переживание или просто назначенное время пришло. И я такой весь, рассчитанный на долгую жизнь, а другой (Олег, Лермонтов) рожден, чтобы вспыхнуть: сразу весь. Как бы вам хотелось родиться — на долгую или на короткую жизнь? Хотите сразу сгореть, как Лермонтов, или жить, как я, долго-долго под хмурыми тучами и с каждым годом чувствовать, что тучи мало-помалу расходятся, и вот-вот покажется солнце…
422
Кровь на фронте и слезы в тылу.
В Переславле. Харьков взят. К этой славе Сталина вдруг и моя слава пришла. Завидев знакомого в городе, издали понимаю, что он надувается для поздравления с «высокой наградой», как индюк, и «Буль-буль-буль»! и я ему в ответ с благодарностью: «Буль-буль-буль»! Злой хитрец Витюков, заведующий творогом, даже почти что во фронт стал, отбулькал, а когда дошел до творога и мыла, сейчас же за трубку — и вот разговор: — Ко мне пришел писатель, дважды орденоносец Пришвин, просит мыла. Да всего кусочек. Есть? Значит, счетов нет? А все-таки есть? — Трубка кладется: — Говорит, есть, но счетов нет. — Нельзя? — Выходит нельзя. За творогом пошли в Молокосоюз.
Заведующий — еврей, слава Богу: с евреями все-таки легче. Разговорились, спрашивает: почему я не черпаю материалов на фронте. Отвечаю, что там кровь, и я крови видел раньше много, довольно, теперь смотрю на слезы в тылу. Слезы ведь тоже материал? — Конечно, материал. — И еще, — говорю, — меня теперь больше интересует личность, чем массы. — Но ведь разве там нет личности, там именно герои. — Герой, — говорю, -это еще в моем понимании не совсем личность: это особь, но еще не личность. — Как так? — А вот, например, я дважды орденоносец, почти герой, по-вашему, личность? — Конечно, личность. — Ну вот, прихожу я, личность, к Витюкову, он поздравляет, значит, я личность? — Конечно, личность. — А потом я прошу кусочек мыла, он не дает: значит, я в этом случае не личность.
Навестили после смерти Д. М. Кардовского старушку его, Де ля Восс. Узнали, что у нее флигель свободен, загорелись -переехать к ней. Беготня по делам ремонта.
18 Февраля. Подморозило. Беготня по ремонту флигеля. Намечена поездка Ляли в Москву 22-го. Возвращались на лошади (4 часа). Теща дома прочитала речь Рузвельта и влюбилась в нее. А мне эта речь напомнила речи Керенского «до полной победы»: точь-в-точь такая же идея благополучия и те же угрозы в сторону левых.
423
Мягкий день после метели. Мысль Рузвельта против «крючкотворцев» (о будущем конфликте с Россией), — что это частные взгляды, упускающие из виду целое, за которое воюет все человечество, кроме фашистов, это Целое в том, что народ сам избирает свое правительство, и все эти правительства согласились между собой в основах длительного мира. Эти основы состоят в обеспечении «свобод» разного рода, свободу, между прочим, от страха.
Изображая конкретно эти свободы, он перечисляет их: один воюет за церковь в своем переулке, другой за семью, третий… и т. п. Все это очень хорошо, только когда представишь себе русского и спрашиваешь, за что он воюет, то… что-то неопределенное, неощутимое, близкое к тому, как если бы сказать, что «воюет за конец войны», за разумное правительство (прошлый год конец и разумное правительство соединилось с немцами: ждали немцев и плохо воевали, теперь за Америку?) Нет! не совсем, но воюют за короткую цель: этих неудавшихся претендентов на русскую власть, немцев, надо изгнать и кончить, значит, опять за конец войны.
20 Февраля. Солнечное утро, небольшой мороз. Собираюсь бросить эти бесполезные дневники для себя и начать какое-то писание для печати. Может быть, это будет просто «Ботик», т. е. прислоняясь к материалам текущей жизни, а может быть, и взовьюсь на большое дело, буду писать мой роман. Лениться становится стыдно и перед другом своим, определившим жизнь свою в помощь мне.
Победа теперь оправдывает. После Харькова (17). Прошлый год немцы били наших; было жалко людей, а теперь, когда немцев наши бьют и теряют, конечно, больше людей, чем прошлый год, чувство жалости и вообще даже счеты убитых исчезли. О наших потерях больше не думают.
Тут не в одной победе, тут и в оправдании потерь достижением победы и близости конца.
Нет! Тут что-то нажилось нами в процессе разрушения: особое чувство народного бессмертия, как-то так стало на душе,
424
что не в этом дело, не в числе убитых, что убить всех до конца невозможно. Так было, помню, и в той войне, когда там на фронте побыл сам и к делу смерти привык34 и, поминая милых умерших, радовался в сердце, что сам остался в живых…35
Ленинградский фольклор. Рассказ ленинградца. Солдат шел по улице, встретил покойника, обратил внимание на знакомое одеяло. Подошел, узнал свое одеяло и понял — жена! Рассказчик прибавил: — А если бы пошел другим переулком, так бы и не знал, что жена умерла.
Весь день крутится метель — свету не видно. *
Разум и воля. Цветков из Тарусы прислал письмо: Цветков, Разумник, теща, Ленин — это все рационалисты и тем самым -упрямцы сильные (Разумник, Ленин) и бессильные (теща, Цветков). Так или иначе, но воля всегда сопутствует Ratio.
Причина побед. N. ответил на мои слова о причинах побед наших над немцами: — Пустяки! все в том, что кормить начали на фронте и деваться некуда — вперед — есть надежда остаться в живых, назад — смерть.
21 Февраля. Метель. После вчерашней метели (не каждый год бывает такая метель) и опять метель, метет, свету не видно. Говорят, что и трактор даже не может пройти, и мы от Москвы отрезаны.
Оправдание Ветюкова. Множитель. Ветюков (зав. торг-отделом в Переславле) каждого человека принимает, как множителя: много вас таких просят, всем дать по кило — и на складе ничего не останется. Так вот и я пришел с просьбой о мыле. При слове «мыло» в глазах его и мелькнуло: «много вас таких», но вслед за этим он вспомнил, что я не множитель, а дважды орденоносец, и «таких» в городе только один. — Только один, — сказал я, — на что ни множьте, все будет единица: прошу один кусок и один останется… — Но он так и не мог
425
выйти из таблицы умножения, понять человека, как единицу, и мыла не дал.
Вот такими-то людьми и держится государство, не будь этой стены, каждый бы счел себя за единицу, и все государство разлетелось бы в три дня, как мыльный пузырь.
Два потока: гордость и удивление.
Теща вчера сказала: — Лев Толстой, неужели он был слабый человек? — А что? — Да вот что, попал к бабам в плен и не мог вырваться.
Это подняло у нас с Лялей поток мыслей о любви таких людей, как Толстой, о любви в его романах и о нашей любви, какой мы ее хотим для себя. У Толстого в его любви не было смирения, и вот почему как в своей семейной любви, так и в любви к ближнему и в любви к дальнему36 он попал в плен «лукавого». Если бы он мог принять в себя смирение, то в любви к ближнему не сделался бы лживым резонером («У меня нет ничего, я все на жену перевел»), в любви к дальнему не променял бы дело художника на претензию быть пророком, в любви семейной не попал бы в плен к бабам.
— А что далеко ходить, — сказала теща, — не будь Ляли, вы бы тоже не выбрались из своего бабьего плена. — Ну, нет, — ответил я, — вы можете найти в моих записях до встречи с Лялей, что мечтаемая и недоступная для Толстого хижина пустынника есть моя квартира на Лаврушинском…
А впрочем, что я? Ведь можно тоже гордиться и своим смирением, [но] это слово так истрепано попами, что требует полного обновления своей словесной оболочки.
Смирение в моем понимании есть русло священного творческого потока, как гордость — потока в другую сторону <зачеркнуто: не священного>. Образцом такого священного смирения у себя в любви к Дальнему я считаю некоторые свои детские рассказы, в любви к ближнему — мое последнее письмо в Союз писателей, в любви семейной — мои отношения с Лялей. Я смело называю все эти примеры образцами, потому что я не от гордости говорю, а от удивления самого искреннего: я удивляюсь, как это я, такой-сякой в любви к дальнему мог сделать такой рассказ как «Гаечки»37, в любви к ближнему – написать
426
такое прекрасное письмо в Союз писателей, а в любви семейной… найти Лялю.
— Смирение, — сказал я Ляле, — слово избитое, надо его чем-нибудь заменить, что если вместо него будем брать «удивление»?
— Прекрасно, — сказала она, — что будет выражать лишь вторую часть всего душевного движения, называемого смирением: удивление выходит из самопознания.
— Самопознание тоже избито, как и смирение, — придется пользоваться только удивлением.
В первой любви своей я как будто выпрыгнул из себя38 и не знал, куда деваться с собой, и в этом новом положении двигался, как все, к обладанию предметом своей любви.
Есть в этом процессе момент в каком-то смысле, скажем, мужского насилия, приводящего к обладанию. Это насилие узаконенности, как необходимое мужское свойство приводит обыкновенно к обладанию и в скрытом состоянии к собственничеству: на этом месте психического процесса Толстой ставит свою «Крейцерову сонату»39. И он прав, поскольку любовь, как мужское обладание приводит к собственности и драке самцов за самку.
Но есть другая любовь к женщине, которой не знал Толстой вовсе, судя по его романам. В процессе сближения и обладания, в этом процессе природной любви может возникнуть в мужчине понимание в любимой им женщине начала высшего, чем его мужское, обычное в природе обладание. Это понимание не только не отвращает от стремления к обладанию, но, напротив, делает его необходимо священным и выводит с пути к собственности на путь смирения (удивления)…
В таком сближении мужское (пол) сохраняет все свое мужское (силу, талант, творчество), но подчиняет его чему-то высшему, живущему в сердце женщины-матери, а не самки.
Зачатки этой любви содержатся во всякой любви, но в борьбе разных сил обыкновенно первенствует внешняя сила мужского господства, а потом образуется мать-собственница детей и втайне руководит действиями высшей (мужской) силы.
427
(Материнская любовь — это признанная сила в Советском Союзе.)
22 Февраля. Утром после метели красная заря, умеренный мороз, тихо, и потом снег. Иду в Купань за творогом.
Последние дни, чувствую, надо мною навис мой возраст и давит меня. Нет никакой болезни, даже боли, но душа подавлена
