смущает и закрывает глаза на смысл большого дела.

NB! «Человеческое» сознание (христианское) исходит от женщины: ее душа — это путь, по которому «большое дело» входит в сознание. Но надо признать, что Большое в существе своем больше этого человеческого сознания: большое — это Бог, а наш путь человеческого сознания — это есть сознание Бога. Значит, Большое действует — это его сущность, а малое (человек) сознает и приводит к человеческому смыслу, и этот смысл (Слово, Логос) и есть Бог, и человек становится Богом.

«Большое» и «малое» можно понять как Мужское и Женское, борьбу между ними. Откровение Мужского — Ветхий Завет, откровение Женского — Новый Завет. Это борьба за единство разделенного человека. И движущая сила — любовь.

235

9 Августа. После долгих ненастий наконец-то лучезарное утро с седой росой. Какое утро! Вот сколько соберут в это утро малины, грибов!

Лето проходит прохладное и грозное. Почти ежедневно на горизонте гремит и разобрать невозможно, что гром это гремит или орудия.

Часто слышишь: люди спорят, одни, которым хочется немцев, говорят: орудия, другие — гром.

Поход в Купань за картошкой и сметаной. Телефонный разговор с Аникиным.

10 Августа. Лето проходит холодное, дождливое и грозное.

Раньше, всю жизнь, при расстройстве нервном навязчиво мерещился выход через насилие над собой. Все разрешалось благополучно потому, что перемогала joie de vie*. Теперь это чувство угрозы, когда приходит, встречает мысль о Ляле, что ее так оставить одну нельзя — это раз, и потом вообще: эта угроза несовместима с верой в Бога. Из этого ясный вывод, что самоубийца никого не любит и не верит в Бога.

Вспоминается из московских впечатлений фигура Ценского возле дома писателя в ожидании машины. Он стоял одетый в новый серый костюм, до того проутюженный, что весь Ценский походил на манекен. Он умно закончил свой бунт севастопольским патриотическим выпадом.

Казалось бы, и моему другу надлежало бы последовать его примеру: ведь он наверно побольше даже Ценского любит свою Россию. Но почему-то нет: он не осуждает Ценского, но и не принимает такого выхода. Я спрашивал, почему он не стремится сделаться лауреатом. «Напротив, — ответил он, — я очень хотел бы теперь получить преимущества лауреата, но я дал направление своему таланту в сторону мира, а не войны…

Может быть, я даже готов для получения премии и сплутовать немного и показаться в обществе не тем, каким был 25 лет, но не могу сплутовать, как до сих пор не могу не покраснеть,

* Joie de vie (фр.) — радость жизни.

236

если мне стыдно. Ведь я только потому и пишу, что написанное всегда было выходом мирным, заканчивающим мою душевную смуту. И теперь война внешняя меня смущает, теснит мою душу, путает мысль. Я не могу теперь ничего написать по всей правде: сказать о себе «я пораженец» — нет, я не пораженец, сказать — патриот, нет — не патриот. Я просто смущенный, мучимый, терзаемый состоянием войны человек, смиренно неслышимо ожидающий своего времени выхода из смуты. Мне стыдно глаза поднять на убежденного человека, а не то, что стоять как Ценский лауреатом, будто в проутюженном, будто картонном костюме».

В Индии объявлено состояние гражданского неповиновения153. Немцы режут Волгу. Вот-вот выступит Турция154.

11 Августа. Видел во сне, будто собираю себе от разных лиц пропуска. Приходит Пушкин, смотрит на них и большую часть рвет. — Оставьте, — говорит, — вот только это, с этим пропустят. После этого спокойно и долго беседую с ним, и, между прочим, рассказываю ему, что геройский выстрел его в Дантеса вначале как-то не очень обращал на себя внимание общества и только теперь стали понимать его, как пример высокого мужества.

Митраша принес свое очередное письмо с восторженным толкованием «Жень-шеня». Нашел общий язык с тещей. Удивительно, как мог Лев Толстой выносить толстовцев. И вообще -что делать с поклонниками? Ответ: то, что делает красавица -она пользуется поклонниками, чтобы создавать себе славу. Значит, средство отделаться от поклонника — это стереть его личность множеством.

Собирали грибы с Лялей в хорошем настроении под впечатлением от революции в Индии. Болтали о возрождении Востока и предстоящей нам деятельности и т. п. Интересны проходящие, мало оформленные мысли при собирании грибов, например, что взяли один гриб, а другой маленький оставили и вернулись к маленькому сорвать: а то ему одному будет скучно; или… много всего!

237

Joie de vie. Боровик, поднимаясь из моховой кочки возле дерева, встретил на пути своем тонкую веточку и стал поднимать ее. Но эта веточка концом своим попала в развилку другой ветки и перестала поддаваться под натиском гриба. Она врезалась в шляпу гриба. День был теплый, после дождя земля паркая. Мы смеялись от радости жизни, казалось, все в лесу с нами вместе смеялось. А тот могучий боровик, поднимаясь все больше и больше, резал себя. Мы застали его, когда он, этот глупый боровик, напором собственной силы жизни разрезал себя пополам. Уложив несчастный гриб в корзинку, мы о себе подумали: не режем ли мы себя своей радостью жизни? И оба замолчали.

12 Августа. Ездили грабить Нагорье с большим успехом. Люся пошла за родителями через мокрый луг. Маничка, младшая сестра, оставалась с нами, вырвалась и убежала за сестрой. Она скоро вернулась и, сказав, что испугалась мокрого, стала реветь. Нам хотелось наказать ее за самодовольство и каприз, но Елена Федоровна взяла ее на колени, дала пряник, уговаривала, обласкала, и девочка успокоилась. — Почему-то, — сказала Ляля, — когда я вижу это в детях, я не люблю их, а когда вижу взрослых в обиде, ужасно болезненно болею. — Нет, — ответила Ел. Фед., — нет, я много пробовала с детьми: ответить на их грубость грубостью — и ничего не выйдет. Но лаской, уговором я их всегда побеждаю. — А в Германии строгое наказание является необходимым средством воспитания, — сказал я. — Очень возможно, — сказала Ляля Ел. Фед., — вы и правы, но я о себе только говорю, что у меня этим путем ничего не получается.

Елена Федоровна — поповна и воспитана православной церковью, и метод ласкового воспитания происходит из церкви. Точно так же и методическое разумное наказание происходит из протестантской церкви.

Краснеет рябина. Спеет брусника. Шмель и пчела бросились на вереск.

У Ел. Фед. вместо букета в тоненькой вазочке на столе одна ромашинка, одна клеверинка и одна незабудка.

238

Первая холодная роска. Первый желтенький листик в налитом дождиком блюдечке сыроежки. Трескаются стручки акации, и падает на землю их мелкий горошек.

По рубежам полей стоят шапочками зонты ромашек душистых, захватишь горсть и нюхаешь, и радуешься.

13 Августа. Светлое утро. Седая роса. Ночи подлиннели. Начались паузы сна, в которые ясной свободной от забот голове можно навязывать вопросы, и она их разрабатывает в явь и в сон. Так навязывалось голове решить — мы выдержим напор на юге, и война будет продолжаться, или немцы разобьют начисто и с коммунистами будет покончено и это будет для нас концом бойни.

Еще виделись во сне разные писатели, скрюченные, как листья поздней осенью: даже и не желтые, а серые и с дырочками, и все треплются на тонком оголенном прутике. И среди писателей прошла Дынник. искусно по последней моде одетая, прикрыв свой скелет: улыбаясь, кивая головой на себя, и говорила умирающим писателям: «Красота есть факт!»

Еще я ставил голове вопрос о женщинах, когда от слабости они теряют силу любви и ссорятся между собою с утра до ночи. Я спрашивал, возможно ли им найти выход к любви внутри злого сплетения обыденности, или надо искать выход к добру на стороне. И мне хотелось, как мужчине, найти, выдумать какой-то разумный рычаг, чтобы, нажав его, сразу устранить бессильную женскую борьбу в мелочных сплетениях жизни. Да, именно нажать, т. е. покончить со слабостью немочи насилием.

Мне тогда представилась вся наша революция необходимостью насилия над обществом, одряхлевшим в мечте о жизни, основанной на едином законе любви, переделанном в благодушие. Так ясно тогда казалось, что стоит покрепче нажать, поскорее прогнать всех через разумно устроенную мясорубку, и выйдет настоящий человек, настоящая жизнь. Тогда массы побежали в мясорубку, а единицы, верующие в то, что Царство

239

Божие внутри нас и нет никакого выхода на стороне, погибли. И они должны были погибнуть, как мученики. Но тут вставал вопрос о себе: но почему же я-то мог не пойти в мясорубку, почему и сейчас я… и как будто уже это не «я» стало, а нечто живущее во мне и не мое, и что это «не-мое» существует и будет вечно быть независимо от побед и поражений.

И сколько бы ни ставилось вопросов о неразумности этого состояния — мало ли было мною пережито таких разумных вопросов самоопределения, и всегда находился во мне в молчании тайный ответ, скрываемый даже от себя самого: я не спорю с вашими разумными мясорубками и думаю, что наверно вы правы и что это все так и надо наверно. И я вам в этом не смею мешать, клянусь, никогда ни словом, ни делом, ни помыслом не мешать, только оставьте меня жить, как мне хочется, как мне нравится. Так и становится понятным, почему герои погибли, а я все живу и не теряю духа: очевидно в предшествующих мясорубках мучения своей личной жизни я тогда еще дошел до состояния смирения в ясном сознании: «Господи, прости им, не знают, что делают».

14 Августа. Светлое утро. Седая роска. Туман над рекой. Малина кончается, трясешь куст — и все ягоды как роса осыпаются.

О. Роман, неназываемый игумен неназываемого девичьего монастыря был внешне безупречный человек и даже блестящий оратор. Но именно это богатство внешними средствами с приготовленным, на кончике языка хранящимся ответом на всякий вопрос, некоторых из его послушниц приводило в смущение и сомнение. Ляля при встрече с Олегом почуяла в себе внутреннюю свободу от послушания и, не делая из этого вопроса, потихонечку отошла от общины. (Так некоторые коммунисты, оставаясь в душе верными идее коммунизма, переставали платить взносы и механически выходили из партии.) Напротив, Зина продолжала свое послушание: рано утром шла в церковь, после службы дома ее ждали ученики, до вечера; закусывая между уроками, она учила, а вечером опять шла в церковь. И так она провела десять лет. Когда община кончила

240

свое существование, о. Романа сослали и Ляля опять сошлась с Зиной, то Зина ей открылась, что все сомнения в о. Романе, бывшие в Ляле, были и в ней, но вера ее была больше сомнений в о. Романе, больше неприязни к сестрам и даже может