вошел в свою кровь и понял: «Вот эти — Грушка, Санька, Васька мои, а те четверо — все чужие».

Вот эта «кровь» и с нею «дом» (в Селезневе) и определили привязанность, тяготенье в одну сторону. Относительно же самой женщины так было все отравлено, что на сторону и смотреть не хотелось. В каждой видел черта и близко к себе подпустить не хотел.

В этом чувстве крови, очень безликом и священном, и чувстве, кажется, очень русском (человек не личность, вроде как бы слепой) и сложился образ Ал. Мих., похожего на Никона Староколенного.

31

Очень интересен эпилог, в котором он живет на Болоте один и морит клопов, мышей, подшивает валенки (сколько добра выходит из этого мирного дела, сколько друзей, — как у меня читателей). А жена тут же рядом, и дочери, и сыновья.

— Встречаются — когда поклонятся, я поклонюсь, а то, бывало, не поклонятся — я поклонюсь. Придут, попросят — дам, сам не прошу: у меня все есть. И вот опять кровь: внуки от чужих -хоть бы что. А вот внук от [моих] — и мне утешенье (как утешается внуком). Удивительно, как вышел личностью из рода и образовался.

17 Января. Средний мороз -20.

Одновременно с телеграммой Алекс. Николаевича «пока не приезжайте» — значит, бомбежка в Москве — поползли разные слухи нам неблагоприятные, первое — что будто бы Калинин немцы взяли обратно (наверно, ерунда), второе, что будто бы около Нагорья спустился самолет по случаю аварии, что приехали наши летчики помогать ему подниматься и разговор между летчиками будто бы был о слабой помощи от Америки. Со времени выступления Японии вовсе нет ничего40.

Посмотрит на тебя, улыбнется и всего осветит так ярко, что деться лукавому некуда, и все лукавое уползает за спину, и ты лицом к лицу стоишь избавленный, могучий, ясный.

Жил я с Аксюшей, служанкой, и она одна мне все делала: кормила, убирала квартиру, стирала, даже по телефону говорила. И я ей платил в месяц 75 рублей и думал, что она довольна, а если и будет недовольна — я другую возьму. После Аксюши стали обслуживать меня три женщины: Ляля, теща и прислуга, и какой же стал передо мной сложный мир женского дела, забот, хлопот, суеты с утра до ночи, споров, уколов, попреков. И главное, пусть бы это все, скажем, для Ляли или для тещи — нет. Это все для обслуживания меня.

18 Января. Та же погода -18, тихо.

Нищие духом (Лермонтов). Поэзию Лермонтова Ляля понимает как поэзию «нищего духом». «Нищего» в смысле

32

лишенности довольства или, может быть, даже и просто некоторого удовлетворения земными благами («Ангел»).

— Найди подобное чувство у Пушкина. — Я не мог вспомнить.

— И не найдешь, а между тем, в этом, может быть, единственная ценность поэзии.

Эти дни, начиная с 16-го, мы переживаем, как начало третьего года нашей жизни с Лялей. 16-го была наша встреча внешняя. Настоящая же духовная произошла после ее рассказа о жизни с Олегом. В этой общей мечте, похожей на «дух Божий носился над водами»41, из этого хаоса стали для меня выделяться Лялины глаза, нос, щеки, потом фигура, бедра, руки, ноги. — Нет, нет, — перебила она мои воспоминания, — ты мне расскажи о твоих первейших впечатлениях от меня 16 января, как я вошла, и ты взглянул. — Это она потому настаивала, что ей хотелось почувствовать в себе Еву, первоначальную привлекательную женщину.

Наконец, попались газеты, речь Рузвельта42, оскорбление немцами наших святынь-музеев и т. д.

Первое чувство негодования от оскорбления святынь было подавлено мыслью о том, что это примитивное чувство, если его поднять, встретит не равно-чувствующих людей, а бесчувственных политиков и спекулянтов; а еще что «родина» в этом смысле у меня давно отнята, что чувство это также пережито и отстало от моих новых переживаний, как все равно, если бы кто-нибудь стал бы Лялю понимать, как мою жену только, а не личность, со мной нераздельную и неслиянную. Точно так же и родина теперь мне как эта «жена»: нет! родина моя истинная не может быть оскорблена немцами.

Еще я думал о речи Рузвельта: почему возмущение, которое он поднимает против варварства немцев и такого действительно великого, перед которым бледнеют истребительные войны библейских времен, — это возмущение не возмущает, а действует как малиновый сироп. А потом, почему это бог, которого он выставляет на защиту демократии, тоже какой-то наивный и благополучный. Единственное правдивое в речи этой — призыв

33

к строительству танков, самолетов, зениток: в этом чувствуется мощь того истинного, не называемого Рузвельтом, бога — американского капитала.

Но нам-то что? — как все это далеко отошло, и так странно думать, что все-то верят в какие-то жизненные «свободы». Мы, русские, пока еще действуем как дрожжи истории, а в будущем, я верю в это, будем действовать, как нищие духом: только это, одно это от нас и останется.

Теща призналась нам, что не понимает меня и живет, как внутренне оскорбленная. Ляля меня защищала, как искреннего человека.

— М. М. жил как художник в своей мастерской, он весь отдавался своему делу, у него сложился свой порядок жизни, согласованный с его делом. Мы вошли в его мастерскую, в его порядок и стали устраивать свой. Ты была в отстаивании своего, для него внешнего и ненужного порядка, упряма, горда и подчас надменна: ты не хотела смириться…

— Позволь, Ляля, какая мастерская художника, я же мать твоя, ты его жена, у нас семья, значит, если семья, а не холостая жизнь, то необходим и свой семейный порядок.

— Никакой у нас семьи нет. Там семья, где сходятся для детей. Пусть не дети, а любовь, но эта любовь как приманка, а как опомнятся — так оказывается все тут, в детях, и тогда, опомнившись, люди впрягаются в ярмо. У меня такой семьи нет.

— Но ты же, Ляля, жена?

— Вспомните, Наталья Аркадьевна, — ответил я, — мы с Лялей сходились вовсе не имея в виду нашего брака, нас вынудили к форме гражданского брака внешние обстоятельства: неожиданная борьба Ефросиньи Павловны, поставившей Лялю в опасное положение. Поймите, что я именно и боролся с женой за не-жену. Я не менял одну жену на другую, лучшую. Вспомните, я служил слову, и шел по пути, на котором слово с маленькой буквы должно сделаться Словом с большой буквы. Я шел бессознательно, Ляля привела меня в сознание и вошла не в Лаврушинский дом, а в меня, и я в нее. И так у нас сложился свой единый порядок жизни, внутренний порядок, и когда мы думали об этом порядке, вы

34

понимали тот обычный, свойственный вашему воспитанию и привычкам внешний порядок.

Ночью, размышляя об этом разговоре, представил себе Алпатова43, как смиренного служителя слова с маленькой буквы в чистоте и смирении души своей достигающего понимания Слова с большой буквы, Слова, творящего на земле из хаоса новую природу, не подверженную смерти.

Среди писателей-богоискателей, начиная с Мережковского44, было много таких, которые сознательно стремились к Слову с большой буквы, именно эта «сознательность» приводила к обратному, к подмене большого маленьким.

Думаю, что эта вредная «сознательность» истоками своими имела литературную гордость, тайное индивидуальное «я» своей самости. Алпатов, поверженный своей любовью к недоступной45 ему девушке, в прах потерял всякую гордость, и все гордые были ему как «старшие», как Большие, как великаны-учителя в мундирах, когда сам был карапузиком.

Даже знания, полученные при изучении специальности46, биология, не могли поднять его, потому что для новой профессии служения слову те знания казались ему вредными: та природа была в полном противоречии с этой, которую он хотел описывать.

Алпатов отнюдь не хотел бы смириться, но вся совокупность обстоятельств приводит его к необходимости смирения. И самое главное, действовала в этом его сознании ошибка в поведении относительно любимой девушки: что он не стал на путь служения ей, а через нее сам возвысился. Вот эту ошибку он и хотел поправить в себе, отдавая свою жизнь служению слову, как хотел тогда отдать, но не сумел, любимой девушке.

Таким образом, Алпатов, служа слову, будет постепенно вовлечен в веру в Слово, в его творческую изначальную сущность жизни бессмертной (жизнь, как смена материалистического миропонимания идеалистическим).

18 Января. (Крещенье.) Сердце зимы характерно тем, что если даже среди дня, в самый полдень небо расчистится, может родиться и вырасти из полдня мороз. Немного спустя солнце

35

овладеет полднем, и колыбелью морозов будет звездная ночь и утро. А еще позднее морозы будут и называться не морозами, а утренниками47.

20 Января. -43°. Изображая путь Алпатова, как путь от малого слова к большому Слову, надо представить себе, что Алпатов идет по занесенной снежной тропе, нащупывая палочкой или свободной ногой тропу, пробитую людьми. Сквозь метель ничего не видно, путь слепой, но ощупью медленно идти можно. Вот и следует разобрать, из каких элементов состоит это «ощупью». Начнем с того, что у писателя должно быть… Данное: это его талант. Как убедиться в этом?

21 Января. -37. К вечеру мороз сломился.

Талант, как Данное, похож на Спящую красавицу, ожидающую пробуждения. А Иван-царевич — это личность, волей и разумом создающая из неподвижного Данного форму, которая в высшем своем достижении есть Слово.

Вчера при чтении «Кащеевой цепи» Ляля сильно зевала, потому что у нее болела голова. Я же испугался очень за «Кащееву цепь» и за Лялю, что она не может преодолеть скуку писательской лаборатории. Все было неправда, не виновата была ни «Кащеева цепь», ни Ляля, но это дало мне повод подумать об ужасно скучной части так называемого творческого труда. Кто знает тьму? Конечно, свет. Так тоже: кто знает скуку? Конечно, поэт.

Три стихии, отвечающие трем лицам Святой Троицы: у Отца — Солнце (луна, звезды, космос, и вообще Огонь), у Сына — Вода, столь близкая душе человека, приходящая на землю с неба, у Духа, конечно, воздух. Крещенье было под Солнцем и понятна тут была Троица: Солнце, Вода, Воздух, понятен даже образ Св. Духа, как голубя, потому что летающий голубь указывает глазу на невидимый воздух.

Возможно, что в то время люди еще чувствовали непосредственно стихии, как божественную сущность, нераздельную и неслиянную. Если так, то становится понятным уклон иудеев

36

с пути единства Бога на путь языческий, т. е. путь обожествления раздельных стихий с неизбежным через это сотворением кумира. Это происходило на почве живого страстного чувства. Понятным может быть на примере чувство страстной любви, в которой есть выход к любви, как страсти бесстрастной, но все обыкновенно кончается семейным идолотворчеством.

Не могу вспомнить историю так, чтобы понять, что же именно у европейского человека погубило