мне стало быть в положении оставленного, и я понял, почему люди не очень жалеют оставляемых с вечной мыслью о том, что рано ли, поздно ли она вернется к нему.

— Не вернется никогда, — сказал я себе, — и это значит, что я умру — я скажу «никогда» и так выйду из себя самого, а не брошусь в воду, как юноша.

И вот я умер, я больше не я, а этот берег, и она стала водой. И она меня размывает и понемножку уносит вон туда, где

218

намывается новый молодой берег, и вот уже почти на глазах обрастает молодыми березками. Радостный, освобожденный от какой-то унизительной жизненной необходимости обладания, стою теперь на пустынном берегу, обнимая пустынное дерево. Надо мной горит солнце — старый кузнец земли, подо мной животворящая вода и ветерок мне доносит песню воды.

Влюбленный смотрю я на молодую березовую рощицу на молодом берегу и, слушая ветерок, повторяю:

— Рано ли, поздно ли мы придем в океан.

…И опять эта мысль о всем человеке, переводящем в сознание стихийные силы огня, кузнеца земли, воды живой и мертвой, ветра свободы, который веет, где хочет…

Неизвестно для чего записано.

Хозяйка сама рассказала о себе, что она страдала тоской и уже травилась и даже сама сидела в сумасшедшем доме.

— А теперь вы здоровы? — спросил я.

— Вполне, — ответила она. И мы сговорились, что я плачу ей 25 р. в месяц и кроме того уговорюсь с плотниками сделать ей ставни к четырем окнам.

— Только пусть сделают, — сказала она, — а я сама заплачу. Я согласился, и за это она сверх всего обещалась мне ставить два самовара, утром и вечером. Все в деревне изумлялись, зачем я, зная все, у нее поселился. Мы жили прекрасно, и она ставила мне самовары. Но плотник отказался делать ставни. — Не буду, — ответил он, — у нас с ней свои счеты. — Ничего, — утешил я хозяйку, — я схожу на строительство, может быть, уговорю директора сделать мне ставни. После того жизнь наша пошла по-прежнему. Но вот однажды утром она не принесла самовара. — Вы обещались мне ставни сделать — не сделали: не будет вам самовара. — Я не обещался вам сделать ставни, я должен был только попросить плотника. — Это все равно, — ответила она, — вам ничего не стоит попросить директора. — Я просил, мне отказали. — Вы должны были еще раз попросить, вам это ничего не стоит, а я волнуюсь, я горячая: нет вам самовара, — и ушла к себе. Несколько раз пытался я поправить логику нашего диалога и повторял: — ставить самовар входит в наш договор, а ставни я не делать должен был, а просить — я просил. И она

219

неизменно мне отвечала на это: — а попросить вам ничего не стоит. Я не хочу ставить вам самовара. В ее логике произошел подмен «хочу» вместо «должна», подмен, значит, ложь. — Ложь -мать всех пороков, — подумал я, — не в этом ли пункте ее сумасшествие. Я еще последний раз повторил, и она опять точно так же подменила вместо должна — хочу.

— Сумасшедшая, — решил я и не стал больше ее волновать. Я отправился к директору, выпросил мастера, который пришел, обмерил. Хозяйка опять стала хорошо мне служить, ставить самовар, чистить комнату. И я опять не думал, что она сумасшедшая, она только своими средствами добилась своего, и оружие ее было разбить логику долга своим «хочу». И в этой логике воли в борьбе с логикой мысли и есть «женская» логика.

17 Июля. В Конякино за черникой. Под елкой от дождя. Дождь теплый с радугой из-под ели против солнца: по всем деревьям льется: фонтаны необычайные. «Идеальное достижение» (этого никогда еще не было).

18 Июля. Солнечный день с прохладой. Мало-помалу туман военный рассеивается: все усилия немцев — взять Кавказ146.

Смотрел на огурцы и мне противно стало, и я спросил себя: чем виноваты огурцы в упадке моего духа? Рассудив, я понял, -огурцы виноваты тем, что долго не цветут и не дают плодов, когда мне хочется, и напротив, своим определенным не мною временем роста принуждают меня ждать, и мой свободный дух становится в зависимость от совершенно глупого состояния своего огурцового роста. Этому вполне соответствует чувство угнетенности при виде так нагло теперь обнаженного живота беременной женщины.

Наш дух страдает от ограничения временем (сроком) и в1 этом именно и есть смысл Ветхого завета, что в нем пророки учат терпению в ожидании срока освобождения духа. В Новом завете, напротив, преподается вольное преодоление времени путем готовности отдаться (умереть) в любви. Отчий, огненный закон учит мужа брать жизнь такой, как она есть. Закон крещеных водою и Духом дает образ жены, облеченной в солнце147, в мире, где времени больше уже и нет.

Если надежду на случай ввести, как одно из средств при достижении цели, то случай этот потеряет смысл случая и сделается элементом веры. Так и случайная смерть перестает быть делом случая, когда ее делают необходимостью при достижении бессмертия.

19 Июля. Утром жарко, днем дождик, к вечеру холодно, как в сентябре. И так все лето проходит в прохладе и дождях.

Болезненный испуг вошел в душу Ляли. Я это заметил еще в самом начале, когда были основания для особой осторожности. Я только и слышал тогда от нее при беседах на улице: «Assez, ils ecoutent»*.

— А что если мы устраним это основание, — спросил я однажды, подавленный этими «Assez», «ils ecoutent».

— Тогда, — ответила она, — будет сделано все.

Я устранил основание того страха, но все равно страх перешел на то, что наш разговор услышит хозяйка или кто-нибудь сзади идущий, или что я проговорюсь в беседе с кем-нибудь. Теперь к «assez» прибавились толчки ногой под столом во время разговора. От всего этого я страдаю совершенно невинно, потому что тот испуг, привитый когда-то в меня, как всякому старому интеллигенту, вошедшему в советский строй, я преодолел своим искренним отвращением ко всякой политике. Я даже выработал себе манеру смелости в игре с этим интеллигентским испугом, владеющим моим собеседником, что я или уж очень прост, или невинен, или счастливец, находящийся в положении свободного художника, с которого спросу нет. Умные люди — Шкловский, Перцов — мне говорили, что особенный интерес мои речи публичные приобретают тем, что слушатель все время за меня боится: вот-вот провалится и каждый раз опять выбирается, и, наконец, становится понятно, что вся эта игра с огнем происходит или от необычайной хитрости, или от невинности и полного равнодушия к политике. И вот теперь я, столь искушенный человек, сумевший за 25 лет ни во что не попасть, теперь вечно слушаю: «assez, ils ecoutent». Но друг мой умный человек, и я надеюсь спасти его от испуга после войны за границей.

*Assez, ils ecoutent (фр.) — Тише, они слушают.,

221

Ляля, как женщина, в своей готовности обнять тебя всего с твоей душой и телом, она похожа на воду, все на земле обнимающую и животворящую. Она равно готова всегда поддержать и развить новую мысль и новый образ, готова на девственную любовь, и семя готова принять в себя и даже родить, если только семя исходит не от похоти, а от огня и духа любви.

Всем загадка, а я понимаю, как, при всей податливости ее, она всегда и неизменно царствует. Смысл всякого мужского дела она постигает мгновенно, но не берет на себя самый загад дела, не отнимая его от мужчины.

Она не блудница, и не самка, но в поисках истинной любви могла быть всем, чтоб сбросить с себя не-свое, как ветхую одежду.

Другу твоему не надо страшиться твоего башмачка: тебе-то самой не нужно ни на что наступать и ничего взять себе ты не хочешь. Ни у кого ничего ты не отнимешь, а только царствуешь и принимаешь себе дары, как царица.

Ты женщина, ты похожа на стихию воды, которая падает с неба, все на земле в своем падении обнимает, все животворит, и после срока своих земных страданий радостным облаком поднимается вверх.

20 Июля. Тяжино. Законное брюзжание.

Я дал Ляле прочесть мою последнюю штучку, и она сказала:

— Чем же кончится это твое ежедневное писание штучек? Мне кажется, ты кончишь тем, что будешь в цирке играть шариками.

Этим она хочет сказать, что я растворяюсь в мелочах, в то время как «на твоем месте я бы писала роман». Трудно писать роман, если не знаешь, куда попадешь через месяц, но и это можно преодолеть. Трудно также писать роман, если неустанно мысль вертится на добывании продовольствия, но и с этим можно справиться. Единственное же и необоримое препятствие -отрыв духовный от участия в современности. До сих пор чувство родины, как связь с хорошими людьми в прошлом, было цементом, связывающим меня с советской властью: авось, мол, выведут и сами рассосутся народным организмом, авось выздоровеем. Но это чувство теперь, как в темноте задний лиловый

222

огонек все удаляющегося автомобиля… Современные русские люди живут без этого чувства, им досталась горькая участь рабов цивилизации, прикованных к идеалу будущего благополучия. Значит, к чему же направить свой голос?

21 Июля. Гроза весь день и с медленным отдалением своего приближения, долго казалось, что это война, и об этом долго спорили кругом: теща утверждала — война! Ляля — гроза!

Теперь это все прошло и обратилось в ничто, но ведь тогда-то все это было в моем «я», всему этому я придавал большое значение. А теперь прожилось и ни следа. Прожилось, потому что я тогда удовлетворялся. А там, где не удалось — осталось навсегда. Отсюда ясно, что неудовлетворенность в жизни есть источник бессмертия (неудачник — это слабый человек, неспособный перепрыгнуть через ров своего несчастия).

В ночь на среду 22 видел во сне Разумника живым и бодрым и видел, что умер А. М. Коноплянцев. Узнав, что он умер, я во сне прилег к земле головой и молился Богу на небо сильно, горячо, страстно.

Ясно почувствовал, что все мои игрушки мною пережиты, остается только изредка приходящий, как неясное воспоминание при вдыхании ароматов цветов: пахнёт охотничьей волей -и кончено! Теперь нити всех моих желаний и мыслей, большим единым потоком, как рой пчел, бегут к ней и от нее со взятком возвращаются в тот мой улей, где складываются запасы меда. Деятельность моя осталась той же самой, как трудолюбивая пчела собирает мед. Но раньше я собирал с полей и лесов, а теперь с одной