с такими душами (Дунечка, Семашко, Илья Ник. и много-много!) происходит от прирожденного мне эстетического чувства. Меня эта мораль сбивает, подавляет. Не будь в душе моей поэзии или будь моя поэзия сильной и свободной, я бы не ущемлялся. Но кроме Пушкина, кто же у нас не ущемлялся этой моралью, на чью голову не ложилась и кого не ограничивала эта человеческая дружеская рука?

Сегодня еще один теплый солнечный день. Мы утром переехали в Москву и дачу заколотили. После столь долгого безделья беру себя в руки и, как только пройдет грипп, возьмусь за работу.

28 Сентября. Вчера вечером дождь, всю ночь так нажимал ураган, что паркет в нашем огромном каменном

632

доме тихонько потрескивал, как будто в темноте кто-то подкрадывался к постели.

Утро пришло холодное, бродячие холодные облака с голубыми просветами неба. Хорошо, что приехали в Москву, но хорошо и тем, кто там на месте выдерживает суровую погоду и потом с такой радостью встречает хороший денек осени, и так наконец ему приходит торжественный день первого снега, и люди, встречаясь, поздравляют друг друга: «С обновкой, с обновкой!» Постараюсь добиться этого. В течение 46-го года построю себе на Истре избушку теплую, маленькую. И сделаем так: пусть Ляля устраивает в Пушкине дачу для матери и там живет с ней, когда нужно, а когда захочет, будет ездить ко мне. Так будет свободно, здорово и всем хорошо. И се буде!

Всякая запись, в которой теща действует – и сколько таких записей в дневнике! – является свидетельством моего унижения, п. что преодолеть тещу терпением и молчанием есть мой долг перед Лялей. Это раз, и второе – это свидетельствует о том, что писатель, тратя душу свою на такие пустяки, унижается до «сам наутро бабой стал». Третье, это, что Ляля же будет переписывать и, значит, она будет мучиться тем, что доставила мне столько неприятностей. Вообще, это настроение в отношении тещи свидетельствует о таком мелководье души, через которое не проходит ни один, даже самый маленький корабль.

29 Сентября. Время у человека есть имя величайшему деспоту жизни, и кто может с ним не считаться, тот есть самый счастливейший. Это дети, влюбленные и богатые духом празднолюбцы. Все же другие люди спасаются от деспота безусловным послушанием и рассчитывают жизнь свою по часам.

Как степень цивилизации предлагают измерять количеством расхода мыла, так и степень освобождения женщины можно узнавать по тому, насколько она в работе своей пользуется часами. По-видимому, это происходит от расхождения движения мужского делового строя жизни

633

с привычным древним строем женского домашнего хозяйства. Тут может быть даже расхождение строя жизни города и деревни: муж по часам, жена по солнышку.

Итак, муж живет по часам, убежденный в том, что только полное послушание времени сделает его хозяином текущей жизни: жена подчиняется не времени, а своему какому-то «делу»: как и куда оно «поведет». Муж спрашивает обед, жена отвечает: «У нас сегодня стирка белья, можешь один раз и потерпеть». Согласно отношению ко времени складывается и характер мужчины и женщины.

И вот сила женщины образуется из непослушания времени, сила мужчины – из послушания ему. Как это может быть? Послушание времени – это есть дело, непослушание – праздность. Праздники исходят от женщины, дела – от мужчин.

Иван Серг. Солодовников, мотоциклист, рассказал случай на одной гонке с его личным участием. Первый мотоциклист летел со скоростью 160 км в час и вдруг увидел впереди недалеко от себя переезжающий шоссе автомобиль скорой помощи. Затормозить машину не было времени, и осталось только поднять руки вверх. Но случилось, что в автомобиле были открыты окна, гонщика от удара швырнуло через оба окна, и он упал на шоссе. Дежурный милиционер, оставив свой мотоцикл, бросился на помощь к пострадавшему. Но гонщик с разбитым лицом, коленками и руками вскочил, прыгнул на мотоцикл милиционера и пришел к старту первым. Он был награжден за это орденом Красного Знамени.

Что-то нечеловеческое в этой гонке, собачье, пожалуй, и между тем именно советское. Это удаль, это удалой человек, и таких удалых у нас много, и они помогли победе над умными расчетами немцев. Боролись удаль и расчет. Психология удали – это вера в случай («куда ни шло», «где наша не пропадала», «авось», «не ровен час», «Бог поможет», «плюнь на все» и т. п.). Конец удали: два инвалида против театра сцепились (на Кузнецком мосту).

Солодовников подарил мне нож замечательной работы своей и теперь делает прицеп для машины. Делает и дарит

634

не из-за денег, а из-за смутного уважения к писателю. Понимая его, я сказал ему за рюмкой: – Труд писателя, Иван Сергеевич, не в мастерстве, вы сами знаете: мастерство само по себе тешит, мастерить интересно. Мастерите и вы, и все вокруг вас мастерят, но у них нет своего душевного выхода из того мастерства: ему неизвестно, к чему ведет вся эта мышья беготня. Делаете, скажем, вы машину, мастерите и не знаете, куда и кто на этой машине поедет. А писатель должен указать выход мастеру, он должен представить нам жизнь с возможностью для каждого выйти из нее героем. Вот в чем трудность писателя.

— Да, да, – ответил Иван Сергеевич, – мы именно и ждем этого от писателя.

Я рассказал Ивану Сергеевичу, как я, желая понять машину так же, как я понимаю живое существо, поехал на горьковский завод.

— А как вы понимаете живое существо?

— Не знаю как именно, каким способом. Но если я вижу на заборе 60 воробьев, то, желая описать воробья, ищу среди 60 воробьев своего. Он не похож на всех других, чем-то от них отличается. Я не выбираю его, он сам приходит ко мне на глаза. Я описываю этого непохожего на других воробья, а читатель через него понимает всех воробьев. Вот так же и о машине я думал, что моя от других чем-то отличается. Когда же я приехал на завод, то мне объяснили инженеры, что если моя машина чем-нибудь отличается, то это ее порок: с конвейера должны сходить машины одинаковые. Я стал смотреть на конвейер и стал видеть, что разница в машинах получается от людей, не могут люди работать совсем как машины, и потому машины у них получаются разными. И тут я узнал, что одна Маша даже сгорела в расплавленном чугуне, а чугун продолжал выливать формы, и м. б. частица Маши попала в мою машину. И я теперь езжу на машине своей и часто думаю об этой Маше, что вот была она на свете, работала на заводе и, умерев, вошла в мою машину. А я, живя, хочу воскресить ее душу. И не машину живую, особенную нашел я, когда

635

ездил на завод, а вот этого умершего человека, сила которого теперь движет мою машину. Люди умирают, делая машину, и такие мертвецы, как у Некрасова в «Железной дороге», несут нас. Не бензин, не железо и сталь, а люди. Дело цивилизации состоит в том, чтобы силу покойников собрать для живых. И вот почему, как только появляется живой, мы его заставляем умирать для будущего живого. Так скопляется огромная сила мертвецов, поглощающая жизнь на пользу живых будущих.

Современный советский герой есть Homo Sapiens в чистом виде, т. е. разумное животное. И если смотреть на этого человека и думать о Блоке и других подобных ему моих друзьях, то пропасть между тем временем и нынешним открывается неимоверная и существование свое кажется изумительным.

30 Сентября. На днях звонила сестра Ольги Вас. Перовской о том, что 30 сент. Ольга Васильевна будет освобождена. Это мое «доброе дело» вышло таким образом. София Вас., сестра Перовской, пришла ко мне и просила помощи. Чтобы как-нибудь от нее отделаться, я позвонил Михалкову, а тот направил ее с письмом к Поликарпову, тот к Тихонову, а тот к Ульриху.

И тут оказалось, что Ульрих читал мою «Кащееву цепь» и узнал себя в мальчике Васе. Узнав от Софьи Вас. о ее знакомстве со мной и моем участии в ее деле и Михалкова, он тоже похлопотал, и Ольгу теперь освобождают. Софья Васильевна сказала по телефону, что Ульрих это самый хороший человек. И наверно, и я, и Михалков в ее глазах тоже очень хорошие.

А между тем, в моем побуждении не было добра, а только желание отделаться от женщины более или менее прилично. Так наверно и Михалков, и Поликарпов, и Тихонов, и Ульрих: все отделывались от сестры Перовской, а в общем вышло добро, и мы все стали «хорошими». На самом же деле добро делала сестра сестре, потому что сестры любили друг друга. Семья Перовских вообще хорошая семья,

636

и любовь их семейная вполне естественна. А если так, то можно ли приписывать хлопоты сестры о сестре действию добра. Тут действовала естественная семейная любовь, а добро вообще – неестественно.

Ляля с этим не вполне согласна: в естественной любви, какой я называю любовь родовую, существуют ступени, близкие к любви «неестественной». – Добро? – И добро тоже: пусть само по себе добро неестественно. Тем не менее, не только люди есть добрые и злые, но и животные тоже так…

Ходил к Ивану [Воину] решить вопрос о работе над «Падуном» и ничего не мог решить. Очевидно, надо утром 1 октября встать пораньше, начать работать – начнется или не начнется. Так само и решится.

У Ляли память очень неважная, часто вещи уложит и через час не помнит, куда уложила. Но все, что касается моей личности, как она складывалась в ее душе из жизни со мной, из моих рассказов о себе, то все она помнит до мельчайших подробностей. Точно так же и я, как писатель, в сфере своего творчества помню все, что попадает в лучи его. Так и любовь Ляли проходит, как творчество: она, любя, творит своего героя. Вот почему она часто удивляет меня знанием нашей жизни вперед: это она так творит свой роман из материалов моей жизни.

Может быть, и каждая серьезная женщина, имея в идеале священную личность, творит жизнь.

1 Октября. Деньги Ефр. Павл. послал: 500 р. Ночной дождь. Серое хмурое утро с беспросветным небом.

Вчера Вальбе обнажил душу бедного еврея, уступающего свое первенство (в Боге) за чечевичную похлебку жизни (напр., ничего не говорил дочери о Боге, чтобы не обременять ее в борьбе за существование). Его прежние высказывания по поводу «жидовской жадности» (в Ельце во время Мамонтова) на примере с дочерью получили ясное

637

освещение: вся сила религиозная древних евреев ныне свелась к борьбе за жизнь.

Приступаю к работе над Падуном. Мечу в этот раз закончить этот