С первого класса, когда я пытался бежать в Азию, и [пребывание] в гимназии до четвертого, необходимость учиться и быть как все подавили мое чувство личной свободы. Но в четвертом классе я взбунтовался и был исключен с волчьим билетом. Это исключение потрясло меня до основания и до моего уверования в возможность переустройства общества, двигателем в моих учебных достижениях было особое

698

затаенное чувство подростка доказать кому-то, что я не какой-нибудь Митрофанушка, а вполне достойный гражданин.

Так я окончил среднее учебное заведение и решил сделаться инженером. В то время положение инженера, особенно путейского и лесного, было особенно высокое: на этом пути легко можно было занять высокое место, быть богатым и влиятельным человеком. На этом пути, мне казалось, я легче всего могу кому-то что-то доказать. Все так бы наверно и случилось, если бы в состав моего самолюбия не входило намерение быть образованным и развитым человеком. Вот для этого-то я и читал множество книг по особым программам того времени для самообразования.

Эти-то программы в середине моей инженерной карьеры свели меня с дикими студентами, и я начал вслушиваться в споры марксистов и народников. Я усвоил себе тогда основной нравственный вопрос революционеров той и другой стороны: это, что нам, революционерам, равно как марксистам, так и народникам, лично жить нельзя, т. е. нельзя развивать своих личных талантов до тех пор, пока мы не осуществим социальную революцию. Дремлющая во мне, как в деревьях спящая почка, любовь к свободной и прекрасной стране, конечно, была моим личным делом.

Слушая споры студентов, я про себя уже решил, что это лучшие люди, что я должен как-то их путем идти, но меня смущала эта необходимость отбросить все личные прекрасные возможности и отдаться делу одной только революции. Тогда малейшая дробинка на весах моей совести могла бы определить движение мое в личную сторону или в общественную. Попадись мне на пути хоть какой-нибудь поэтик, способный поджечь мой талант, и я бы прямо пошел тогда своим личным путем. Но случилось, я купался летом 1893 года в Майоренгофе во время сильного волнения и, захлебнувшись водой, потерял сознание. Меня доставили на квартиру какую-то, я очнулся в семье самого крупного революционера, родоначальника всех рижских марксистов В.Д. Ульриха. Сын его, тогда 8-летний Вася,

699

ныне известный советский деятель, председатель Верховного суда В.В. Ульрих.

Вот тогда под влиянием Данилыча исчезла двойственность моей души: та прекрасная сказочная детская Азия вошла внутрь моего дела, сказка об Азии в сказку о мировой катастрофе и новой жизни, и всякие позывные в личную жизнь замолкли.

Наше практическое занятие было в организации школы пролетарских вождей, в транспорте из-за границы революционной литературы, в переводе ее, распространении среди рабочих, в организации стачек и выступлений. Должен признаться, что среди напряженных волевых революционеров, рассудительных и дельных, я похож был на Петю Ростова. И скоро, направляясь в занятую жандармами квартиру Ульриха с какой-то нелегальной литературой, попал в их руки, как мышь в мышеловку. Ни одиночная камера в течение года, ни ссылка, ни заграничная учеба в Германии не пробудили к жизни спящую почку моего призвания к сказке. Ужас сколько времени на разные чуждые мне занятия я должен был потерять, пока, наконец, не зазвенели робко-робко тайные струнки моей собственной души.

После германской учебы по агрономии я был управляющим хутором в имении гр. Бобринского и агрономом в Клину, и когда меня выгнали с агрономической опытной станции в Луге, занялся халтурой: составлял агрономические книги по картофелю, торфу, разведению раков и шампиньонов. Бедная жизнь составителя с.-х. книжек забросила меня в Малую Охту. Тут в одной лачуге я встретился с этнографом нашего севера Ончуковым, который навел меня на мысль отправиться на север за сказками. Он указал мне и место «Выговский край», по которому прошел впоследствии Беломорский канал. Ончуков познакомил меня с академиком Шахматовым, показавшим мне приемы записей фольклора.

И это путешествие в 1905 году, и работа моя по записи сказок, описанных в первой книге моей «В краю непуганых птиц», было в точности осуществленное путешествие

700

в Азию в 1882 году, и жизнь между этими датами, 23 года* были истрачены только затем, чтобы вернуть меня от сказки о прекрасной Азии в сказку о крае непуганых птиц. Когда я принес домой на Охту золото, полученное мною от Девриена за мою книгу, я был потрясен возможностью ездить к непуганым птицам, получать за это признание, медали, деньги. Я был так потрясен этим, что и сейчас, недавно получив премию в 35 тысяч за последнюю сказку «Кладовая солнца», вспомнил то время и сомкнулся с ним душой.

Так вот, повторяю, благодаря своей способности, прирожденной мне с детства жить в сказке, я занял в обществе положение как личность, а не как его механический агрегат. Мало того, я думаю, что и у всех людей, не их индивидуальная жизнь для себя, а жизнь личная более или менее определяется сказкой какой-нибудь, каждый человек преодолевает повторяющийся механически замкнутый круг необходимости личной сказкой. Я думаю так, не одни мы люди, но и вся природа.

Ручей бормочет весной оттого, что, напряженно ударяясь о камни и лед, изменяет свой механически предназначенный путь. И знакомый развилочек веток у новой ивы весной не сходится с прошлыми. И лист с листиком не сложится. И сама планета наша, сделав свой годовой круг, на чуть-чуть изменит его. У них у всех в природе эта сила, выводящая из повторения механического, называется центробежной, у нас, у людей – личной силой, у меня сказкой.

Сказка тем сказка, что она подчинена ритму не как рассказ, механическому, а песенному. Я это понял по «Кладовой солнца».

Фольклористы недаром записывают вместе со сказкой и жизнь самих сказителей, стараясь выявить их, как личностей.

* Неточно: первое путешествие Пришвин совершил в 1906 году, а побег в Азию (Америку) состоялся в 1885 году, и, таким образом, между этими датами прошел 21 год.

701

Борьба с декадентами и моя вера в народ. Сказка детская. Конец – будущее народа – сказка детская.

25 Ноября. Еду в Пушкино за овощами.

Начало доклада о сказке будет о сказке «Кладовая солнца»; сказочное достижение: я – сказитель и, как сказитель, даю автобиографию (метод записи фольклора).

26 Ноября. 1) Премия. Итак, я сказитель. Шахматов учил: биография – личность сказителя. Не только потому, чтобы отличать сказки одного от другого. А потому что сказка есть связь поколений, сказитель определяется как личность, а не механический агрегат общества. 2) Биография Пришвина, как борьба за личность. 3) Ритм и механизм. Ритм-сюжет и метр: сказка и рассказ. 4) Моя борьба за сказку (Брюсовский миг) времени декадентов. Русский народ. Служебная сказка (познавательный сюжет в «Кл. солнца» – служба под воздействием ритма).

Женщина одевалась в предбаннике. К ней прибежал мальчик. – Твой? – спросила у нее другая. – Мой, – ответила первая. – Откуда он у тебя? – Откуда? – усмехнулась спрошенная. И ответила: – Из тех же ворот, откуда народ.

Как назвать мне эту силу: когда мне хочется идти домой — она гонит меня из дому, когда я хочу бежать из дому – она твердит мне: сиди. Я с ней в вечной борьбе: она мой враг, и я ее ненавижу, но если бы она оставила меня, я бы уснул или умер.

На нуле. Морозики держатся, но снегу все нет, мерзлая желтая земля лежит неприкрытая. Утром наладил машину, получил бензин. Вечером выступление со сказкой.

28 Ноября. Снега все нет. Выступал вчера, как всегда хорошо. Чуть перешел меру искренности, не придержав ничего для себя.

702

29 Ноября. Процесс. Вся вина Гитлера в злоумышлении.

Раскольников – Гитлер, процентщица – Россия.

А держатся на суде не по Достоевскому. Великое событие человеческого сознания.

Читаю «Педагогическую поэму» Макаренко. Назначение вора: убить личность (украл у одного, а для всех – хорошо).

Жулькина география. На рассвете открывается на окне Жулькина география. Это вчера она с шестого этажа, тесно приставив и сплющив о стекло черный мокрый нос с теплым дыханием, водила им по стеклу. Она следила глазами за галками и водила носом: галки внизу – вниз, галки и воробьи вдоль по улице – и она по горизонтали носом. А потом к вечеру все подмерзло, и так получилась на окне Жулькина география, куда галки летели, туда и нос ходил.

Маленькие девочки. Я шел в полумраке рассвета. На улице были только дворники: счищали снег. На широкой панели Якиманки людей почти не было, только шла маленькая девочка, совсем крошка. Но видно, девочка была любимая, ухоженная, в леопардовой шубке, и шарфик завязан, как у детей, любящей рукой, назади. Но только крошка и совсем одна в полумраке рассвета: ей бы теперь спать и спать. – Девочка, – спросил я. – Что? – спросила она. – Куда ты идешь? – В переулочек. – К кому? – К тете. – А мама где? – Мама на службу пошла.

Родной человек. Мы шли вчера по улице, народу возле нас шло много, мы на людей не обращали внимания, им не до нас, и нам не до них. Ляля сказала: – Придем домой, я переоденусь – и к Шаховым. А ты посиди дома, отдохни. – Нет, Ляля, я не пойду к Шаховым. – Да я тебя и не прошу, я пойду одна. – Как же это я буду весь вечер один без тебя. – Ну, так что. — А ничего, – как тебе угодно, но я тебя не пущу. – Пустишь. – Не пущу, ни за что не пущу, –

703

закричал я почти раздраженно. И тут возле нас радостно засмеялась в темноте невидимая женщина. И смолкла, и затерялась в толпе и в темноте. Так странно и так радостно было нам: пришел неведомый свой человек из толпы и скрылся в ней. И дальше мы шли как-то иначе в толпе, не как всегда равнодушные к ней: в этой толпе шел ведь и свой родной человек.

Ночью трухануло снегом, а с утра опять оттепель. Было и солнце.

Вчера ночью возник вопрос из-за Л.: это, конечно, исходило от нее, да как-то и… думаем, что уже кончилось, но как появилось, то уже и захотелось, чтобы не кончилось.

Вчера был у Поликарпова, он мне показался настоящим деловым человеком, тем царем, который был назначен Богом евреям по ходатайству пророка Самуила. Избирая такого царя, каждый сваливает ему свое бремя и за это платит своим уважением и всем тем, что необходимо для царского существа. Такое понимание происхождения власти явилось мне во время выборов в избирательную комиссию. Мне мелькнуло: а вдруг