короткий к добру «будьте как дети» закрывается, а между тем выйти на него необходимо: потому что он являет собой единственный вход в Царство Божие.
Так вот почему, значит, я так ценю свои детские рассказы: они свидетельствуют о том, что я не уклонился как индивидуальность от «будьте как дети» и собираюсь со всеми в добре и так определяюсь как соборное существо, как личность.
542
<На полях: Фейда после пробы оказалась бесчутой собакой, и я к ней сразу охладел. Заметив это, Ляля сказала: - Как это нехорошо рекомендует тебя. - Я любил ее, - ответил я, - как охотник, но я же не могу охотиться с собакой без чутья. - А я думаю, что если ты любил ее и она оказалась без чутья, то ты еще больше должен бы ее полюбить. - Как человек - это да, но я любил как охотник, значит, не человек. >
А кто же, как не художник, создает образ Божий?
Бог формы не имеет, но каждая тварь силится к Богу своему, и как она Его понимает, такую форму и сама принимает. А человек тем и человек, что создает единую форму, единого Бога.
И когда это есть, образ Божий найден, так трогательно бывает смотреть на цветок в его совершенстве, или на какого-нибудь жука с рогом на голове, или на зайчика. И когда в летний день солнечного заката в бору ложатся резко тени деревьев, как трогательно смотреть, что одно…
Вот Евангелие, в котором художники слова, Матвей, Марк, Лука, Иоанн дают нам образ Спасителя. Проникновенное чтение этой книги через образ Христа дает нам полную уверенность в бытии Божием, и созданный апостолами образ становится чудотворным.
Апостолы видели Бога, как видел и Рублев свою «Троицу»: он видел и свидетельствует об этом в своей картине. И мы убеждаемся через картину, что Троица существует.
Вот день! Солнце, тишина, спокойные тени деревьев в лесу. И успевает, пока движутся тени, все мельчайшее население леса распределиться: кто темное любит — на тенях, кто ждет солнца и только на свету может жить — копошится в просветах.
Бабочка оранжевая, как цвет ствола сосны, летела в золотых лучах и определялась как бабочка, а когда припала к стволу -исчезла. Мне стало так на душе, будто время исчезло и бабочка эта оранжевая понялась не как учили нас, будто бы многие тысячи лет она приспособлялась в борьбе за существование к
543
сосне, чтобы укрываться цветом ее, а просто захотелось ей сейчас слиться с сосной, и она слилась. И когда я так почувствовал, будто сама бабочка захотела и слилась, то и все в природе представилось иначе и я понял, что художник — это прежде всего борец со временем, и он, только он, человек в красоте и добре, борец со временем, выходит из времени и тем создает образ Божий. А все иные твари — они во времени, они рабы времени и потому могут сделать лишь усилие в Боге, но не могут создать образ Божий.
7 Августа. «Все люди смертны, но я…» И тут разум отказывается, и каждый из нас делает заключение фактом своего существования и живет в смутном чаянии бессмертия. Так вот происходит и с писателем: про наших и говорить не хочется, но ведь и величайшие гении после этой войны повисли в воздухе. Взять даже Шекспира в нашей обстановке, сделаешь усилие, прочтешь и — хорош! конечно, очень хорош Шекспир, но хорош не больше, как документ из архива человечества, не хватает какого-то плюса, Шекспир + что? конечно, + современность. И как оглянешься на современность, документ из архива человечества валится от скуки из рук. И вот тем не менее писать хочется, и мы будем писать, точно так же, как жить: все слова умирают, как и все люди смертны, но Бог мне поможет, и я, может быть, скажу свое бессмертное Слово.
Читал Ценского («Печаль полей», «Валя»). Он трудно читается, и чувствуешь себя на его страницах как у суетливых хозяек за чайным столом, только начнешь о чем-нибудь интересном, как хозяйка хватится — что-то забыла к чаю — убегает, и ты остаешься с раскрытым ртом. Так у Ценского обстоит дело с тщательным выписыванием подробностей, природы и случайностей всяких, не идущих к делу. Читаешь, значит, движешься, а тут хватают тебя превосходно выписанные пейзажики. Второе неприятное — это старо-модернистский, меттерлинковский тон. Конечно, надо прочитать его «Преображение»110 и последние вещи, быть может, он очистился от своего эстетизма? но, может быть, перекочевал в традиционный эпос и осерел?
544
Было не очень приятно читать письма Ценского и Горького к нему, очень уж похоже на письма Горького ко мне111, а я всегда эти письма от Горького принимал не как к себе, а к какому-то «Пришвину». И вот теперь при чтении писем к Ценскому вижу второго такого сочиняемого Пришвина с именем Ценского, -как-то неприятно.
Хорошие это люди, и Горький, и Ценский, и Леонид Андреев, наверно, вначале был тоже неплох, но все это какие-то не вполне серьезные, и даже чуть-чуть дурашливые люди. Все их высказывания неглупы, грамотны, но в то же время чувствуешь, что самое главное, что-то истинно свое они дурашливо обходят.
А настоящие писатели, Гоголь, Достоевский, Пушкин, даже Чехов, даже Лесков именно за это свое (самое главное) цеплялись. Да и современники Горького, Мережковский, Розанов, Блок были серьезные люди.
Мало того! Горький, мне кажется, это знал и робел перед этим, и старался восполнить этот пробел в себе, оправдать оптимизм свой чтением умных книг и бесчисленными добрыми делами. Я по себе хорошо это знаю, помню, в Петербурге было неловко среди замечательных людей112 со своим здоровьем: они спорят искренно о частице «ре» в слове ре-лигия, а тебе водки выпить хочется. — Вы как об этом думаете, Михаил Михайлович? — Что-нибудь соврешь, и окажется очень удачно (откуда взялось?), и они сочувственно говорят: — Вы нам близки. — А какое уж там близок, когда хочется выпить или погонять зайцев в лесу.
Вот Горький, которому в жизни как бы всегда выпить хочется, в глубине души всегда чувствовал стыд к этому оптимизму, всегда боялся, что придет какой-нибудь Настоящий человек и разоблачит его и откроет, что вовсе он не пророк и не писатель, а просто выпить ему хочется и хорошо закусить. Думаю, что благодаря этому своему лучшему, этому стыду перед Настоящим, ему и удалось написать замечательную книгу о детстве и бабушке113.
Начало анализа Лялиной любви.
То, что понимают в первородном грехе — это есть чувство собственности, сопровождающее страсть, и если родится новый
545
человек, то он принимает в себя этот грех. Но возможно это присвоение устранить из всего объема страсти (любви), тогда греховное дитя не родится и любовь обратится в «страсть бесстрастную». Возможно, что «грех» именно и рождается в том насилии, которое мужчина совершает при совокуплении, в этом неравенстве: и если бы прийти к устранению этого насилия — «мужского» или «соблазна» — женского, словом очистить любовь, то получится страсть бесстрастная, или управляемая любовь. Тогда и дети могут рождаться, но уже спасенные, дети любви, подчиненной Мысли.
8 Августа. «Кажется, просто это для всех вообще» (смерть), «но почему же не просто для Каждого?» (Ценский «Валя»).
Есть целый ряд писателей, с которыми я был знаком, но ничего у них не читал, и теперь иногда стыдно, вот хотя бы Ценский. И есть понятия, произносившиеся ежедневно при мне, и я не сделал над собой усилия, чтобы они дошли до меня. Такой символизм.
Что это? Если бы меня об этом спросили до вчерашнего дня, я бы ответил, что символизм есть попытка художников определить свое место в Божьем творчестве. Приблизительно так, что-то очень смутное. Но вчера я на молитве про себя из какого-то очень отдаленного угла подумывал, молясь: «А что если я, обращаясь к Богу, лишь выражаю не больше, как любовь свою к Ляле, и Бога только притягиваю к своему чувству?» — что-то вроде этого… Но вчера, когда я услышал в себе этот шепот Лукавого, вдруг я как бы впервые обернулся туда к страшному месту лицом и ответил туда: «Бога никто не видел, и Его действительно нет в доступной нам форме, но совокупными усилиями, молясь, мы создаем форму или образ Божий». — Дальше тут же на молитве я подумал о символизме и понял его как соединенное усилие всех молящихся создать единый и всем понятный образ Божий, и что таким символизмом занималась Церковь, а наши художники-символисты искали себе место в церкви для творчества.
9 Августа. Жара, насыщенная влагой, как в Приморье. Каждый день гроза, и каждый день на площадке огромит несколько
546
человек, всех закапывают в землю, и один кто-нибудь не приходит в себя.
Какое прекрасное выражение: «Бог вразумил»! так и представляется, как на какой-то день своего миротворчества Бог вразумил всю созданную тварь, а в человека вдунул бессмертную душу.
Бывало, в старое время, до революции, помещица мелкая насидится в своем гнезде, и вдруг вышло поехать куда-нибудь в город вносить деньги в банк по закладной. Проезжая мимо нас в город, редкая выдержит, чтобы не завернуть к матери моей. Гостья является с полной душой, жаждущей перелить избыток свой в душу другую. Мать моя это знает, подставляет свою душу, как таз… — Ну-те! — говорит. Гостья открывает рот, а няня громко шепчет сзади: — Марья Ивановна, беда! — Какая беда? -Бык забрухал. — Кого бык забрухал? — И поднимается кутерьма. Мать убегает, а гостья остается с открытым ртом. Это и понятно, хозяйство — это серьезное дело, этому делу нужно время, а переливание душ — потеха, и потехе нужен час. В таком положении гостьи находится во время войны искусство, и литераторы сидят в глупейшем положении с открытыми ртами и уже не сказать хотят, а только бы дали поесть…
И такое положение испытывает каждый малый и великий творец в своей собственной семье, если он только участвует в семейном строительстве: с какой легкостью обрывается мысль при столкновении ее движения с движением «обстоятельств» и насколько эти обстоятельства важнее всякой мысли, существеннее.
Так вот сегодня бросаю мысль свою, обрываю и бегу за ве-ревками, потому что верю: мысль если пришла, то вернется, а веревки расхватают, и больше их не получишь. Веревки -это моя служба, это мое Надо, а Мысль — это мое Хочется: это жизнь бессмертной души моей. Тут происходит немой разговор хозяина с душой в таком роде: «Душа, ты бессмертна, и для тебя нет времени, а мы все связаны веревочкой времени, пропустишь — и нет!
