я тоже и теперь, когда шел, я шел за утешением, не за этим. -Как же это вышло? — Просто вышло. И это «просто» стало спасением от греха. И во всем Хрустальном дворце нет запрещенной комнаты.

В Нагорье я сказал моей знакомой: — Маруся, найди нам молочка. — Она скоро пришла и повела нас на квартиру председателя РИКа. — Жена его, — сказала она, — пошла на полдни корову доить, а мне отдала ключ. — Ты, Маруся, — сказала она, -знаешь, где у меня молоко, есть крынка утрешняя и есть в печке топленая, дай гостям обе крынки. Маруся ввела нас в дом председателя, усадила за столом и принесла молока. Когда мы выпили, я оставил на столе записку: «Уважаемый председатель, пил у вас молоко, благодарю. Храните мой автограф, через сто лет за него деньги заплатят, и это будет вам за молоко». И подписался. После нам Маруся рассказывала, что вечером зашла к председателю, а он на полу сидит и вокруг горы бумаг, только голова из газет торчит. Оказалось, не понял мою шутку и, прочитав «автограф», стал искать на столе мою фотографическую карточку. Не увидав карточки, он подумал наверно, что я где-нибудь в газете посреди каких-нибудь орденоносцев и, достав комплект газет за год, навалил вокруг себя на полу горы бумаги, а которых искал ценный «автограф».

27 Июня. Вышел сеятель на поле и бросил древесное семя. Только бросил, и началось для семени на поле время: семя упало на добрую почву и начался рост дерева, и так росло оно триста лет. (Близ. Федор, церковное семя и Ляля как сеятель слова.)

197

Набрал в Конякине на жареное боровиков, написал рассказ: «Как заяц сапоги съел».

28 Июня. Ветхий Завет — это история семени, которому надлежит во времени раскрыться.

Новый Завет — победа Мысли (Логос) над временем.

Живое чувство несет в себе мысль, как женщина дитя в утробе своей.

29 Июня. Грозилось за день много раз, но дождя у нас не вышло, а вечером далеко на западе на открытой оранжевой заре полосы дождя, как волосы, соединяли небо с землей.

Белые грибы нынешний год растут не как всегда у нас под елочками, а по чистым белым и бархатисто-зеленым мхам между соснами.

Жили-были в лесу грибы мухомор и боровик, стояли оба в березках и друг друга видели.

Совсем закончен и утвержден рассказ «Как заяц сапоги съел».

Окунь сильно клюет на Нерли. Рыбу едим, линей и карасей с белыми грибами.

Немцы продвигаются вперед понемногу. Одни говорят, что если так у них пойдет продвижение, то, значит, они вовсе ослабели. Так ли шли они в прошлом году. — В это время, — отвечают другие, — прошлый год только война началась… Всяко говорят, но все-таки большинство как-то не беспокоятся. Однако несомненно, что события крупнейшие на волоске134, вот-вот волосок перегорит.

30 Июня. День начинался неохотно, дождевые тяжелые облака раздвинулись и открыли солнце только к семи утра и на открытом голубом всюду были кошачьи хвосты, верные предвестники ненастья. В лесах вывалил весь слепень.

198

1 Июля. Странный предрассудок был во мне и раздвоился в отношении славы: в тайне, скрытой от ясного сознания, чувствуешь, что вся моя литературная деятельность движется славой. В то же время я сознаю, что и совершенно искренно говорю и себе и всем, что дело не в славе и славы я не добиваюсь. Вместе с приходом Ляли двойственное отношение к славе кончилось, я теперь признаю, что вся деятельность моя направлена к славе, но только слава эта не людская, не временная, не от мира сего, эта слава как самоцвет в короне божественного существа.

Но пусть моя слава в конечном своем идеале не от мира сего, но она через мир проходит, и я здесь на земле определен на борьбу за нее. Вот почему я страдаю, когда мне что-нибудь не удастся и кто-нибудь отказывает мне в признании: потому что это создает новое препятствие и трудности на моем пути к той большой славе.

В деревне люди изверились, что война скоро кончится. Это изверие соединяется с концом недавней уверенности, что немцы освободят Россию от большевиков. Так что «немцы» это было последним обманом: чаяли, что большевизм через три дня кончится, потом через месяц, потом НЭП их съест, потом… без конца, и наконец, пришел конец — «немцы» — такой верный и ясный конец, и вот опять — нет конца.

Но почему вы интересуетесь мнением деревенского обывателя? Не остатки ли это народничества, или толстовства, и былой Утопии?

2 Июля. Углем на стене135.

Чувство природы, возмещая отсутствие или утрату любимого человека («хороши вы, когда нет ее»), поднимает душу к Богу. Но душа двух любящих, соединенных в Боге, — есть сам Бог. (На молитве углем на стене при молитве о здравии Валерии.)

Почему-то вспомнился Герцен, как смешной петушок, и это перекинулось на себя, как тоже по старой традиции попытка сказать будто бы что-то свое собственное, независимое от

199

общей мысли, или, напротив, пребывающее где-то за пределами этого настоящего ложного общества — в народе.

Между тем, это истинное общественное мнение (народ) исходило от какой-нибудь небольшой кучки дельцов («Бесы»), тогда и теперь тоже от фракции, определяющей «генеральность» линии партии. Вот эта подчеркнутая рационализация личного самоопределения («разъяснение») создала в наше время не петушков, а «подхалимство».

Быть петушком, как Герцен, упиваться самообманом теперь никто уже не может («Правда» бдительна). Потому что теперь все это разъяснено, все вывернуто до того, что сам зам. патриарха Сергий ездит в автомобиле к Чагину (еврею) в Гослитиздат и получает кремлевский паек. А Горький — разве это не трагикомический опыт выпрыгнуть личностью из предопределенного положения казенного «петушка». А Толстой Алексей Н., разве это не пример крайней упрощенности отношений личности и общества («подхалимство»).

Остается нация, я — как русский, как преемник лучших представителей России, национальный писатель. И тут практический политик-еврей подставляет национальному представителю ножку, и тот падает в грязь. И национальный писатель не может подняться и дать в морду «жиду», потому что в лице «жида» вписаны законы великих пророков еврейского народа. Так что тут теперь никуда ни с чем своим не выйдешь в люди и всякую попытку надо бросить и ждать прихода нашего корабля в «Америку» Майн Рида. Так и плыви, писатель, помни, что вокруг тебя океан, и ты не можешь ходить по воде: сиди смирно, дожидайся, спускайся в каюту, поднимайся на палубу, питайся, покуривай, плыви, плыви в желанную Америку.

3 Июля. Вчера на мокрых лугах поднимался туман, и мы догадывались — вёдро на завтрашний день. Но сегодня с утра все небо как матовая лампа…

Нам рассказали, что в Усолье многие видят крылатого змея, как он, бывает, ныряет в трубу. Это навело нас на вопрос: могут ли быть бесы? — Если мы, — ответил я, — с тобой в Боге живем, то о каких бесах может быть речь: мы счастливы. Но кто в одиночку живет, тому, конечно, трудно уберечься от беса — значит,

200

бесы являются от личного воображения — галлюцинации. Это все равно как назвать и отчего. — А вот было, — рассказала Ляля, — когда я еще не пала совсем, но пришла в состояние падения. Ночью к нам постучались, и явился Олег. Он сказал, что во время молитвы перед ним упал крест, а Даниил сказал: «Поезжай в Москву, там какое-то случилось несчастье».

— Значит, вы жили с Ал. Вас. хорошо. — Да, с тех пор, как я про себя решила, что он мне не муж. — А он догадывался о твоем решении? — Нет, но он думал о чем-то своем и занимался геометрией. — Мне говорила Настя, какой он тебе муж, он слизняк какой-то, выжми из него все и брось. И я внутренне бросила, и с тех пор у нас были дружеские отличные отношения. Но с тех пор я стала всюду высматривать себе, искала, пробовала, делала опыты и ничего не выходило, пока не нашла тебя: ты счастливый, и я тебе незаменима. Ты найди себе еще такую жену, что и пятки твои грязные охотничьи щеткой в кипятке оттирала, и подхватывала на лету и навсегда запоминала и утверждала каждую твою поэтическую и философскую мысль…

Вот это-то самое важное в ней, что она в любви своей ясно видит и знает, кем она должна быть, кто она есть и что ей надо делать. Часто думаю, что это ей пришло, когда она была царицей: тогда в ней создавался этот идеал, и она, побывав на троне, никогда с этим сознанием высоты своей не расстается.

На очереди передать ее игру в мечту, в сказку, как наша жизнь в будущем будет по мечте-сказке складываться. — Мы тогда, знаешь, когда приедем в Америку, купим складную широкую кровать и одеяло, какого цвета, думаешь, будет у нас одеяло? Я думаю, оно должно быть небесного цвета и солнечного: голубое с желтым.

Мы ездили на резиновой лодке, нарвали золотых лилий, въехали в такую заводь и пробовали, можно ли в путешествиях спать на воде. Оказалось, очень хорошо можно лежать. —