вижу теперь единственный смысл своего бытия, а то бы неловко было и за грибами ходить, и как-никак наслаждаться в лесу светом и тишиной наступающей осени. И что в этом главное, это не как у Горького, мое сознание вроде вклада в гражданское сознание. Нет, не для кого, только для себя и про себя, вроде: «верую, Господи», и все, и довольно.

Да, именно вот в это-то и все, что для себя и в себе. А у Горького (да и Толстого) все свое уходило в открытие: что-то шевельнулось в себе и скорее с этим к открытию для всех и на Голгофу, понятно, потому что Голгофа-то и произошла из-за открытия личной тайны для всех. Но Христос Бог и знал, за что Он страдает, и Ему это страданье удалось. А Толстому и Горькому страданье не в открытие: страданье ушло в себя, за себя, оба страдали не на крестах, а в имениях, в автомобилях и больше всего от корреспондентов и поклонников. У Христа открытие выходило от необходимости и означало прыжок через смерть, а у них открытие ради открытия. Через этих вождей в массах «полуобразованных» (духовно не просвещенных) распространилась уверенность, что вообще все вокруг — это не жизнь, а настоящая жизнь начнется, когда совершится открытие. А когда «открылось», то… кино и вообще «культурная жизнь».

Теща болеет. Надо бы ей достать дичинку. Вчера под вечер утки спустились ночевать в тростники. Сегодня вечером я засел на то место. Они опять прилетели. Я одну взял.

278

8 Сентября. Именины Нат. Арк.

Проходят тихие, спокойные, лучезарные дни первой осени с паутинкой,росой.

Хотелось бы брать с собой в сумку души такой день, как берешь белый гриб в корзину. Так бы вот и жить — дни чудесные, как грибы собирать, а на плохие не обращать внимания.

Плохо, что грибам живот радуется, как будто белые берутся прямо в жареном виде, а грузди и рыжики соленые и в сметане. Зато в поисках грибов и глядишь всегда вниз, и никогда небес не видишь. А если и не в сумку грибы, а в душу дни жизни собирать, надо пройти трудную школу независимости от живота. Для этого надо не прекрасные дни брать, а в самых плохих днях учиться находить крупинку прекрасного. Если по грибы идешь, то сможешь сказать себе: — Буду собирать одни белые, а на плохие не обращать внимания. А когда по дням человеческой жизни будешь охотиться, как по грибам, то говори: -Будут белые — хорошо, не будет их — придется поклониться и сыроежкам.

На восходе туман шевелится невысоко над рекой, золотой как иконостас, и по нем голубели тени редких деревьев, падающие с той стороны, где солнце восходит. Было очень похоже на службу в золотой ризе с дымом кадильным. И божественная литургия вспоминалась как воспроизведение торжества солнечного восхода. Так в прошлом дело искусства было собирать чувство природы в человека. И если я теперь в моей пустыне (а я с тех пор как начал писать жил в пустыне) душу свою купаю в природе и утверждаю возникающую при этом радость жизни, то я делаю то самое, что делало искусство с древних времен.

В обед вернулась Ляля из Ярославля. До того много там хлопотала, что месяц ее сократился на целую неделю.

9 Сентября. Вчера солнце садилось в тучу. Утро вышло закрытое с единственным розово-кремовым просветом на востоке. Скоро и эта полоска исчезла, и все небо, закрытое облаками и обволоченное верхним туманом, стало как матовый колпак.

279

Но тепло. Пишу при открытом окне, вороны орут, теленок протирает морду о дерево.

Конечно, и Гоголь, отдаваясь, как художник, как личность, в православие с официальным выступлением учителя христианской морали, был увлекаем в общее дело тем же духом, который увлек Толстого, Горького, Короленко и всех таких. Они не душу свою отдавали за других, а творили себе кумира из общего дела. В этот самый грех впали и немцы, и оттого невозможна в существе своем победа тех и других. Эта мысль проникает даже в самое грубое сознание, и зажги в атмосфере этой спичку — все загорится… (Так выразился один фронтовик).

Пришел ко мне скрюченный ревматизмом рыбак, старик Кручинин, по прозвищу Грош. — Война скоро кончится, — сказал я. — Нет, — ответил старик. — Да немцы уже и Волгу режут, и Кавказ. — Немцы это не конец. Нужно же что-нибудь и вперед видеть, а что эти немцы. — Я вижу, — сказал я, — только одно, что и немцы и мы требуем от народа, чтобы он жил и умирал за общее дело, а каждый только и думает о том, чтобы жить для себя. — Вот! — воскликнул Грош. — Вот это конец, если так, то это действительно будет конец.

А как хочется жить! При этих словах мне мелькнуло из времени голодания первых лет революции, как однажды, достав кусочек черного хлеба, я обнюхал его, облизал и почувствовал в этом жалком кусочке черного хлеба благословенную творческую силу всего Солнца. Так и теперь этим кусочком солнечного хлеба стало желанье каждого жить для себя и такое страстное, что через желанье каждого, как через кусочек хлеба, Солнце виднелось, просвечивало человеческую личность, требующую удовлетворения, выхода своего из-под обломков чудовищного идола общего дела.

(Набросок для изображения кошмарного леса во время войны.)

Туман высокий перешел в мелкий дождь, и в нашем лесу стало, как на горах в облаках. Этот лес теперь как бы в облаке

280

приподнявшийся, мне как-то особенно представился. Высокие красивые сосны, с которых начался этот лес, мне представились в прошлом: были когда-то прекрасные светолюбивые существа и проходят. А на смену им под их материнским пологом на обогащенной от времени земле везде выдвигаются, узко поджав в тесноте свои ветви, практические ели: это они сейчас пока поджались, а погоди, время пройдет — ух! как заживут. А под елками корявые бесформенные можжевельники, а там дальше уже и просто мох и на нем грибы. И я иду по грибы и смотрю все вниз и не вижу больше этих существ прекрасных, стремящихся к небу и сохраняющих в существе своем древесном солнечное тепло. Нет! я иду по грибы.

Весь день этот дождь из тумана. Ляля до того вошла через силу в хозяйственный раж, что в этом состоянии испытывает радость. Ни советы, ни уговоры не помогают. Попробовал голос повысить, упрекнуть, указать на то, что так работать нельзя, что это самоистребление, что нет такого труда, в котором нельзя бы найти 15 минут в день посидеть вместе за чаем, или 10 минут, не делая руками, выслушать чтение (раньше я ей читал). От моего упрека с высоты радости вдруг спустилась вниз и кричит мне, что если бы не больная мама, то она показала бы мне (т. е. ушла). Конечно, это все вздор, но плохо, что значит и та «радость» на высоте и все прошлое тоже может быть не настоящее, тоже истерика…

В полночь: неужели и это обман и тоже пройдет и останется, как «переживание»?

Хлеб один и тот же, дело не в хлебе, а в том, из каких рук его получаешь: это и значит, что не одним хлебом жив…

Живи они только вдвоем, наверно было бы не то, иначе непонятно бы было: две женщины, имея все готовые продукты, от раннего утра до позднего вечера сверх сил трудятся и устают до бесчувствия, чтобы только накормить себя. Очевидно, все так делается из-за меня и для меня. Но с другой стороны я знаю, что будь со мной Аксюша, то она делала бы ту же работу легко, просто, и мне не было бы перед ней совестно и я не упрекал

281

бы себя, как теперь упрекаю и мучусь за тот же хлеб. Но вот тут-то все и расходится врозь: не в хлебе дело, а в том, из каких рук его получаешь. Аксюшкин дешевый хлеб.

10 Сентября. Утром в кровати она заметила мою перемену, и у нас был короткий разговор.

Она: — Все это происходит в тебе от твоего себялюбия.

Я: — Я это знаю, именно это и огорчает меня.

После того мы быстро объяснились и я быстро доказал ей, что вовсе не хотел вчера ей сказать что-нибудь дурное.

— Но ведь ты же кричал?

— А я это не всерьез, я подражал тебе, когда ты не всерьез кричишь на маму и она это любит.

— Ну, значит, я тебя не поняла, но в таком случае я тебя обидела, а ты говоришь, что мучишься сознанием своего себялюбия.

— В том-то и дело, что я не должен был обижаться на обиду, я должен был понять, что ты, усталая от поездки и находишься в состоянии временной болезни. И моя обида произошла, конечно, от себялюбия.

И еще после вчерашнего дождя получился золотой денечек, ходил за грибами и оказалось, и белые, и маслята отлично растут.

— Сергей Иванович, вот дети у вас растут, вы их желали?

— А как же…

— Я, Валерия Дмитриевна, живу честно, не обманываю и не ворую. Только это не оттого, что я Бога боюсь, нет. Я оттого не ворую, что ворованное добро впрок не идет.

11 Сентября. Серый день, грибы растут. Мокро в лесу. Встретился на опушке старик-сеятель.

— По старинке? Руками. — А как же. Ну, скоро конец войне. — Этого никто сказать не может. Потолковали, и стало понятным, что в немецкую победу даже и такие старики теперь не верят, а другая сторона победит не скоро.

И в революцию европейскую не верят. (Революция питается слабостью власти, тиранов не свергают, они падают силою вещей: переживанием их.)

282

Революция — это сила, которая выпадает из рук властелина, революция — это ревность о власти, скрываемая под разными именами: раб, теряющий власть над собой, взывает: «свобода, равенство, братство!»

Занимала меня мысль о том, что будущее, хотя бы этот желанный будущий мир, рождается в настоящем, и его создают не одни слепцы с винтовкой в руке, жулики, дипломаты, политики и т. п.

В сердцах людей во время войны складывается будущий мир.

И назначение писателя во время войны именно такое, чтобы творить будущий мир.

И я теперь думаю, что Зуек из моей поэмы «Падун»172 как раз и должен сделаться таким деятелем мира: это будет изображение Духа Святого, носящегося над бездной христианского страданья.

Дегтерев (Олег) живет у Зеленого озера. Клавдия (Ляля) ведет роман с Сутулым.

Ревность — это любовь, иногда переходящая в ненависть к любимому в такой степени, что хочется его уничтожить. В конце же концов такой ревнивец открывает, что он