608
пустых слов. Дело же, лишенное руководящей мысли, движет массы людей безразлично, в сторону добра и зла.
Вот почему сам римский папа, как ездок, выбитый из седла, произнес последнее Слово, не лишенное смысла, о конце мира. Так опустело Слово (свидетельство этому мировая война), а Дело, захватывая на пользу человека (добрые намерения) все источники мысли, повело людей прямо в Ад. Размыслить – конец. Но приходит утро, и шевелится в душе какое-то неясное чувство радости жизни самой по себе в том мгновении, которое пришло сейчас. Вот это чувство и надо теперь охранять потихоньку от всех, как охраняется под скалами ручеек, вытекающий из недр.
Друг, если мы с тобой переживаем что-нибудь для себя вновь, то это вовсе не значит, что мы открываем для всех что-то новое. Напротив, что-нибудь новое для нас с тобой, для всех может быть старо, как избушка на курьих ножках.
3 Сентября. В ночь пошел дождь опять, и всю ночь за окном шумело. Последние яблоки осыплются с грушовки. Сливы красные.
Вчера был у нас зам. директора леспромхоза Дроздин Павел Иванович. Он гордится тем, что фамилии его почти никто не помнит, что он для всех только «Павел Иванович». Вот этот Павел Ив. советует добиваться собственности на дачу и не мечтать ни о какой Истре. А получив в собственность эту дачу, продать ее и купить на Истре. Написать в Моссовет мотивированное заявление.
Вспоминали с Павлом Ивановичем вчера, когда весь многомиллионный неграмотный мужик был заключен в себе самом безвыходно, как в каюте, как в лагере.
«Просвещение народа» было мужику как быку красный флаг. И вдруг мужицкий вулкан начал свое извержение.. Есть еще люди, кто может сравнивать время, как жили тогда просто и как сложно и беспокойно теперь. Что и говорить!
609
Но мы-то, интеллигенция, и когда все было просто и так дешево, жили в тревоге.
Пожалуй, даже та прежняя тревога души революционного интеллигента вполне соответствует… нынешней тревоге в повседневной материальной жизни.
То, что было в душе у немногих, для нас теперь стало повседневностью жизни у всех. Вот почему я, с детства содержавший в себе эту тревогу, не могу ад нынешней жизни противопоставить покойному раю жизни прошлой. Это могут делать только те скромные люди, которых тогда называли «мещанами».
Мы же все одинаково, как разночинная интеллигенция, так и либеральное дворянство и проч. материально были независимы – дворянство по своей беспечности, интеллигенция по внутреннему своему разрыву с материей.
Серьезная забота о материальной стороне жизни целиком лежала на мужике, которого было так много, что он в свою очередь мог быть «ленивым и беспечным».
Может быть, это было сравнительно с нашим временем и хорошо, но оно никуда не вело, и потому оно было плохо.
И вот я, мальчик в 72 года, сравнивая свое положение с другими людьми, от рабочего до наркома, и выше, выше! Считаю себя счастливцем. Так я и сказал Павлу Ивановичу:
— Конечно, счастливец, – сказал Павел Иванович.
Но тут Ляля, конечно, вмешалась: – Счастливый! Если б вы только знали, каким страданьем, каким риском и бесстрашием дается это счастье.
— При том, конечно, и талант, – сказал Павел Иванович, – не всем это дано.
— Талант – как у Шаляпина, – сказал я, – в этом смысле у меня его нет. Такой талант к чему-нибудь, как у меня, есть у многих, почти у всех. Но это «что-то» зреет у людей как плоды у яблонки над пропастью. Надо терпенье, мужество, даже геройство, чтобы дождаться мгновенья и схватить свое яблочко, когда оно сорвалось и падает в бездну… Был у вас такой миг, Павел Иванович?
— Был.
610
— Схватили вы свое яблочко?
-Нет.
— Вот то-то. Сами виноваты, голубчик, и значит, нечего вам вспоминать время, когда было всем хорошо и дешево жить, нечего думать о нынешней жизни, что человеку нет из нее выхода. Скажите честно: было мгновение – я его пропустил, я виноват. И как только вы это сознаете и одного себя повините, то остатки вашего бытия расположатся вокруг вас правильно, как инструменты под рукой хорошего мастера <приписка: 3 Сентября. День победы (продолжение)> …может быть даже и не в том счастье, чтобы именно поймать свое яблоко…
— А то как же, М. М.?
— Да так, возьмите, к примеру, того же Шаляпина. Яблоко свое он поймал, но, в конце концов, не знал, куда себя деть. Может быть, истинное счастье даже не в том, чтобы именно поймать свое яблоко, а в том, чтобы всем сердцем, всею душою повиниться в том, что его упустил.
— И дальше?
— А дальше окажется, что яблоко-то не одно. Пришло время, опять созрели яблоки, и тебе твое яблоко и ловить не пришлось: само оно тебе к коленкам упало.
Петя и Нина Портнова. Нина беспризорница и должна сама себе создавать дом. Петю презирает за то, что он пользуется домом, созданным отцом его. – Этим он избаловался и уклонился от личной суровой борьбы. – Тут две собственности: одна отцовская наследственная, другая своя личная.
В Пушкине собрался всякий сброд от раскулачивания, и каждый потихоньку переживает лихое время раскулачивания, ежовщины, войны. Теперь тут не редкость встретить приличного человека, хорошо понимающего советский быт и как будто вполне с ним согласного. Только человек такой же понимает скрытое в нем сознание великого превосходства его времени перед настоящим. Впрочем, он этого и не таит, он готов открыться, но никто из молодых
611
не поверит сказочной простоте и богатству того времени. Кто, например, поверит, что в Ельце на базаре в харчевне под шатром извозчик обедал за 6 копеек и получал щи мясные, хлеб и гречневую кашу на постном масле.
Хозяин Рекса М. Г., жена его Клавдия Лукинична. Вечером проверили Рекса и были радостно удивлены. У Рекса началась хорошая жизнь.
Толстовцы. Мы теперь все вегетарианцы, все земледельцы и непротивленцы: одно слово, толстовцы.
Мальчик с глазами пантеры. Смотришь в эти глаза и насквозь, и как будто не мальчик перед тобой, а где-то на дереве пантера сидит и неизвестно с какой стороны на тебя бросится. И старушка берегла яблонку, считала, сколько штук на ней – 300 штук, каждое яблочко ценила по 10 рублей. Раз мальчик-пантера, проходя, сказал: – Дай яблоко. – Старушка побоялась и дала. На другой день опять. И опять дала. На третий день отказала. – Не дашь? – Нет. – Ну, я сам возьму. Утром встала старушка – ни одного яблочка на дереве.
4 Сентября. После двухсуточного непрерывного дождя хмурый холодный ветреный день.
Вспомнилось, как я начинал свою литературную жизнь. Никого вокруг не было: было чистое поле и кол, я привился к колу и начал подниматься.
Прихожу к мысли утвердиться в Пушкине окончательно: пусть будет хоть какой-нибудь угол, да свой. Начинаю всерьез хлопотать о покупке дома. Написал заявление в Моссовет. Завтра буду советоваться с «Детгизом» и «Госиздатом». Елагина буду просить съездить в Моссовет.
Познакомился с N. и подумал: это контра – надо пореже видеться. Познакомился с М. – явная контра, надо
612
опасаться. Познакомился с П. – махровая контра – опасно! И вдруг осенило: да ведь все же контры!
5 Сентября. Москва. Вчера мы приехали в Москву. Вечером у большого окна моего кабинета над освещенной победоносной Москвой я подумал, что если бы не маленькая случайность, то атомная бомба в руках немцев снесла бы всю Москву. Мало того! Игра в войну… может в будущем весь земной шар вернуть к первичной материи. Мы же, бедные, сложив бессильно руки, обращаемся к Богу с молитвой о мире всего мира…
Что это, сказка наша? Но какие же это мы, если помещенные в печь пылающую мира, можем создать такую сказку. И мы ли это… не Сам ли это в нас бессмертный Затейник?
Как бы там ни было, но верная мысль нашего обычного сознания о возможности конца мира подавила меня, и Ляля, конечно, это заметила, и я ей сказал…
— Эти упреки Богу, – ответила она, – я пережила и прекратила их в дни смерти отца. Тогда явилось мне торжественное состояние духа, в котором земная жизнь растаяла как та стальная башня, как говорят, растаяла при взрыве атомной бомбы. Ты сам подумай, на нашей же короткой жизни происходят события в отношении нас к физическому миру: самолеты, радио и т. п. Все это показывает только, что мы вообще ничего не знаем. Так вот, это сознание ничтожества наших знаний, нашей мощи, нашего бытия в день смерти отца прекратило раз навсегда все мои упреки и споры с Богом. Это спорят люди в малолетстве своем. Но мы же с тобой не маленькие.
Атомная бомба создала особый вихрь в нашем сознании: первый пришел с этим ко мне Носилов и своим рассказом начал тревогу или карамазовский спор с Богом, второй – Павел Иванович, своим обращением к гармоническому прошлому, третий в семье Артемьев – тоже спор с Богом. Все как вихрь атомной бомбы.
Мы шли вчера на вокзал по узкому переулку, то ныряя по колено в грязи, то вздымаясь на камень или на корень
613
дерева. Впереди некий человек тоже нырял и, завидев нас издали, заговорил – вздымался, нырял, проваливался, балансировал, вскрикивал: «черт!» и опять говорил, говорил что-то собственно не нам, а имея в виду нас. Мы были для него не мы в своих конкретных индивидуальностях, но «мы» как нечто однородное с его собственным страждущим «я». Это шел своего рода коммунист, обвиняющий за мерзкую жизнь на земле то ли Бога, то ли правительство, призывающий к возмущению друга или брата, заключенного в другом неведомом человеке. Это был не пьяный, но измученный до опьянения человек.
К этому постоянные беседы одиноких пьяных, идущих неверным шагом по улице. В каждом прохожем он видит такого брата, тянется к нему всей душой и вдруг, когда встречает защищенную трезвым сознанием индивидуальность, сам обращается в зверя и лезет, узнавая такого же зверя, с кулаками.
За жизнь с Лялей сколько узнал я недостатков ее характера в ее повседневных делах и всякого рода обычных и необходимых умениях. Как-то ничего не умеет и учится повседневно тому, что все другие обыкновенные люди усвоили себе нечувствительно от родителей. Но все мое раздражение по поводу ее неумений и всякого рода страхов рассеивается от постоянного моего благоговения к ней, как источнику божественного сознания. В глубине своей, мне кажется, она все знает, и в ней содержится ответ на всякий вопрос глубокого сознания. Если бы я мог о всем спросить ее, она бы ответила на все. Но у меня редко бывает достаточно силы, чтобы ее спросить. Жизнь
