разве это можно: после Сталина – и Молотов. – А кто же по-вашему? – Мало ли кто, а если хотите, по-моему, это Жуков. А третий, пребывающий в раздумье по поводу болезни хозяина, заключает: – Так вот отчего после войны мы живем без директив: Сталин вышел из строя.

Читал в «Педагогической поэме» Макаренко, как у них возникали отряды рабочие и как всегда появлялись вожди отрядов – командиры. Тут, объясняет Макаренко, была игра на первичных чувствах романтики. Интересно, что положение этих «вождей» материально не отличалось от других. Это, конечно, благодаря молодости и романтике, а потом в провинции разные «короли» возникали благодаря выгодным положениям. Но и романтика и выгода только части той стихии власти, которая, разливаясь как вода, организует народ.

На характер того или другого властелина влияли две силы, исходящие из класса рабочих и противопоставленных им крестьян. Но сейчас подходит время, когда общественная категория – «кулак».

8 Декабря. – Как писать, если через какие-нибудь 3 месяца может все перемениться, начнешь писать согласно со временем, а кончишь неизвестно где, – сказал Лидии на охотничьей секции. – От сумы и тюрьмы не отказывайся, – ответил я.

Ежедневно, взглянув на вчерашнее число в своем дневнике, ставлю число сегодняшнее, как говорят, механически, т. е. отсутствуя в этом лично. И если среди дня потом

711

спросят, какое сегодня число, я не отвечу. Не такого ли действия всякий механизм, чтобы освободить человека от участия в труде. В этом смысле механизм освобождает его внимание от личного участия, а сосредотачивает на самом механизме.

Сравнительно я довольно легко подчиняюсь механизации, но постоянно со мной бывает, что среди повторных действий внезапно пробуждается моя прежняя немеханизированная личность, и на какое-то мгновение я забываю свою технику.

Моя душа при усвоении техники похожа на пружину, которую завертывают, как в часах ключом. Но ведь и пружина, бывает, соскакивает, а моя душа, как только дойдешь до бесчувствия в механизации, непременно прыгает. Вот почему я должен никогда не доверять усвоенному приему и в этом, главным образом, и заключается моя борьба с механизацией: никогда не вверяться соблазну механической личности и всегда ожидать прыжка возмущенной души. В этом всегда может быть и заключается победа над механизмом: крещу черта, как Вакула-кузнец, и лечу, куда надо моей душе.

Итак, мой друг, усваивая технику любого механизма, стремись удержать свою душу от механизации и помни, что в этом свобода твоя, а не в том, что становится легче.

Пять лет человек молится о безболезненной кончине живота своего и на шестой год ошибся: вместо безболезненной сказал: бесполезной. И благодари Бога, мой друг, что ошибся. Бог – враг механического повторения молитвы и требует к себе непременно личного внимания и личного участия в молитве.

Между тем механическое выполнение обрядов церковных есть столь распространенное явление, что существует как бы вторая религия, как переходное состояние души, вроде как бы лен мочат и треплют, пока он не становится материалом для пряжи. Вот этим механизмом религии отцы церкви и затягивали прозелитов в свою школу смирения. (Значит, раскольники – это восставшие церковные животные.)

712

Начало речи 14 декабря.

Меня часто спрашивают женщины, как это вы, такой чуткий отзывчивый писатель, можете убивать зверей и птиц и находите в этом себе удовольствие. На это я спрашиваю в свою очередь: – Вы против физических наказаний в воспитании детей? – Само собой разумеется. – Но своего собственного ребенка вы, как мать, позволяете себе иногда шлепнуть? – Бывает. Как мать я это могу. – Вот и я тоже шлепаю зайцев и уток, как отец, и как мать, и как хозяин всего живущего. Рассказы, собранные Смирновым. Кому придет в голову упрекнуть Некрасова, Тургенева, Пушкина, Толстого? Жестокость свойственна молодости.

Наша охота и немецкая. Отдых командира.

Вопросы, у которых мы кругом ходим, и никто правильно в них войти не может: 1) Евреи. 2) Нация, родина, язык и другие.

Рождественский лес. Падающая снежинка – это шестигранная звездочка. Я это к тому говорю, что наверно от нее то и бывает, что снег на все ложится округло. Вот столб стоит межквартальный и на нем круглая шапка.

9 Декабря. Стоят дни одинаковые. Мороз до -18 с северным ветром. Вчера при морозе немного подпорашивало.

Сегодня празднуем «премию». Володя Елагин с женой главный герой, Реформатские, Халтурин, Таня и Ваня с «девушкой» (диспетчер), Удинцев.

Мелькает мысль написать сказку о лесе с простым сюжетом: ищем срубить совершенно правильную елку и оказывается, что все неправильные. Мы идем по следам, как будто все звери ищут тоже правильную елку.

Отпраздновали «пенсию» (с языка сорвалось вместо «премию»).

713

Говорили застольные речи. Борис Дм. Удинцев ухитрился примазать «Кл. солнца» ко времени Нила Сорско-го и полку Игореву (Ворон, ворон! Из «Кл. солнца»).

10 Декабря. Была река и озеро, и опять другая река дальше была, и длинное вытянутое озеро, и еще, и опять река до моря. Эта река и озеро сходились между собой, и так было сделано в поправку природе, из рек и озер единый проток-канал.

Но этим дело не кончилось, вернее началось.

Природа, покоренная человеком, продолжала думать по-своему и в своем рабском состоянии рвалась на прежнюю свободу. Против этого желания стихии человек поставил стражу из метеорологических станций, слухового окна под землю и целую сеть просто сторожей с телефонами, следящих день и ночь за поведением природы.

Это устроил человек так с природой по образу своему и подобию. Человек сам тоже имеет столько слуховых окон и станций, и будок, чтобы следить за поведением покоренного и заключенного в себе зверя.

В эту войну все рухнуло: и канал разрушен, и от человека ничего не осталось.

11 Декабря. Формула счастья. Чего Хочется самому, то да будет Надо, и это мое Надо пусть будет благом для каждого – вот моя формула счастья.

В № 9 «Нового мира» помещена статья Григория Левина, прославляющая ту самую «Фацелию», которую в том же самом журнале, при том же самом редакторе (Щербина) оборвали в печатании и вместо продолжения поместили против меня разносную статью Мстиславского. В заключение хвалебной статьи Левину по советскому обычаю в бочку меда надо было влить ложку дегтя. И вот он говорит, ссылаясь на «прекрасное мгновенье, остановись», о какой-то опасности в том счастье гармонии, которое он усматривает в «Фацелии» и «Жень-шене».

Его пугает звук какого-то моторчика на пути своем. Вот бы только воскликнуть «осанна!» И вдруг звук четырехтактного

714

моторчика, в котором выпадает один такт. Надо бы сказать, услыхав этот моторчик: «Да воскреснет Бог!» – но он, маленький человек, сказать этого не может, и вполне понятно, что моторчик начинает гнусить. «Прекрасное мгновение, остановись!» – это кричит мещанин, на мгновение поднявший свою душу до вечности.

Бедный моторчик, бедный, бедный, маленький, с выпадающим тактом, поклонись прекрасному мгновению, состоящему в вечном движении и, наполнив себя чувством великого благоговения, погляди на мельницу, которую вертишь для людей. Тогда в каждой горстке производимой тобою муки ты будешь видеть отражение прекрасного мгновения. И тогда воскликни «осанна!» Переходя из торжественного стиля в обыкновенный, рекомендую начинать хвалебные статьи не с «осанна», но с разбора недостатков автора: то не так, другое не так. А потом выправить линию и закончить «осанной». Тогда не будет в статье вкуса меда, испорченного ложкой дегтя.

12 Декабря. Весь день снегопад с метелью.

Поход в гараж. В «Детгизе» на совещании и в 3 дня вернулся домой. Вечером скандал с Чесноковой какой-то – вынуждает писать статью. Расхворалась Ляля. Беда.

13 Декабря. Рано утром на крыше с собаками. Тот же юго-западный ветер и ночью мело. Счастье, что не поехал на охоту к Пете. В пятницу придется говорить на собрании «Охотника».

Рабство страшно людям силою механического действия: делай то, что тебе велят, а не то, что тебе хочется. Из рабства есть выход всем (революция) и личный выход путем смирения и культуры своего таланта (вольноотпущенники).

11 вечером встретили у Шахова проф. Дояренко, через 40 лет! И узнал от него о Прянишникове, что он, ничем не поступаясь, не прибегая ни на грош к подхалимству, заслужил

715

всеобщее уважение. Сам Дояренко* теперь верит, что сильный человек растет в одиночестве (это тоже из личного опыта). Но ведь это есть тайна, это есть то, о чем нельзя сказать всем. Значит, тайна есть то, о чем нельзя сказать всем. Значит, и личность наша есть наша тайна и нечего тужить о том, что теперь не признают личность в существе: ведь ее признают в делах: покажи дела и будешь личность, как Прянишников.

(А Герцен все это тайное наружу вывалил. Герцен и Прянишников два полярных образа.)

Сказки мои – это могильные холмы, в которых я зарывал сокровища своей личности.

14 Декабря. Современность вся сосредоточилась на Нюрнбергском процессе. Когда немцы шли к нам, мы все думали про себя, что они выше нас, что куда нам. Но было на самом деле так: мы были выше их, куда им, «высшей расе», до нас. Это и показывает разбор сражения на Нюрнбергском процессе.

Немцы сражались во имя немцев же, и чтобы это эгоистическое действие имело хоть какое-нибудь моральное оправдание, им пришлось назвать себя «высшей расой».

Мы же стремились – скажите, за что мы сражались.

Ни за что: мы были противодействие жестокому и безумному действию; это «мы», конечно, не партия, а если не партия, то кто же. Ответят: народ. Следовательно, народ или «мы» – есть инертная масса, кем-то организуемая, кем-то ведомая.

Есть, однако, нечто в этой пассивной массе, определяющее тот или иной характер ведущих.

Фашизм Гитлера не обнимает всего германского народа, но жестокость, прямолинейность, наивный эгоизм высшей расы определены германским народом. Так точно

* Дояренко отбыл недавно заключение и ссылку (прим. В.Д. Пришвиной).

716

и большевизм: «мы» – не большевики, но они нас представляют, потому что мы их допустили и через это они стали «мы».

Метель. На улице Горького метель, белая пыль и сверху и струйками-дымками бежит по черному вычищенному асфальту. Среди белой пыли обращает мое внимание чем-то одна темная фигура. Я что-то в ней замечаю неправильное, хотя он идет правильно и прилично одет. Но что такое, почему я слежу неотрывно за его движениями. Почему трость у него в левой руке. Он – левша. Вот наконец я теперь смотрю куда надо: я слежу за его правой рукой. Она в рукаве, как и левая, и даже в желтой кожаной перчатке. Но как бы там ни было – она неподвижна, и больше! Ее, может быть, и вовсе нет, и перчатка натянута на макет. И вот изредка покачивание неподвижной рукой в темноте фигура открывает просвет уголком между рукой и боком идущего в снежной пыли и