и с Богом: там у нее нет колебаний, и даже церковные катастрофы с личными трагическими переживаниями

320

у нее никогда не касаются Бога. Там у нее все так неизменно прочно, что она позволяет себе даже и не всегда молиться и в этом знает, что если не молится, то ей же будет плохо. И вообще все плохое у нее от себя, а все хорошее — от Бога.

На очереди: 1) Поездка в Москву на своей машине, 2) Ботик (изучение колонии), 3) Занятие фотографией умеренное.

11 Ноября. В заутренний час все звезды сидят на местах и в совершенной тишине выразительно глядят на меня, и это их выражение вызывает из меня маленького и неизменно во мне пребывающего. И так, я маленький, самый прежний, каким был всегда, иду в темный бор. Над высокими соснами перед входом в лес стоят-дожидаются две большие звезды, и когда я вхожу в лес, они идут со мной, и провожают меня, и когда я, глядя на них, думаю о других, спрашивая: «где вы, все звезды?», то вижу, что и они все между сучками и веточками, таясь, тоже идут, равняясь со мной. Молитва моя в это утро была благодарственная.

12 Ноября. Так в это время радостно солнце, что нет в душе образа колючей злости, какая бывает при виде замерзшей и непокрытой снегом земли. И людям, теперь утопающим в морях горя, подай Бог хоть соломинку спасенья, и то ухватятся: люди мечтают о сиротской зиме: «Так, может быть, как теперь и останется погода на всю зиму — останется! Вот дождемся Николы, он покажет вам».

В уединении ждешь человека, но когда он приходит, понимаешь, как трудно с ним, пусть и хорошо, пусть это и счастье быть с человеком, но быть свободным и ждать, когда тебя свяжут, — это…

Вчера на столе у нас был сыр, масло, мед, яйца, сметана, которые добыл я своей усердной суетой и фотографией. При виде всего этого справедливая теща сказала: — Всем этим мы обязаны Михаилу Михайловичу, это его подвиг. — Вот уж не обязаны, — ответил я, — и никакого подвига я тут не вижу: какой

321

это подвиг тащить все что ни попадет в свою семью, так все тащат, даже и животные. Вот если бы я мог в этих условиях писать, и мое дело выходило бы за пределы семейного круга, то может тогда был бы подвиг. — Это вы по скромности говорите, — ответила теща. — По какой же скромности, — вступилась Ляля, — я даже больше скажу: вся родовая жизнь не подлежит вовсе нравственной оценке, тут все делается только в своих интересах.

После этого разговора теща осталась при своем мнении, а я думал, сравнивая Лялю с матерью, полунемкой, что бедная старушка так и застыла в немецких правилах порядка и господства. Лишенная всякой собственности, всякого даже личного имущества, возможности применения навыков, — все-таки остается при своих неизменных принципах и не может насладиться широтой духа, когда он освобождается от необходимости…

И так целый народ, миллионы таких немцев поднимаются над миром во всей ограниченности своего духа, потому что господство само по себе есть ограничение духа.

В большевизме, в этом «мы научим каждую кухарку управлять государством», уже таится семя войны с Германией.

Это не важно, что Макеев, начальник, спер для своей семьи три круга сыра и вообще, что почти каждый начальник в деревне имеет образ короля и вора: нет, в принципе он не король, а выполнитель государственных назначений, и подойдите к нему с этой стороны, то увидите, как [он] широк и свободен в сравнении с деревенскими скопидомами (сравнить Мих. Куз. Александрова и председателя сельсовета Александрова). А потом из господства везде до сих пор создавалась «тайна» («помазанник»), и эта тайна освещалась церковью (у нас), или деловой организацией (как у немцев). У нас теперь эта тайна вскрыта.

13 Ноября. Итак, это было, кажется, вчера или позавчера, после спора с тещей нашего обычного, с ее разделением на «мы» и «они» (мое возражение: «я» — не «мы» и люди для меня — человеки, а не «они»), мне вдруг мелькнуло, что «они» — наши так называемые «начальники» не только плуты, а и люди государственные (плуты-начальники это значит не больше, чем

322

босые красноармейцы начала революции). И еще многое тоже мелькнуло, после чего я почувствовал, что бремя злобы на большевиков с меня свалилось, что это не большевики и не евреи, а наш же народ, что немцы как освободители кончились, и может быть настал наконец и мой черед поступить в партию. Сегодня я об этом сказал Ляле, и когда пояснил ей, что я не из церкви к партии, как Сергий, а из партии к церкви. — Если так, -сказала она, — то я с тобой поступлю в партию. — Все было сказано полушутя и закончилось так: — А что мы теряем? Если ошибемся, нам всегда останется удовольствие уйти с палками в горы и там жить, как нам хочется.

14 Ноября. Теплеет, морозит едва-едва, пасмурно. Веет с1 запада, пахнет снежком. По реке судить — лед такой толстый! -не растает, и что наверно это зима… ляжет снег и простись со старушкой-землей на пять месяцев.

Чувствую, как отваливается внешнею силой камень от пещеры моего советского погребения, и я знаю, что я жив еще и удостоюсь, если выйду из пещеры, присоединиться душой к той мысли, из-за которой была война. Вчерне я уже знаю эту мысль, это, конечно, мысль о единстве управления во всем мире хозяйственной жизнью людей и об освобождении личности человека в признании духовного существа ее столь же реального, как и вопроса о хлебе насущном.

Камень моей пещеры так тяжел, что если бы я даже и встал из гроба, я не мог бы своей силой его отвалить, это могут сделать только други мои или ангел, посланный с неба. Вот я и жду, и жду…

Камень — это сила, которая находит оправдание в самой силе своей тяжести, легкий камень — это не камень, а мелкая дробность земли. Наш камень войны тоже есть камень, и суда человеческого не может нести. Но, падая, этот камень раздавит тех, кто близко стоит к нему. Вот прошлый год в это время камень валился на нас, и если бы мы не уперлись в него, он бы нас задавил, и весь мир говорил бы, что так и надо, так и хорошо…

323

А теперь камень катится в сторону немцев и если туда упадет -во всем будут виноваты немцы.

Теща почти никогда не молчит. Чтобы отдохнуть нам от нее и дать ей всласть наговориться, мы познакомили ее с матерью докторши, тоже такой же старушкой, с утра до ночи недовольной новыми порядками и мечтающей о возвращении прошлого. Часа четыре подряд старушки говорили о вещах, всем известных и повторяющихся в неизменном порядке, как сменяются дни и ночи, как ходят планеты со своими спутниками, как солнце всходит у нас каждый день, как дождь проходит и падает снег каждый год, и весна приходит и осень, и птицы грачи всегда прилетают, а осенью опять улетают, и так вечно всегда и везде опять и опять суета сует и все суета. А между тем почему же душа с этим не соглашается и кажется, будто она живая заключена в пещеру, и камень, приваленный к ней, и создает эти повторения, эту суету одного и того же, и напряженное ожидание благодетельной силы, которая явится и отвалит ужасающий камень вековечного повторения.

Так старушки разговаривают друг с другом в вечном повторении изжитых слов и образов прошлого, и чудится, что и во всем космосе было так: когда было все молодо, все жило, и каждая часть, каждая звезда имела свое личностное назначение, и Юпитер тогда был бог, а не планета.

Ляля однажды сказала, что мать свою она любит для нее, а меня любит для себя. Вот почему у нее и выработался с матерью этот тон, тон протестующей и рассуждающей обиженности, похожий на писк резиновой куколки со свистящей дырочкой на пупочке — этим писком сопровождается одна любовь — любовь для любимого.

Зато как эта же куколка улыбается, как загораются глаза, как расцветает вся она в игре, в шалости, в стихах, когда в ней загорается любовь для себя. Тогда, кажется, будто это весеннее солнце пришло, и понятным становится вся ликующая весенняя радость земли. И когда вспомнишь какую-нибудь мелочь, какое-нибудь острие первой зеленой травинки, выходящей на поверхность воды, или роскошное семя осины, упавшее в виде

324

гусеницы на сухую былинку, и все такое прекрасное и великое в мельчайших подробностях, — все это узнаешь и прямо находишь в душе своей, и собираешь, и собираешь, и вот так из всего соберется там где-то вне меня на небе солнце, мать радости всего мира, а в себе внутри та женская душа, которую ждал я всю жизнь. И тут вот только бы какой-нибудь маленький мостик от солнышка к ней, но этого мостика нет… Нет! И в этой беде весь человек.

Но бывает, и это было со мной, вдруг в душе загорелось все, как все загорается жизнью от солнца, и все зацвело в душе как на земле, и люди все на земле живущие стали хороши, и я сказал своей подруге: — Идем! — И она мне ответила: — Идем!

Я взял ее за руку, и мы с ней пошли прямо на солнце, не думая ни о каких мостиках.

Эта сила камня (моей пещеры), конечно, и есть сила смерти, которая клонит прямые стремления небесных светил и заставляет их двигаться по «законам» их орбит. Если бы не эта центробежная сила тяготенья, все бы сорвалось со своих мест и понеслось бы одной звездной дорогой в бесконечность прямого движения: эта любовь нас стремит и смерть склоняет, из этой борьбы образовался закон движенья по орбитам.

15 Ноября. Зашумел бор, видно, погода меняется. Увидим.

Занимаюсь целые дни все время фотографией и думаю, все думаю о том, что камень нашей пещеры скоро отвалится, и мы выйдем на свет.

Вчера у нас был разговор о победителе, которого не судят. Так представилось все, что война идет, конечно, за единство хозяйственного управления миром: Англия давно стремилась к этому, Америка тоже этим теперь занята, Россия и Германия -и говорить нечего! Все стремятся к единству, но разными путями и на путях встречаются врагами. Так что война происходит за пути к единству.

Германия стремится достигнуть цели путем господства немцев над всем