зернистом снегу. А если обернуться на лыжах ночью по глухарям, то опять не выйдет: шорох от лыж невозможный. Прогулки даже и то лишь по тропиночке около дома: весь лес на замке.

Наш сосед в первый год войны ждал спасения от немцев, во второй — от Америки. Во время победы определялся по русскому солдату и готов был поверить в русский народ. И вдруг теперь при первом нажиме немцев после победы нашей пал духом и со стоном сказал: — Теперь больше не во что верить!

Теперь его не утешишь даже и нашими победами, по- „г тому что это не с Америкой и не с Россией, а будет делом партии, значит, по его убеждению, будет победой вечного рабства.

— Но ведь выходит, вы кустарь или несчастный герой «Медного всадника»: пример перед глазами…

— Укажите выход.

— Каждый сам себе должен выход найти: вы же стоите за свободу личности и ждете ее то от немцев, то от Америки.

465

Я помню, и даже записал это, что когда такие, как мой сосед, сладостно переживали победу, прилетел ко мне черный ворон и каркал… Я удивлялся тогда, откуда же он мог прилететь. Теперь я понимаю: эта нота радости исходила из двух октав, в унисон закрывающих одна другую: одна октава родина, другая — партия: родина, как выход личный на свободу, партия — принуждение.

Ворон прилетал скорее всего из-за церковной ограды: там во время победы поняли, что счастье победы достанется только партии и что победа партии означает войну до конца столетия: вот откуда прилетал тогда ворон.

Вот примеры личных возможностей: Горький, как околопартийный (его спасала вера в искусство), Разумник хотел быть около и был формально (эсер), около-монах.

27 Марта. Изморная весна. Серое утро, но все еще с морозцем. Все еще зимняя хорошая дорога, лес на замке, весна в точном смысле слова изморная, т. е. вода постепенно уходит в землю.

Вчера после слов лесничего «не знаю, во что теперь остается верить: трудно без веры жить», я пошел в лес и в связи с этим стал думать о себе. Сказать о себе, как лесничий, что трудно жить без веры, я не могу: верю. Трудно жить мне лишь без определенного, ясного отношения к советской идее — это да! Но мое отношение и отношение всякого к такому движущемуся в своем раскрытии факту не может быть словесно логическим: формулировать свое отношение невозможно. Отношение может сказаться лишь в деле, а мое дело какое? И тут я вспомнил многолетнюю свою работу «Падун»; вернулся домой, перечитал, очень понравилось. Главное, понял я, почему я тогда не мог написать, а сейчас могу: потому что мне женщины для моей поэмы не хватало. Вот Ляля пришла — и теперь стало все ясно. И мне стало ясно мое отношение к советской власти и войне: я художник слова, а напишу эту вещь, и она будет моим отношением.

Тайно для сознания чувственно-радостный трепет не покидает до конца меня, когда мы ложимся спать в обнимку. Но раз было,

466

в упадке я лег, и того скрытого тока от тела к телу во мне не было. Но в то же время не было и естественного отталкивания, какое бывает при соприкосновении с телом другого. Нет! Я чувствовал ее тело, как свое собственное, тело нас двух, как единого человека. Не отсюда ли, из этого единства плоти рождается здоровое естественное состраданье? Подумав об этом, я сказал Ляле:

— Я тебя люблю, Ляля, и если мне будет тебя жалко, то не из состраданья, а потому что я тебя люблю: и ты от моего «жалко» не будешь жалкая.

Мякина. N. очень похож на филера-провокатора. Не успела еще сорока на хвосте принести новую весть, а он уж знает и говорит: — Все обертывается на войну с Англией, и хорoшо! они нас живо расколотят, и все кончится.

Мякина. И все сделала победа под Сталинградом: так вышло, что победа наша над немцами стала лучшей победой [над] немцами в мировой мере. Эта наша победа открыла глаза и нам на союзников, и они увидели ясно, кто мы.

28 Марта. Метель с морозом, как в феврале. Кононов уехал в Москву.

Зачеркнуто: Мое письмо Рузвельту в том тоне, как я его начал, отошло в вечность. Перед нами факт обмана, самого гнусного: на Сталинград было отдано нами все69, и в ответ последовал не удар со второго фронта, а явилось немцев еще больше, чем было. Картина всем ясная и особенно после речи Черчилля о том, что война будет долгая и он, может быть, до конца и не доживет. Вспоминается теперь время конца той войны…>

Религия как борьба с «привычками» (чтобы все вновь).

Власть. Вот мы привыкли к мысли той, что если кто-нибудь в чем-нибудь может, то, значит, и мне дай сюда: ведь я такой же, как он, человек: отсюда произошла уравниловка. Но именно в том-то и жизнь, ее основной закон, что одному если можно, то другому это же самое заказано…

467

Свое право на свое «могу» мы доказываем в широком смысле слова чудесами (чудо есть сила, создающая новые небывалые вещи). Творящий чудо тем самым получает власть вязать другого человека.

Но неминуемо творящий чудо сам должен пройти подвиг послушания, а это обратно привычке думать, что если кто-нибудь что-нибудь может, то и он тут со своей претензией.

Именно каждый из нас, ищущих творчества чудес, должен признать в другом исключительное его право в его «могу» и должен смиренно этому подчиниться.

«Несть бо власти, аще не от Бога» означает, конечно, что единственная власть — это власть, исходящая от Бога. Но огромные массы людей по привычке, вколоченной в их головы попами (или учителями в школе) понимают, что всякая власть есть власть от Бога, что означает: слушайся всякого, кто захватил в свои руки власть.

Как экономисты видят происхождение земельной ренты в естественной разнице земель, т. е. что рента есть плата владельцу земли за ее естественное качество, или выкуп земли, захваченной собственником для пользования, вроде как бы налог в пользу захватчика.

Вот так точно и власть, как рента, происходит от разности людей между собой: это избыток личной силы против средне-трудящегося человека.

29 Марта. Вчера вечером начал моросить мелкий дождь и на всю ночь и сейчас утром все моросит. Началась весна воды. Вечером начал спешно работу над «Падуном».

«Хочется» есть выражение естественной силы, а смерть есть поправка на всякое «хочу»: «не так живи, как хочется, а как Бог велит». И недаром говорится: до смерти хочется, т. е. до предела.

30 Марта. После суточного дождя туман, тепло, тишина; земля на опушках дышит, и пахнут деревья своей корой, токуют тетерева (начало тока), барабанит дятел.

468

31 Марта. Утро не теплое и ветреное. После вчерашнего шага вперед шагнуло два шага назад. Все птицы молчат. Вернулся к работе над «Падуном» и опять в моих руках книга, в которой палачи прославляются как благодетели человечества70.

1 Апреля. С утра тихо, туман, тепло, моросит дождь. На заборе сидят пять краснозобых снегирей, вдали все дерево покрыто мелкими птичками (должно быть зяблики). После обеда пешком идем в Переславль.

Ляля сказала: — А что у меня свое, назовите хоть одну вещь.

— Хорошо ли это?

— И неплохо. Ты сам подумай, что у тебя свое?

— Ну, мои книги.

— Книги, написанные и напечатанные, уже не твои, и ты сам мало ими интересуешься, тебя интересует и это существенное твое — будущая твоя книга.

— Нет, мне еще хочется иметь свой сад.

— Это и мне хочется.

Мы, русские, свидетели, как свой русский «хороший» человек превращается на глазах наших в существо, чуждое нам и действующее против нас лично во имя общего дела. Часто, бывало, достаточно перейти с человеком из обстановки своего домашнего уюта в общее собрание, чтобы своего же приятеля увидеть голосующим против того, о чем только что говорили за чаем. Продумать всю психологию такого превращения — значит понять возникновение среди частных людей государства.

История чемреков в точности совпадает с историей нашего коммунизма71, в точности совпадает «перековка».

Социализм, конечно, есть величайшая угроза тому, что называют цивилизацией, социализм, как доменная печь, в которой от малого до большого все в перековку.

После обеда в четверг поехали на грузовике на Ботик, но грузовик возле скипидарки сломался, мы пошли пешком и, когда стемнело, достигли Ботика.

469

2 Апреля. Снег валом валил. Весь день провели на Ботике.

3 Апреля. С утра подмерзло. Легкий северный ветер. Ходили в Переславль. Жаловались секретарю райкома на майора Шу-ваева: военные глубокого тыла обижают детей фронтовиков. У Вали вопрос — кто украл бензин. Продовольствие — по всем статьям отказ. Но не тужим. Вернулись к вечеру на Ботик и там выслушали Нину Степановну Соколову, мать двухсот детей.

4 Апреля. Холодный северный ветер. Солнце. Утром вышли с Ботика и в 3 часа дня вернулись в Усолье. Записываю свои впечатления.

Материнство — это сила особенная, которую мы, мужчины, по себе непосредственно вовсе не можем узнать и понять. Какая это сила и сколько ее напрасно тратится, можно видеть по такой матери трехсот детей, как Нина Степановна Соколова и Анастасия Ефимовна Андрианова: их двух хватает на триста детей! И сколько же тратится этой великой силы напрасно в обыкновенной семье, и какая это растрата, какая отсталость семьи! Есть женщины, сознающие это, им тесны рамки семьи, они страшатся семьи, как тюрьмы, и вырываются из оков родового начала, стремясь осуществить свою исключительную силу материнства вне рода. Из этой способности расширения души внутрь себя без конца до Бога произошла религия, искусство и знание и главное, что самое главное, личность человеческая, как бессмертная сущность (Божьей Матери хочется родить до без конца, и Она рождает Богочеловека).

5 Апреля. Звездная ночь и мороз, роскошное солнечно-морозное утро. В лесах еще много снегу. Лед на реке поднимается, пересекается верхней водой.

На Ботике было под вечер: заря в полнеба, на фоне этой зари высокие березы, и на них бесчисленные грачи, и все кричат, вниз с берега несутся ручьи. Дети из Ленинграда никогда не слыхали ручьев и потихоньку каждый отдельно ходят послушать. Ляля разговаривает с одной девочкой, вынужденной из-за отсутствия инструмента оборвать учение по музыке:

470

— Ничего, — говорит она, — я все слушаю, слушаю теперь ручьи, и теперь буду играть иначе, раньше я неверно играла.

— А мне, — сказал я Ляле, — как-то больше ничего не слышится, было — прошло, теперь смотрю, слушая, и ничего не возвращается ко мне.

— И незачем, — говорит она, — ему возвращаться, вылетел птенец — зачем ему гнездо? И откуда