У Ляли часу нет погулять, почитать. Все это в сравнении с тем, что люди делают, покажется странным, но ведь можно одной любимой собачке посвятить весь день и не хватит дня. Тут бабье зарывается в комнатную жизнь, и Ляля в этом, несомненно, подпала под влияние матери: мать тащит ее в эту бездну суеты, как тяжелый подвес.
Если бы мы с Лялей жили и работали вдвоем, у нас на все бы времени хватало, я в этом уверен. И так же уверен в том, что если к ним двум присоединится прислуга, то суеты будет еще больше. Пробовал дать отдых Ляле чтением стихотворений Тютчева, пока читали, мать раза три чтение обрывала хозяйственными высказываниями.
Ну и пусть! Мне важно самому себя сохранить: если я не уклонюсь от своего пути, то у Ляли все переделается по-моему.
Надо помнить, что тайная жизнь души протекает вне времени и там, в том состоянии женщина возвышается как солнце, а деятельный мужчина ребенком сидит у нее на коленях. Но в жизни временной и деятельной муж остается хозяином времени, а любящая жена идет вслед за ним: и пусть они солят огурцы и грибы, я должен быть на страже времени, без чувства своей со-временности невозможно оставаться писателем; писатель — это стрелочник времени…
Но, возможно, что я неверно сужу о Лялиной работе, прежде всего уж потому, что она временная: так пришлось сейчас с грибами, огурцами и пр.
Предстоит путешествие в Ярославль, в Москву, об этом тоже надо подумать, собраться. А я себе и в ус не дую.
1 Сентября. Холодное утро, седая роса. Яркое солнце и совершенная тишина. Время массового высыпанья в лесах мухоморов. На сухих сосновых и еловых ресничках рядом с бесполезными красавцами мухоморами показываются неказистые с виду, приплюснутые, темно-рыжие, будто маслом помазанные лепешки, очень вкусные хорошие грибы маслята. А под елочками
267
на склонах [ближе] к низким местам то белый, то рыжик, то волнушка. (Бесполезный гриб красивый мухомор и полный внутреннего содержания боровик: внешняя красота и внутреннее содержание.)
Поэт не страдает, а со-страдает, и не чувствует своих героев, а со-чувствует им и не переживает, а со-переживает.
Вчера провалился в погреб, кажется, надломил ребро и потому поездка в Ярославль отложена.
Болезнью воспользовалась Ляля и перетащила меня к себе.
2 Сентября. Вечер с лимонно-оранжевой зарей, холодная ночь и на восходе сам видел опушенный на морозе забор.
Встал на знакомом месте и мне было хорошо. Так все мученья разрешаются: мученья в поисках выхода, страшит будущее, а придет этот час и так просто все разрешается в необходимость делать то, что нам надо. На этой психологической основе выросла вера в Промысел.
Вместе с тем это открывает глаза на вредную силу привычек и равно суетливых пред-забот и пред-планов с рассудочным их пред-разрешением. И привычки и пред-заботы необходимы и полезны, но нельзя им отдаваться до того, чтобы они владели тобой, поселяя ожидание чувства приятности от удовлетворения или страх в предчувствии их неисполнения. Наше время — суровый воспитатель.
Вот Ляля всю жизнь свою утром в постели страшилась вставать и каждое утро она с трудом принуждала себя входить в жизнь, и ей даже представлялось в этом, что не она — слабый и дряхлый духом человек, а жизнь ее недостойна. Теперь она по необходимости равняться с Дуней при затопке печки, встает до восхода, в пять утра, и говорит, что никогда в жизни не была так счастлива.
Даже теща привыкла отвыкать от вековых привычек и постепенно начинает понимать нашу жизнь теперь, как переезд в новый неведомый мир. В этом содержится и утешение, пусть неизвестно, доедем ли мы туда, но и довольно того, что мы туда едем…
268
Бумажками и орденами можно ведь доказать то, чего в действительности нет.
Собрать материалы о роли митрополита Сергия и с этого начать свой рассказ.
Вопрос [встает]: каким образом миновать рассказов о прошлом действующих лиц в поэмах и драмах, чтобы это не было в ущерб действию. Разрешен в «Бесах», в «Онегине»164.
Мороз и огурцы. Мороз был порядочный, солнце после мороза ожгло огуречные листья, они свернулись, почернели и все скрытые ими зеленые огурчики открылись.
Сон наяву. Наяву снится. Сегодня Ляля мне сказала, что удачная заготовка грибов, огурцов, капусты наполняет душу ее радостью, но только она подозревает, что эта радость происходит не от грибов и капусты, а от тайной уверенности в том, что война скоро кончится. — На основании чего же ты так думаешь? — Без всяких оснований, чувствую в жизни сейчас, как во сне: мне так снится и я этому рада. А ты помнишь сон мой перед началом войны, ведь сбылся же сон. Тогда во сне снилась война, а теперь наяву снится мир, почему бы не поверить?
Родная могила. Сижу с перешибленным ребром, свалился в подвал, и думаю о положении Д. Н. Кордовского. Ведь ему, недвижимому, тяжелей, чем ей ходить за ним. А Ляля говорит, что это не так: и ему получать от любимого человека помощь в его положении неплохо, и ей ухаживать. — Как же иначе, — сказала Ляля, — другие даже без могилы родной не могут остаться, а тут…
Судьба… — Все твои соображения о том, что вот-де люди обменяются друг с другом всем, чем могут, поклонятся, поблагодарят и разойдутся — все это относится к тем, у кого остаются возможности дальнейшего, но я, например, я до 40 лет не могла никого найти себе по душе и наконец нашла тебя, неужели я могу рассчитывать, что после тебя я еще кого-то найду?
269
Смысл нашего сопротивления немцам. Коммунист это не русский человек и не еврей, потому что евреи слишком заинтересованы в коммунизме, а русские слишком много потеряли. Ближе всего к коммунизму немцы вроде Курелло. Вероятно, вот тут-то в этой возможности вскрытия революционной силы и таится смысл нашего отчаянного сопротивления и нерешительности англичан. Они хотят оба народа истрепать до потери сил к революции, но другие-то народы Европы…
Сказки можно по-разному рассказывать, и о коммунизме, и об анархизме, и о чем угодно, а все-таки смысл всех сказок сводится к одному: что какие-то сговоренные на идее своего благополучия люди играют судьбой как несознательных масс, так и высокосознательных, но не удовлетворяющихся благополучием личностей. Тут таится грозная опасность для взрыва в Европе и в этой надежде сила наших большевиков.
Мне снилось, что наша больная старушка, Наталья Аркадьевна, вынудившая нас согласовать свою жизнь с ее жизнью, и наша православная церковь, тоже насквозь больная старушка, похожи в своей судьбе: нельзя нашу старушку выбросить со счета, как пробовал сделать Раскольников у Достоевского, нельзя бросить Церковь, как сделал Толстой166.
3 Сентября. Опять тихая звездная ночь, но утром мороза не было, а когда разогрело солнце, то лето вернулось и только остались на память от мороза на огороде черные листья огурцов, похожие на крылья летучих мышей.
Торф… И так вы чувствуете, как в невозможных противоречиях сама собой откладывается в душе какая-то огненная правда, о которой никому никакими словами невозможно сказать. Эта правда похожа на солнечную энергию, скрывающую на будущее массами утопающих в болотах растения: прикрытые сверху водой, без доступа воздуха эти торфяные склады солнечной энергии могут лежать тысячи лет без движения. И я чувствую сейчас в себе, в душе своей чувствую прямо непосредственно без исследований, как на болоте, что толстый слой лжи
270
надо мной, над моей душой хоронит навеки возможные слова мои о какой-то огненной правде.
И когда я, оглушаемый со всех сторон при солнечном свете молотками лжи, прямо по темени, спускаюсь в свой мрачный подвал и открываю свои сундуки, мне кажется тогда, что я знаю всё и могу ответить на всякий вопрос, каким мучилось человечество все прошедшие тысячелетия. Да, я знаю всё, но я жду вопроса, спросят меня, и я скажу (я спасу) мои [загадочные и редкие] слова из огня…
И я жду, жду, как тысячелетний слежавшийся торф ждет огня.
Ребро не проходит, и Ляля едет одна в Ярославль к Гогосову, как ехала у Пушкина капитанская дочка167 выручать своего жениха.
Толстой и суеверие. То, что стало для одних простой суеверной нелепостью, то для других становится источником удовлетворяющей мудрости и поэзии. Я дивился, читая Толстого о религии, будто вернулся в школу на урок Закона Божия.
Яросл. дела: 1) ремонт машины и бензин, 2) вопросы продовольствия, 3)горизонты в переменах.
4 Сентября. Теплое влажное утро, почти летнее. Ляля уезжает нищенствовать в Ярославль.
Бывает, что-то вспомнишь, и тут же воспоминание глохнет и не раскрывается с новой точки зрения твоей уносящейся жизни. Это бывает, когда воспоминание теперь когда-то однажды приходило на память, и ты уже тогда сорвал с него плоды времени и так усердно ободрал все веточки, что теперь снимать больше нечего. Так случилось с моим детством, обобранным однажды для «Кащеевой цепи». Есть Курымушка для всех168, но моего детства для меня больше нет.
Толстой хотел сделать с христианством то самое, что советское правительство сделало у нас с художественной литературой.
271
Раньше издательство понимало в читателе законченную образованием личность, для которой назначалась книга. И эта личность делается как бы агентом распространения понимания на других, так складывается признание книги обществом и вместе с тем расширение тиражей.
Теперь книга назначается для всех, и через это писатель, приспособляясь к несуществующему в действительности читателю с именем «все», плохо пишет, и «все» не получают книг уже потому, что для этого не хватает бумаги.
А что это «все»? В существе своем «все», называемые у нас -«пролетарии всех стран», происходят из претензии низшего, угнетенного на те блага, которыми обладает высший свободный гражданин. Это понятно, но странность заключается в том, что претензия «всех» на материальные ценности переходит и на духовное, источником которых служит личность, т. е. нечто неделимое, сама душа человека. Социализм — это состояние общества, в котором все сразу хотят напиться из одного сосуда.
Читаю Толстовское «непротивление», и всю разницу с Христовым непротивлением вижу в том, что Христос обращается к особым, отдельным лицам, могущим «вместить», а Толстой это невозможное трудное обрушивает на «всех».
Получается совершенно то же, что с вопросом безбрачия: только немногие избранные могут в себе самих найти свое назначение; массы людей должны передать это другому и для того множиться и вступать в брак. А Толстой это невозможное обрушивает на всех, встречаясь через это с упреком здоровых людей христианства в том, что хочет прекратить на земле род человеческий.
На самом же деле христианство отнюдь не против движения рода, — нет! говорит христианство, пусть родовой человек движется, множится, но сознает, что это движенье находится во времени, как поезд
