и жду увидеть грачей и скворцов. Вчерашние полдневные лужицы на утреннем морозе обратились в стекло и блестят на восходе, куда только не проникнут солнечные лучи: из глубины леса, как окошечки. Трогательно смотреть, как сосны за сто лет своей жизни сумели все свои огромные сучья направить на восток. Кажется, это не сто лет прошло, а сейчас только случилось: солнце восходит, и они повернули к нему ветки, как руки. Тетерева выбрали себе такой тонкий сухой сучок, чтобы их со всех сторон прогревало и освещало. И когда солнце хорошо разогрело, то один из них, наверно, ярый будущий Токовик, вытянул шею, раздул хвост и впервые попробовал свой голос, и я первый это услышал и очень обрадовался. Весной света я сам такой же: пусть весь мир в огне, а мне радостно и не знаю чему: какая-то сила влечет меня к радости, и я знаю, что если мне удастся как-нибудь показать ее людям, никто меня не осудит, а скорее всего и сам обрадуется.

Разговор со стрелочником.

На рельсе сидел знакомый стрелочник, локти в коленки, голова оперта на кулак, в другой руке дымится козья ножка.

— Опять заходил, — узнал он меня.

— Весна началась, — ответил я.

— Началась, а живем-то как!

— Живем победами.

Он принял мои слова, как самую злую насмешку и, подумав, сказал:

— Ну, хорошо, мы не знали и шли, но ведь были и такие, кто знал и на душу все принимал, те-то как?

— Те, кто знал вперед, — ответил я, — были тогда еще больше под неволей, чем кто не знал: они должны были идти. Те, кто не знал и думал, будто настоящая жизнь есть благополучие, тот был счастливый человек, такой же счастливый, как баран, не ведающий часа своего от ножа.

— Вот это верно, — ответил стрелочник, — как бараны.

— Ну, вот, а те, кто знал, что ножа всем не миновать, повели всех против ножа.

— В каком же расчете всех на нож?

— В том, что всех же не убьют.

455

— А те, кто выживет, не будут баранами?

— Мало ли таких останется, и опять они жизни обрадуются, и там новые детки, новая травка, и опять станут баранами: не миновать барану бараньей судьбы.

— Нет, ваша неправда: если кто и узнал про себя, что бараном живет на зарез, — помолчи: пусть они жизни порадуются.

— Значит, ты за обман?

— Нет, я за правду, только говорю, что не именно в том правда, чтобы каждый баран вперед знал свою смерть, правда в том, чтобы дать ему до смерти сколько можно и порадоваться.

Ближний и Дальний. «Люби ближнего», это значит, конечно, люби Дальнего в ближнем. А «люби», это значит именно, приближай, потому что любовь есть сила приближения Дальнего. Если говорится, что «враги человека домашние его», то значит и в ближнем враг человека — это его домашняя часть. И «люби врага своего» — это значит: с помощью Дальнего изгоняй из «ближнего» его «домашнего», чему и посвящает бедная Ляля напрасно все свои силы.

Прибежали в избу дети…58

Когда встречаются двое переживших ленинградские ужасы59, то, постепенно разгораясь, они начинают наперебой друг другу рассказывать об ужасах бомбежки и голода. Вероятно, это потому, что смерть раз уже села на плечи, то не стряхнешь ее, и если даже стряхнешь, то все равно стряхнувший «в час урочный гостя ждет»60.

Раз поутру прибежали к нам дети и кричат: к нашим воротам целую семью привезли в санках и бросили. Конечно, мы сейчас туда, впряглись в санки и марш мертвую семью к чужим воротам, а те дальше, и так едет семья дальше и дальше.

Все дети, спасаемые, были просто мешочки с костями, но один был очень упитанный. После уже дети рассказали, узнав от него, что он съел 17 человек и последнего дядю Костю. Никаких проступков этот людоед не совершал, но самый факт пребывания людоеда в колонии детей был такой, что пришлось мальчику отказать.

456

Во всех детских колониях непременно бывает вождь, который в играх имеет огромное влияние и облагает детей данью. Непременно тоже всегда есть и шут, достигающий влияния шутовскими приемами. Это годится в Падун. И еще, что дети все кулаки.

Солнышко — девочка, которую родители на руках носили и все ей отдавали: она здорова, пухленькая, а родители умерли от голода, и она осталась одна. Солнышко замкнулось.

19 Марта. Стоят царственно-солнечные мартовские дни. Наст на поле не проваливается, в лесу худо: то идешь, как по сахару, то вдруг с треском ныряешь. Рассказал нашим о катастрофе с бензином: две недели за него страдала Ляля в Москве и привезла московскую воду. Стал вопрос, кто налил воды?

20 Марта. День такой же, как вчера. Постепенно весь воздух наполняется звуками. Девочка маленькая вышла в лес, идет по насту и поет…

21 Марта. Тетерев пробовал начать токованье, давился, запинался и обрывал.

Солнце. Снег держится только северным ветром, но так измывает полднями, так зернится и сбегает с земли водой, что теперь уж и мало его и надежды мало на большую воду. Мы ходили в Новоселки фотографировать. Слышали о разгроме семьи «врага народа» Коршунова и о том, как храбрый родственник Иван Лукьянович проник в НКВД и отбил трех маленьких детей от ссылки на север («Чем детки-то виноваты?»). На обратном пути зашли к Митраше, и я выслушал его символическое толкование моего сдуру написанного и самого глупого рассказа «Филодендрон»61. По этому поводу Ляля сказала: — Я не люблю твоего юмора и вообще не люблю юмора народного.

На это я ей ответил, что, может быть, половина меня, как писателя, ценится за этот юмор, что такого чистого детского смеха нет ни у одного писателя.

— Вспомни народный юмор Шекспира: сколько в нем презрения, сколько злости, и даже добрый Чехов настолько интеллигент, что не может улыбнуться чему-нибудь вместе с

457

простецом. Всякий человек, получивший образованием своим индивидуальную обработку, теряет доброе простодушие, и смех детски-простодушный, как у меня, достоин изумления. А что ты это «не любишь» — это неверно: ты не понимаешь, как не понимаешь материю природы, любишь природу, а не знаешь, как и за что в ней взяться. Ты любишь духовно, а этого мало и, может быть, это и слабо и бедно. За ночь Ляля это обдумала и утром решила написать Замошкину и дать ему идею написать о юморе Пришвина, как о душевном движении, возникающем до мысли или предшествующем мысли.

М. слышал от кого-то с фронта, какой ценой досталась победа под Сталинградом: массы людей просто бросались в огонь. -И ничего не поделаешь, — сказал М. — организация, машина, скрипят, рычат шестерни, а вертятся, всем не хочется тереться, стираться, трескаться, но что поделаешь, — одна шестерня другую вертит. — А нельзя ли такую машину придумать, чтобы она могла людей от машины спасти: машину-спасительницу?

На юге теперь началась, кажется, последняя фаза поединка Гитлера со Сталиным62. Удастся Сталину и на этот раз одолеть -немцу капут, и Европа загорится, нет — союзники, подождав конца русского, немца прикончат. Так сейчас понимает войну масса людей.

На закате мы из Хмельников возвращались домой, солнце было совсем низко, но еще не село, а луна бледная еще не окрепла. Луна была на лиловом, ниже лилового голубое переходило в темно-синее, и все вместе на стороне луны было как «на воздушном океане»63, или как у Врубеля64: мир красок в мысли, не спустившейся в сердце.

А со стороны солнца низко над самой землей неслись теплые горячие лучи, зажигали по пути березки, окошечки льда, и вдали окошки человеческих жилищ. Я вспомнил: «Да будет воля Твоя на земле, как на небе», и что небо — это мысль моя и земля — сердце мое. И я молился про себя на ходу, чтобы мысль моя пришла в сердце, и от этого Слово стало плотью и начало быть и влиять.

458

Митраша — это сектант в чистом виде. Сущность сектанта состоит в самоволии: он дерзает мыслить по-своему, но в царстве мысли он не мыслитель, а самозванец, подменяющий движение мысли движением сердца. Вот почему все сектанты заняты переводом св. Писания на свое понимание, почему художественное произведение они толкуют по-своему: это они делают подмену Мысли (или Образа) движением сердца. Психологически сектанты мало чем отличаются от политиков-революционеров65, подменяющих своим частным смыслом общее дело Мысли.

Злая воля рождается как ветер, но и эта воля, и этот ветер, разрушая, обновляет воздух, и жизнь на ветру в разрушении, сохраняет в себе мечту о возвращении каких-то милых норм жизни. Мы будем жить долго и не доживем, и после нас, может быть, и так до конца столетия будут жить, мечтая о норме.

Норма. Наталья Аркадьевна чуть что — и сейчас же ссылается на какую-то нормальную жизнь. — Мамочка, да нет же такой нормы теперь. — Теперь нет, но она когда-нибудь да будет. -Вовсе не будет такой, как ты думаешь. — Но она должна быть!

Должна ли?

22 Марта. Пасмурный и холодный северный ветер, но к обеду явилось солнце, и лужи оттаяли.

Чувство родины испытывают все вместе и каждый по-своему.

Вы спрашивали своих солдат, г. Рузвельт, о том, кто за что воюет, Вы хотите убедиться, что в Америке, возглавляемой Вами, заинтересованы все и каждый по-своему, что каждый сучок, каждый листик американского дерева во всех их миллионах единственно и по-своему трудится и радуется в гармоническом сочетании интересов своих с интересами всего дерева…

Мое чувство родины исходит от слова, которое унаследовал я через мать мою от русского народа — это наследство и есть моя родина. Но в любви своей к русскому слову я приложил много своего личного труда, и что бы я ни сделал в меру своего

459

таланта и усердия представляет собою нечто отличное от всего полученного мною наследства: там, в чувстве родины, я вместе со всеми, едино тело и един дух, здесь, в отечестве, я представляю собой, как и каждый поработавший честно на пользу своей родине, личность единственную, неповторимую и незаменимую. Чувство родины неизъяснимо, мы связываем его с чувством материнства, родина — это мать моя, а собрание дел моих (сочинений) есть мой паспорт в отечество.

Вот, г. Рузвельт, когда я начал писать Вам письмо, я думал только о родине, и, когда я думаю о родине, я все понимаю и принимаю как необходимость и проливаемую русскую кровь ,и себя тоже готов отдать, как жертву, на общее дело. Но случилось, мое письмо оборвал приход одного гражданина, который, узнав о моем намерении писать Вам о необходимости немедленной помощи в деле