немцы…
Восторгаясь любимым поэтическим произведением, Митраша это свое собственное поэтическое волнение спешит всегда перевести на язык своего христианского сознания и так растолковать его. Так он теперь целый год уже переводит на свой язык мой «Корень жизни». По тем же мотивам и немоляки201 переводят на свой язык книги Св. Писания, равно как и критика переводит поэтов на свой заумный язык. Какие же это мотивы приводят людей к такой порче форм красоты?
Между прочим, и весь наш марксизм, вся наша философская заумь очень похожа на такое же превращение универсальных культурных форм в свои символы, заключения беспричинного и беззаконного качества в логически обязательные выводы.
Одним словом, Митрашин грех имеет очень широкое значение, быть может, даже как источник духовный всякой революции202.

9 Декабря. Сборы на Ботик. 1) Чай, сахар, чайник, кружка, 2) лепешки и проч. подспорье, 3) белье: полотенце, мыло, щетка зубн., 4) спички, табачок, 5) бумаги, чернила, перо, карандаш, «Зверь Бурундук», детские книжки, 6) Лейка с 3 к., 7) документы: паспорт, орд. книжка, командировочное.
Так прошел целый день в сборах: Ляля в Москву, я на Ботик, с целью 1) начать новый период литературной деятельности, 2) освободить себя и Лялю от диктатуры больного человека (вернее, себя расширить до здбвения мелочей).
На этом Ботике я написал книгу «Родники Берендея»203, нашел себе форму короткого рассказа, охотничьего и детского.
348

Эта книга и эти рассказы утвердили меня в литературе как советского писателя: тут я сделал себе второй раз литературную карьеру (в пределах моих способностей). И теперь после новой исторической катастрофы я пришел сюда с твердой решимостью в третий раз в жизни начать что-то новое.

10 декабря. Празднично сверкающий день. Я — на Ботике.

11 декабря. Буря, метель. Я вернулся в Усолье пешком.

12 декабря. Почти оттепель. Пасмурно. Ветер. Пишу пережитое на Ботике в четверг.
Нет! Я не только не хочу думать, но за грех считаю думать по-своему над чем другой человек думал и, страдая, трудился и оставил в наследство для общего пользования им сотворенное. Я просто, не думая, с одной благодарностью в сердце беру сделанное моим предшественником.
Так я видел на Севере в тайге, в глухих курных избушках люди ночуют и, уходя, заготовляют дрова, оставляют спички, а то и какое-нибудь продовольствие для неизвестного, идущего вслед за ними человека.
Так и Христос, Сын Человеческий оставил нам после себя в наследство простое, но прекрасно-мудрое Слово, которое вовсе не следует передумывать по-своему. Но есть довольно людей на свете, которые именно и заняты тем, чтобы слова эти — чрезвычайно простые в своей законченности — перевести на свой заумный язык и свое выдавать за лучшее и собирать во имя своего собственного толкования своих приверженцев. Так образуются секты, в основе которых всегда находится личность, претендующая на духовную власть над людьми. Таков был Щетинин Алексей Григорьевич, такой Павел Мих. Легкобытов, Феофан Яковлевич Черемхин и наш Митраша. Вот потому-то все они прекрасные слова Св. Писания, равно как и поэтический современный язык, переводят на свой косноязычный язык.
Время летит, а ты, писатель, идешь с можжевеловой палочкой и сочиняешь, стараясь потрафить и быть современным. Ну, конечно, плохо выходит и сказка не сказывается. Одно, по-моему, остается писателю — бросить сказку и писать по правде, начиная с себя самого. Так я и делаю и начинаю с «Пришвина»,
349

каким я складывался на людях до Германской войны и каким я подхожу теперь, в 70 лет, к своему юбилею. Подумать только, что выпало на долю, какой кусочек истории, начиная от первого гражданского сознания в восемь лет при убийстве царя Александра 2-го204 и до второй мировой войны. Такого пишущего старика надо под стекло и показывать и удивлять, а вы просите сказок! Да ведь я же сам в сказку давно превратился и мне уже не сочинять нужно, а только рассказывать и показываться в рассказах своих как на выставке за стеклом.
Ну вот и все, отлегло от души: теперь всем умным понятно будет, почему во время великих событий Пришвин пишет о себе, а глупенькие пусть потерпят, они тоже скоро поймут.

13 Декабря. Пасмурно с утра. Тает. И вот что вспомнилось: Андрианова вздыхает о Ленинграде, что уже не вернуться туда: все вымрут, все будет не то. И Переславль — эти места нам чуждые, и деревня, — остается то, что мы сделали: Ботик. — Но ведь это же и есть настоящее, — сказал я, — живите так, будто Ботик вам навсегда. — Она посочувствовала моим словам, как детям в их мечтах сочувствуют иногда старшие. Напротив, когда зашла речь о том же с Соколовой, та прямо сказала: — Как только война кончится, так и я вырвусь отсюда. И еще: у Андриановой 1) ½ дома, у Соколовой ½ . У Андриановой в доме жара, эта спит и работает при -2. А потом педагогическая книга Андриановой о том, как сделать жизнь «еще более счастливой»; книга такой прагматизм, как будто речь идет о кухне, а не о школе.

14 Декабря. Оттепель. Льет с крыш. Ляли нет с четверга (в Москве). Начинаю писать о Ботике (Утренний человек) и в то же время хочу возить навоз на песок и уже теперь зимой готовить к посадке картошки.
— И когда после Лялиных слов Рыбников не знал, что ей ответить, и ей казалось, что он приперт со своим сергиянством к стене, то вдруг он сказал: — Вы рассуждаете и философствуете, а тут политика…
И политикой этой он, как пробкой, закупорил сердечную мысль.
350

И так везде и во всем. Что ж это такое, политика? Отвечают: -Это война. — А что такое война? — Трудно сказать, что, но мне мелькнуло сейчас чтение мыслей в будущем: вот идет человек, мне хочется знать, что он думает, я вынимаю аппарат и фотографирую его душу, и, узнав недоброе намерение прохожего, беру его и увожу в тюрьму. Так вот против этого чтения, как против самолетов, зениток, личность и создает себе оборону и тут же и вскрывается сущность войны. И я думаю, в существе своем и сейчас происходит то же самое, и чем я живу сейчас в существе и чему радуюсь, это…

15 Декабря. Оттепель продолжается, снег хорошо садится. Теща в страхе о том, что Ляля уехала в Москву в валенках. -Ничего, найдет калоши. — Где она найдет? — У Оболенских. — У них не такая нога как у Ляли. — А вы их видели? — Не видала, но все равно, калош не найдет Ляля в Москве. — Ну, ничего, походит в валенках или босая. — И в этой тревоге о пустяках все остатки любви материнской, эгоистической не меньше, чем чувство собственности.
Теща уверена, что Лялю она знает и понимает до конца. Так и Ефр. Павл. была уверена, что знает меня до ниточки. И вдруг непонятное, и началось, и началось…
Так же теща знала и мужа своего до ниточки, но муж явился к ней после смерти через дочь, и чего-чего только, каких чудес не показывал ей, но она и чудеса отвергла и осталась при своем: и мужа и дочь она знает до ниточки. Это домашнее ограничение человека человеком выражено словами: из Назарета не может выйти пророка205, и тем, что враги человека — домашние его.
Множество нервных болезней является из страха к жизни. И я думаю, что не от нервов страх начинается, а от страха жизни расстраиваются нервы и после сами уже производят всякого рода «фобии». Возможно, что таким образом, именно от страха явилось желание застраховать себя посредством накопления материальных благ. Из этого страха жизни вышел всем страхам страх — страх смерти и средство преодоления ее — не материальное благо, а духовная сила, собственной своей деятельностью преодолевающая смерть.
351

Вся культура мещанства произошла из этого страха жизни, и воровство, только его энергичная форма, и Прудон, конечно, прав, определяя собственность как воровство206.
Мне снилось ночью, будто за границей на дачах возле Дрездена я встретил на прогулке крупнейшего русского издателя Булыгина и спросил не то Яковлева, не то Зайцева Бориса, как бы мне к нему подойти со своими книгами. На это Яковлев посоветовал: — Идите прямо к нему на дом и, когда будут спрашивать, кто и зачем, покажите паспорт — и вот тогда, если и тогда вас не пропустят, то…
Из этого сна явился при пробуждении самовольный поток мыслей о русских издателях и о еврейских и как еврейские вытесняли русских и национальное слово обращали на служение революции. И что немцы в этом не дались и пошли, как немцы, против всего мира. — Но каким же образом евреи, владеющие силой капитала, в России стали коммунистами. — Нет, это Ленин был коммунистом, а евреи при нем действовали, как капиталисты. — Но как же это соединить капитализм и коммунизм? — Это соединяется тем, что сам капитал в существе своем коммунистичен: именно ведь капитал имеет своим объектом «всех», а не личность: всеобщее благо (все на автомобиль) и есть истинная цель капитала. Вот эта высшая цель провести всех под одно благо, зарождаясь в какой-либо нации, и доводит самозначимость этой нации (национализм) до завоевания всего мира. Каждая нация, охваченная идеей всеобщего блага, раздувается и летит, как пузырь. Евреи тем и сильны, тем и побеждают весь мир, что пережили полное разделение крови и духа, их идея всеобщего блага уже не допускает обманчивого кипения крови собственной нации. Они себя не вовлекают в иллюзию национальной мощи, приводящей к войне. Своим компромиссным воздействием они обессиливают все нации. Евреи — это рационализаторы мира и нивелираторы всех национальных качеств.
Суворин, Сытин — какие это звезды, какие организаторы русской национальной культуры! Они были счастливы тем, что русское национальное слово, которое они собирали, было еще свободно от политического национализма, которому они бы
352

впоследствии стали служить, как это вышло у немцев. У русских еврей, организатор всеобщего блага, раньше подстерег этого зверя, а у немцев упустил и за это поплатился.
Так нет никакого сомнения в том, что самая современная и победительная мировая идея — это свойственная капитализму идея всеобщего блага, включающая и коммунизм, и что евреи являются универсальными носителями этой идеи, ограничивающей претензии каждой нации самостоятельно разрешить эту проблему. Не будет этого, еврей победит!
Итак, коммунизм вовсе не является противником капитализма, напротив, коммунизм будет высшей формой исторического развития капитализма в его движении и организации всеобщего материального блага.
После этого я возвращаюсь к анализу решительной своей неприязни к евреям, к рационализму, к нивелировке всех в движении ко