по снегу и не проваливается. Сыплется крупа. Ветер прежний (SW), и к обеду, вероятно, опять развезет.
Читал в «Известиях» Н. Тихонова ругательную статью на Гитлера48. Начинает с того, что Ratio Гитлер (я не читал Гитлера, но вероятно, так) подменяет разумом и слова его о том, что кончается век Ratio, переделывает в «кончается век разума». И таким образом в дальнейшем играет на неразумии Гитлера.
Все прежние Серапионовы братья49 — Н. Тихонов, Вс. Иванов и даже благородный Федин — стали не братья, а снетки, потому что пишут на снедь. Получается впечатление от их работ, что это им необходимо так выправляться. Читаешь и благодаришь Бога за возраст, за ревность в таланте, а правительство -за ордена: слава Богу и Сталину, мне уж можно и не гладить утюгом газетную простыню.
Позвольте, друг Тихонов, вам напомнить, что не Гитлер возвещает конец века рационализма, а Ленин, в словах Ленина: «Мы научим кухарку управлять государством» этот Ratio (разум) и ставится на свое истинное место в подчинение даже самому маленькому представителю человечества — кухарке. А помните, в прежнее время, что значили слова: «государственный человек», «государственный ум»? Ленин понял, что государственная машина есть, как и всякая машина, в подчинении обученного человека. Государство и государственные люди и соответствующий этому разум не есть что-то высшее, а как всякая машина, и люди при ней тоже механизмы и шоферы, а господином в машине сидит Правда. По-моему, если не вся, то значительная часть деятельности Ленина направлена именно к тому, чтобы разум человеческий не возвеличить, как было во Франции, а подчинить, как служебно-механическое начало, Правде. Гитлер думает о таком же подчинении механизма, но
439
не понимаю, кто в его машине едет, кому она подчинена. Вот об этом-то, Тихонов, и нужно бы вам написать: какого — нового или старого бога везет военно-государственная машина Гитлера. Почему вам нужно подтасовать (Рацио и Разум), почему обман, почему всех считаете маленькими? Неужели же война, нападение Гитлера на Россию не дает вам достаточно фактов, чтобы произнести имя того бога, который расселся в государственной машине и занял в ней место Правды.
Горький питался, как все настоящие русские писатели, народностью. Но он в своем искусстве слова не мог оторваться от первоисточника и так остался в гнезде, не имея способности выбраться и полетать свободно, как летит, бросаясь из гнезда, птенец-ласточка.
Вынес Горького наверх особый, присущий народной среде романтизм, подхваченный Горьким в среде босяков. Вот эта близость к подвижным и малодоступным для интеллигенции слоям народа и была счастьем Горького. Дальше этого счастья он не пошел в своем творчестве и уже не летал на своих крыльях, а ехал вперед на политическом моторе. Я подозреваю теперь, и очень сильно, что это нечто народное; какая-то сила, выметающая немцев из России, в своем психологическом основании и есть тот самый босяцкий романтизм, которым питался Горький: вот на каких дрожжах вырастали наши генералы и герои военные. И вот отчего так смешно читать Рузвельта, когда он обходил своих солдат с вопросом, за что они воюют, и каждый отвечал ему конкретно за что-нибудь подходящее к программе демократических свобод. Поди-ка, спроси наших, за что? И я думаю, что новым Горьким сделается теперь тот писатель, кто с талантом и верой проникнет в среду военных романтиков (героев) и упредметит пухлый и парадоксальный романтизм горьковских босяков.
В следующий раз надо хорошо разобраться в природе этого романтизма босяцкого, или социального, и рядом с ним более глубокого, религиозного.
3 Марта. Ветер постепенно двигался по часовой стрелке с юга на запад, и когда вчера дошло до конца запада, ветер остановился,
440
и сегодня пришло тихое, слегка морозное, прекрасное утро. Рано дятел начал долбить, закричали весенние вороны, показались заячьи и лисьи двойные тонные следы. Я взял на себя терпение не уйти из леса, пока не увижу глазами дятла, радость жизни охватила меня, и я почувствовал весенний праздник в лесу.
Ходил за молоком к Захарихе и смотрел на деревенскую жизнь, как гость с планеты, где не бывает снега. Странная жизнь открылась мне по следам человеческим на снегу: все следы человеческие собираются к центральной дороге, в то время как между соседними избами лежат без следов огромные сугробы. Я узнал из этого, что соседи друг к другу не ходили, и тропинкой от соседа к соседу, от избы к избе вдоль деревни невозможно идти…
4 Марта. Со вчерашнего дня северный ветер нагнал холод, и окна опять расцветились морозом. 5-й день Ляля в Москве.
Вчера вечером теща доняла меня… Я несколько часов вертелся на постели без сна, питаясь почти сладостно кручением как будто ощутимых даже мыслей, пока, наконец, не догадался с большим вниманием и страстью прочитать ту прекрасную молитву, в которой призывается ангел, покрывающий и соблюдающий от всякого зла. Как только прочитал, так и заснул.
Сквозь ветер злой, северный и стужу с хлесткой крупой показался человек-ворон, наш дезинфектор Ал. Мих., уставившийся в меня страшными своими безумными глазами: -Слышал кое-что. — От ворона? — Ворон ворону шепнул. — Ну? -Будто Ленинград опять бомбил и взял у нас обратно три города. — Эх, воронье вы, воронье, ничего не понимаете и знать не хотите: немцам все равно конец пришел, не от нас, так от союзников. Ворон же как будто и не понимает человеческую речь: что такое немцы, что союзники и каркнул: — А нам бы только поскорее конец.
Все люди смертны.
Я человек с бессмертной душой.
441
Все умрут, а я не умру.
Это значит: он умрет, как и все, но смертью своею спасется: ему смерть будет выходом из неизбежного для всех конца.
Для всех смерть уход, для каждого она может быть выходом.
5 Марта. За ночь ветер с севера пришел на запад, навалило опять много снегу сверх наста, передуло дороги, и сугробы преградили путь возвращения Ляли из Москвы. Завтра, вероятно, пойду пешком в Переславль к ней навстречу.
При поддержке второго ордена, данного явно не в обиду, как первый (Знак почета), выскребло из души последние остатки раздражения на Союз чиновников, именуемый Союзом писателей. Это раздражение происходило из неловкости того же характера, как бывает у людей плохо и бедно одетых в обществе людей нарядных. Да и всякие бытовые формы существуют для отбора умных и свободных людей, сам Людовик XIV, быть может, надевал свой бутафорский королевский костюм только для того, чтобы, бросив этот вид на потребу профанов, внутри ее про себя оставаться смеющимся солнечным королем.
Вспомнился Папанин — где он? Кто теперь думает о его подвиге? Что значит плаванье на льдине с обеспеченным продовольствием, в палатке на гагачьем пуху в сравнении с подвигом любой женщины в холодной квартире с детьми на тощем пайке в Ленинграде, да и везде, но… ордена ей не дадут, потому что 1) Папанин берет на себя беду сам, как необходимость при достижении цели, а женщина пассивно разделяет участь. 2) Папанин один, а «таких» много.
Самое большое разделение людей, конечно, в свободе: кто идет от себя, или кого ведут: тут-то и есть весь мотив социального разделения. Среднего нет, кто говорит: «я сам иду и никого не хочу за собой вести». Таких нет, если «сам», то тем самым он тоже кого-то ведет.
442
Самый великий дар на земле, это свобода, и образец нам Христос. Эту свободу не залепить бриллиантовым орденом. Но… и Христос есть тоже дар, и человеческий хитрый ум отлично подменяет Христа, и опять в церкви происходит то же -создалась очередь свободы, чины духовные, ордена, формы, каноны.
Свобода во Христе. Но если кому-либо не дается свобода в государстве и он прибегает туда только потому, что здесь обделен? Вот если так, то и там, во Христе, образуется тот же порядок, что и здесь. Понятно… и вот для чего создано это мрачное аскетическое училище, этот черный переход отсюда туда (чего слово-то стоит: «черное духовенство»).
Но пусть, перешел, а там опять то же: лиловая мантия с бриллиантовым крестом на белом клобуке. И никаким узилищем не поможешь, если чувство Бога не прямо дано, а ты берешь его в подмен: выбери бесконечный лабиринт самоистязания, и Христос все равно ускользнет. Христос приходит каждому про себя. Итак, Христос дан про себя, но не в подмен, и значит, никак нельзя свободу Христову ставить в какое-нибудь сравнение с человеческой свободой, с распределением ее по чинам и очередям. Христос — это жизнь про себя, совершенно от людей независимая: про себя во Христе может быть каждый свободен. (Милый друг, я живу про себя во Христе, и это есть моя тайна.)
6 Марта. На рассвете сильный мороз в тишине и Каинов дым — это бывает очень редко в мороз при совершенной тишине: дым от труб не поднимается, а садится. И так собирается у земли из всех-то труб столько дыму, что как самый густой туман.
От Ляли телеграмма из Москвы: Задерживаюсь бензином, здорова. Мало сказано, а врать она «во спасение» мастер. Я встревожился, и было трогательно, что теща, для спокойствия которой Ляля только и телеграфирует и врет, старалась меня УСПОКОИТЬ.
Славянский спор. В газетах опубликован конфликт СССР с несуществующей Польшей и сказано, что эта война учит славянские
443
народы объединяться против Германии. Значит, немцы продолжают быть нашими учителями, и величайший их урок — это война. Мало того, немцы в эту войну чему-то научат весь мир.
7 Марта. И еще солнечно-морозный день. Только поздно вечером ветер начал крутиться и установился опять с Ю-3.
Деревья, молча, борются между собой: ни слов, ни крови, ни слез. Но присмотреться — и не только увидишь их ужасную борьбу, но много по ним поймешь и о борьбе в человеческой жизни. Когда я вижу в лесу два тесно растущих дерева, я всегда подхожу посмотреть на их жизнь.
(Рассказ, как две сосны тиранили друг друга двадцать лет и, наконец, догадались: отвернули сучья на свет, и стало хорошо жить. Ели кругом обвал… Фото сосны. Сделать фото и описание двух сросшихся сосен. Возобновить охоту с камерой на лесных прогулках.)
На вырубке сосна осталась одна. Сколько у нее по стволу отмерших сучков! Это кругом ствола и доверху частая лестница, и только на самой высоте зеленая метелочка. Подумать только, что ведь эта жалкая метелочка, и с нею жизнь всего дерева сохранялась неустанной борьбой с соседями, такими же точно деревьями, за свет, как и эти сосны, неустанной утратой.
У них такая борьба, что одно дерево, бывает, насквозь своим сучком прокалывает другое, и все друг друга уродуют. Смотришь
