то ли проспал и наступил день, это так солнце светит, или же это все ночь так продолжается и невидимкой светит луна.

20 Декабря. Продолжается та же теплая погода тихая, изредка упадет на нас не то снежинка мокрая, не то капля воды.
358

21 Декабря. Что для меня кажется труднее всего, это — не испугаться своего отвращения к человеку, совершающему на твоих глазах подлость. В таких случаях испуганный ухожу в себя от такого человека, и, не показывая виду, прекращаю с ним отношения, в особенных же случаях так это делаю, что как бы убиваю, и он больше для меня не существует. А чтобы резкую правду сказать и назвать вещи своими именами, для этого мне надо выйти из себя. Но это бывает редко, и хорошего из этого ничего не получается. Для такого выражения правды необходимо полное спокойствие (я знаю, это у Сейфуллиной есть, наверное, этим был силен Ленин, и теперь Сталин).
Ляля не обладает силой выражения такой правды. Но вместо этой простой силы у нее приходит на помощь своеобразное применение христианской заповеди о любви к врагу. Вместо моего и вообще распространенного способа, поняв подлеца, прекращать с ним отношения, она пытается поставить его перед нравственной идеей. Нельзя сказать, чтобы всегда ее попытки кончались в смысле… «а Васька слушает да ест», но только потому, что ее душа прошла тяжелый опыт жизни. Бывает, она сумеет защемить врага в тиски, и зажатый Васька слушает и уже больше не ест. Конечно, он неисправим, и то хорошо, что послушает и побывает в тисках (схваченный «за жабры»). Так Ляля, добрый и жалостливый человек, получив от подлеца стрелу, тут как бы обращается к Богу: «помоги не простить!» и, любя человека в этом враге, тратит все силы, чтоб его вразумить.
Да, это «не простить» несомненно есть форма выражения любви, тогда как наоборот, щедрость, любезность и самая доброта очень часто (как это у меня) являются масками равнодушия и даже презрения к человеку.
Сущность Ляли — вечная самоперемена в движении к правде, тогда как игуменья — человек дела и роет прямой путь к правде.

22 Декабря. И опять ни тепло, ни холодно, и невидимкой луна освещает ночь так, будто все спит в мире, во всем без перемен, и утро встает, не знаешь, откуда свет в невидимое, от солнца или же это все ночь продолжается.
359

Мих. Ив. Новожилов пришел сказать, что по радио передавали о новой нашей победе на Дону207: прорван фронт на 70 км, продвинулись за Дон на 90 и взяли в плен 10 тысяч. А в Москве болтают уже, что немцев, конечно, мы выгоним, но что нас в Германию не пустят.
Теперь уже становится всем видно и без помощи Шпенгле-ра, что Германия это последнее национальное государство, что после ее гибели Америка будет господствовать над всем миром, и весь мир под владычеством Америки пойдет по пути благополучия. В этом движении, конечно, всякого рода национальная расцветка человека сделается блюдом, украшающим стан всеобщего благополучия: разного рода религиозные секты и общины станут модными.
Всеобщая популярность немцев в деревенской России в прошлом году происходила от скрытого национализма. С этой точки зрения немецкое рабство, конечно, менее страшно для роста нации (внешне скрытого), чем влияние Америки-Ели винегрет с тухлой кетой, привезенной из Москвы. Ляля говорила: «Прекрасное блюдо!» Я морщил нос и потихоньку ругался. Ей очень нравилось, что мне противно кушанье, потому что это говорило о моем благополучии. «Прекрасно», — взывала она.
Продолжаю усиленно снимать баб за яйца, сметану, молоко, иногда мед. Часами иногда сидишь над какой-нибудь технической придумкой, вроде увеличителя, фонаря и т. п. И вот странно: ведь заработок отличный, и дело неплохое выходит: посылать на фронт карточки детей их отцам. Но…
23 Декабря. В беде люди становятся такими легковерными и особенно мы, русские. Вот хотя бы эта зима: только началась, и так хорошо началась, так тепло! — и уже все надеются и все говорят, что зима будет сиротская. Так и с войной: чуть пошатнулось у немцев, и мы уже кончаем войну.
— Ах, что вы говорите, есть в душевном состоянии такая ступень, когда держаться уже не за что и становится все равно:
360

через это состояние мы перешли и при таком равнодушии всех к жизни бывает конец войне. И теперь действительно это конец.
Выпиливаю лобзиком фонарь. Я имел неосторожность сказать Ляле, что при выпиливании лобзиком надо время от времени давать пилке отдых, а то она перегреется и рвется. Теперь она, видя меня за пилкой, твердит как дятел: — Подожди, дай остыть.
Ходили в Купань. Кононов уехал с бочкой в Ярославль за бензином.

24 Декабря. Все понемногу подпорошило, и окружающие наш домик сосны украшаются к Рождеству. Тишина и тепло, только не тает. Утром на первом рассвете сегодня чувствовал в бору, что каждое дерево поднимается вверх как свеча в храме и каждое дерево отдельная жизнь. Я был счастлив этим охватившим меня чувством, и я понимал это счастье как удовлетворение творчеством и продолжал его: не только деревья, но и вся природа тоже ведь так: там все — и у меня в душе все плюс, мысль, т. е. способность это все организовать в отношении к Богу.
Общее дело необходимо. Каждый из нас должен делать по-своему, как только «по-своему» уничтожается, так и сам человек умирает, превращаясь в составную часть механизма. Тут в этой войне каждого за себя даже и любовь не является миротворцем. Мы ли с Лялей не любим друг друга, но сочинять с ней даже письма неприятно: слиться в придумывании невозможно, и вообще она скорей меня делает, но хуже, это меня раздражает, и чтобы не раздражаться, я ей уступаю, а она мне — и дело обыкновенно при этом стоит. Вечная домашняя война женщин у печки и есть выражение этой невозможности соединиться в одного человека, в этой войне есть три выхода для каждого: или самому взять власть и подчинить другого, или самому подчиниться, или, наконец, делать каждому свое дело…
Ляля, уезжая в Москву, дала матери на сохранение взятую у кого-то в деревне для увеличения удостоверку убитого на войне юноши. Я не мог Ляле сказать решительно, буду ли я с ней
361

возиться, она долго берегла ее, очень тревожась, как бы не потерять маленькую вещицу. И, уезжая, она, я сам слышал, просила мать особенно сберечь эту карточку.
Вчера мы в Купани входим в избу, где живет продавщица, заказавшая у меня фотокарточку. У нее на столе возле кровати Евангелие, большая роскошно изданная книга с разноцветными вышитыми закладками. Увидев книгу и желая хорошего хозяйке, Ляля вывалила ей все московские новости: что война должна скоро кончиться, что религия больше уже не преследуется как «опиум для народа», что открываются три монастыря и среди них на первом месте Троица…
Пока Ляля говорила, я видел, на печке поднималась голова нерусского человека и дальше плечи в гимнастерке с ремнем. Скоро этот военный сошел с печки и с сатанинской улыбкой стал уверять нас, что война для нас плохо выходит: никаких побед у нас нет, а если что и случится, то об этом больше говорят, чем есть на самом деле, причем для таких побед ставят на карту все, и что американцы нас держат в руках, вооружение дают -барахло, а религию…
— Помните живую церковь208, помните? «живцы» молились за советскую власть: ничего не вышло. И не может выйти, потому что для советской власти религия есть опиум для народа. Значит, настоящая свобода религии есть дело американцев.

25 Декабря. Солнцеворот.
Так же тепло, как и все эти дни, и уже нет У3 зимы, а кажется, она только что началась. И чувствуем, что зима и вся пролетит в этом году почему-то как минута. Надо подумать на досуге, почему же это прошлый год зима так тянулась, и почему так теперь летит.
Этим самым чувством природы, которое я лелею в себе, строились храмы и то, что я невольно делаю теперь каждое утро, превращая мысленно деревья в свечи и колонны, и что делаю весной с пением птиц, с облаками, ручьями, древесными почками в каплях дождя, с цветами — все это издревле чувствовал человек и на этом чувстве единства в Боге всей природы и всего человека строились храмы.
362

Из беседы с неизвестным в Купани: революционеры воплощают реакцию (застой злостный), [у] попов и в религии.
Да, оно в истории всегда так и было: церковь боролась с движением мысли. В этом и было дело «богоискателей», чтобы ввести движение в церковь209.
Все движется, меняется, переделывается вечно и проходит. На что же опереться человеку? Понятно, он ищет в Боге постоянства, вечности. И погружаясь в созерцание вечного, и тем самым возвышаясь, возносится и теряет через это способность, разбираясь с любовным вниманием в житейской суете, открывать в ней радостно схождение и восхождение божественных начал.
Именно вот это-то любовное внимание к движению в религиозном деле и есть самое трудное и потому именно, что обязывает лично каждого к творческому усилию, без которого всякое движение в жизни кажется суетой.
Напротив, не личность, а масса человечества ищет в религии, все равно как и в искусстве, и в науке обеспечения своего покоя. Вот тут-то и появляется великий инквизитор в образе «попа», которого так ненавидят революционеры всех толков.
Может быть, однако, церковь давно уже знала о необходимой косности масс и противопоставила попу, не обслуживающего массы монаха, как существо личное, духовное и движущееся? А когда монахи собрались, и стал монастырь и движение остановилось, то из монастыря стали выходить пустынники.
Это, конечно, провокатор или же партиец, потерпевший идейное крушение — трудно сказать то или другое, да не все ли равно. Но он осветил современную церковную политику, как победу поповства с помощью Америки. Недаром и слух есть о том, что наши большие попы вели переговоры непосредственно с американцами. И, значит, в таком свете, Сергий выходит не подхалимом советской власти, а большим политиком и победителем. К этому всему в народе, жаждущем церкви, нет ни с какой стороны признаков осуждения политики Сергия, как в свое время было осуждение политики «Живой церкви» («живцов»).
363

То, что я себя понимаю как «русского», и мне хорошо бывает, когда мой читатель говорит: «какой вы русский!» — сущность этой хорошей русскости таится в православии: оттуда всякими кривыми и прямыми и несознаваемыми путями прошло в мою душу то русское, хорошее. Ляля тоже «русская»», и все хорошие люди…
Так пророчил на ближайшее время после церковных перемен и перемену в церковной политике. Он говорил,