толпе человека. И этот странный уголок света единственно привлек мое внимание, и человек этот мною был непроизвольно выбран в толпе.
Ольдерман, американский прокурор, на суде сказал, что он и сам не очень верил германским зверствам, как о них писали в газетах, но узнал правду, лишь когда соприкоснулся с документами. Это было очень приятно читать: что и в Америке, значит, тоже как мы: читают и про себя сомневаются.
Но все-таки, читая процесс, нет-нет и подумаешь: – А если бы немцы победили СССР и потом Англию, а Япония бы раскатала на море США, то все эти зверства утонули бы в славе нового дела единого управления всем мировым хозяйством. Так что процесс в Нюрнберге интересен не так немецким злом, как общечеловеческим злом, выступающим при победе у побежденного. Зло-то и там и тут, но за все зло держит ответ один побежденный. Предполагается, что побеждает сила добра: в это верят люди, без этой веры жить нельзя. И вот, согласно этой вере происходит сейчас
717
в Нюрнберге разбор сражения: немцы – носители зла, большая тройка – добра. Так люди творят свой суд.
Но вот говорят, что атомная бомба только случайно попала в руки Америки, попади она в руки немцев, победили бы немцы. Значит, морали тут нет никакой, есть случай, а люди, пользуясь случаем, строят свою рабочую теорию жизненной нравственности.
15 Декабря. Удивительно, как даже такие опытные писатели, как Всев. Иванов, не могут понять, что трудность писателя не в том, чтобы набрать материала, а сохранить при этом набирании свою личность. Это я думал, читая в «Вечерке» рассказ Иванова о взятии Берлина. Мне вспомнился при этом один старик, засыпанный при взрыве какого-то дома. Он очнулся под развалинами и, нащупав уцелевший термос с чаем, стал пить по глотку, экономя до последней возможности целебную жидкость. Через четыре дня его откопали, и он остался живым. Так и писатель теперь засыпан материалами, как кирпичами, и не собирать ему под материалами, а сохранять под их тяжестью свою живую душу.
Сегодня совсем маленький мороз, только не тает. Тихо, редкий спокойный снег слетает. Мы стоим у перекрестка перед красным светом в несколько рядов и в каждом ряду в строгой очереди. Тихо падающий снег шепчет о радости спокойного терпения. Кажется, будто можно так овладеть собой, что во всякое время и во всякой вещи будешь видеть тоже такой красный свет говорящий: – Дальше ехать нельзя, надо ждать. Успокойся, стань в очереди и жди зеленого света.
Вот бы когда-нибудь написать о своей эмке, как я искал ее «душу» (Маша, Машка, машинка). «Ключик» к природе: никакая охота не давала мне такой близости к природе, как ключик от Машки. Как я учился ездить по Москве и боролся с милиционерами (Отец, куда ты заехал!). И всю борьбу с милицией закончить изображением падающего
718
снега перед красным огнем. Сюда же: как я научился заводить. Приключения (напр., как в болоте или охота на лисиц с фарой; вода, лягушка).
Идея: спокойствие и радость красному свету (Надо) достигается борьбой за зеленый свет. Или так: красный свет есть борьба за свет зеленый. Приключения: реквизиция Машки.
Встретился Зелинский: пишет книгу в 35 листов о советской литературе. – Когда напишете? – Года через полтора. – Через полтора! Ну, так пишите совершенно свободно, к тому времени… – Вы верите? – Ну, как же! Вон, видите, красный свет и стоят машины, придет время, и откроют для них зеленый свет. – Ну, нет. В это я не верю. – Не верите, что будет легче? – Что легче – верю, а что зеленый свет – нет, какой-нибудь другой, желтый, что ли…
На одном перекрестке задавили машиной человека значительного. В Моссовете поднялся шум. Спорили о том, поставить на перекрестке распределителя или мигающий автоматический желтый свет. Остановились на последнем, и теперь днем и ночью на этом перекрестке мигает желтый свет, как будто это душа задавленного навсегда повешена над улицей и у всех на глазах, мигая, мучится.
Панферов звонил, что стал хозяином «Октября» и обещается напечатать «Мирскую чашу». Еще он обещал мне где-то под Каширой дом отдыха. Если устроит, то, пожалуй, возьмусь за «Падун».
16 Декабря. Продолжаю думать о красном свете, как школе для вступления в зеленый свет. Жизнь личная (зеленый свет) это непроизносимое желание, это есть тайна каждого, его собственное «можно» в то время, как свет красный светит для всех одинаково, как общее Надо.
Начало «Машки»: Возле кипящего человеческой жизнью перекрестка мы остановились перед красным огнем и
719
т. д. Провести «тему» в такой запевке с тем, чтобы повторить в самом конце.
Надпись на книгу Зелинскому («Лесная капель»): «Поэт свободен во времени (настоящем, прошедшем и будущем), как птица в пространстве. Историк словесного творчества это спутник поэта…»
Погода мягкая как вчера, с редким слетающим с веток снегом. Из-под набережной на лед, покрытый снегом, выбегает теплая грязная вода какой-то фабрики с нечистотами. Набегом образовалась черная лужа со всякими человеческими гадостями. Вокруг этой черной лужи тесно, одна к одной сидели вороны. Они были похожи на превращенные души мародеров, собиравших вещи из карманов павших на поле сражения.
Тещу увезли в больницу. Она поправляется и скоро будет здорова какое-то время.
Умения ждать во всякое время, возле всякой вещи, на всяком месте – вот чего я весь, собравшись в себе, хочу теперь.
17 Декабря. Белокурая бестия.
С диким зверем можно играть, когда он в клетке. Но если он на воле, да еще голоден – никак не поиграешь. Ницше, наверно, думал о звере как о природной творческой силе, заключенной в человеке, а Гитлер по своему обезьянству просто выпустил зверя из клетки и направил его на человека. Не совсем понятно, как эта безумная мысль нашла сторонников. Скорее всего, время такое пришло: время крайней усталости и падения человеческого духа.
Бестиализм и социализм. И вот теперь два мира, тут, в социализме, где мы задыхаемся от человечины, заступившей место Бога, и там, где человека заступило животное, где против социализма – бестиализм.
720
Сказка. Человек отличается от животного не тем, что он делает орудия и царь природы. Наше время показывает, что эта способность чисто бестиальная: у тигров когти, у волка зубы, у человека орудия, способные уничтожить всю планету. Вся разница такого человека от зверя, что человеческая бестия сильней просто обезьяньей.
Но чем действительно отличается человек от зверя, это единственно своей способностью выходить из времени и пространства, создавать сказку о жизни в некотором царстве-государстве и при царе Горохе. Вот эта способность человека обходиться без времени и пространства единственно свидетельствует о том, что человек есть царь природы.
Ницше я так понимаю, что этого-то царя он и знал в себе, но страдал бесконечно, видя его унижение и бессилие. Ницше взялся с отчаяния о том, что слово потеряло силу и по слову нашего современного Авраама огонь вечерней зари не поджигает жертву человеческую, приготовленную для Бога. Вот за этой-то силой Ницше и обращается к зверю. И так вышел зверь сам, заступил человека и терзает его. Время теперь все показало. Время это проходит. И новое время начнется, как старое, той же сказкой священной: «чти отца и матерь свою и люби ближнего, как самого себя».
Так все повторяется, все приходит в себя, но круг повторений не совсем точно складывается с прежним, на какую-то чуточку он изменился, и вот эта чуточка выхода из положенного времени и пространства и есть достижение совокупной силы царей сознания того, чем отличается царь от бестии и чем все отличается во всем мире природы, чем все живое обретает свое лицо.
Мораль для всех. Наше время культа силы в образе человека-бестии или человека, делающего орудия (общественная бестия), черпает свою силу из идеи морали для всех. (Вроде «законов природы».) Сами люди, как личности,
721
живут, конечно, личной моралью, как жил весь человек с древних времен. Но в люди такой человек выходит с формулой морали для всех, похожей на то, что называется законами природы.
Наша Отечественная война была похожа на сплоченное наступление рогатых животных на волка: волк – это немец, а сплоченные коровы – это мы.
Заславский сегодня в статье «Каннибалы» проводит свою точку зрения на процесс в Нюрнберге. Он начинает человека с тех пор, как явилось понимание о его особенном назначении в природе, и тогда было принято, что человека нельзя употреблять в пищу. Я то же самое представлял себе иначе. Я воображал себе весь животный мир, от червя до мамонта, как пищеварительный канал, имеющий назначение переработки неорганических веществ планеты в органические. Этим назначением удобрения и довольствуется каждое живое существо. Но человек не только пищеварительный канал, а нечто сверх всего.
Панферов устраивает нам дом отдыха возле Каширы, в связи с этим располагаются и дела.
18 Декабря. Пацан. Не Курымушка, а пацан – полное своеволие. Так обертывается дело. Вернее: Зуек в себе – это Курымушка. Зуек в людях – это пацан.
19 Декабря. Никола подмостил. Минус 20 (Николин день).
Статья в «Охотник». Делу время – потехе час. Но часто дорогой! В этот час, бывает, и зарождается настоящее живое дело. Можно сказать, вся наша охотничья поэзия – Аксакова, Толстого, Некрасова, Тургенева – родилась в этот час.
Map. Вас. врет из-за страха, боится сказать правду и врет.
722
Так вот, рождается сказка не только в борьбе с усталостью, механизмами, но также и в борьбе с правдой. Если бы можно было сочетать сказку с правдой? Можно. Это легенда, это Евангелие.
Вот если бы в «Падуне» в лице Сутулого и Зуйка изобразить борьбу правды (Сутулов) с (Зуйком) (сказка). И кончить тем, что Сутулов постигает сказку, а Зуек правду. Может быть, и вся жизнь в глубине своей состоит в этой борьбе правды за истинную сказку, а сказки за истинную правду.
Свет без восхода светила и тьма без заката. Свет и тьма от поворота штепселя.
Раздумывая о животной жизни, люди делают заключение: самец ловит самку. Но попробуй по этой формуле поймать женщину, и у тебя в руках будет блядь (как Падун вертит камень – без палестинки*). Чтобы действительно поймать женщину, ты должен создать сказку своей личности (Иван-царевич), представиться ей не тем, чем кажешься, а что в тебе действительно есть.
Чтобы забыть, какой сегодня день, надо ежедневно записывать в дневник число: запишешь, отделаешься от ежедневного долга и тут же забудешь. Это делается от механизации, и так при всякой механизации, поручая дело свое машине, сам человек пустеет.
Влюбленность – это сказка. А роды – это правда. Ребенок – это правда любви.
Но что ребенок этот единственный, и будущий
