знание через нашу культуру нигилизма (взять, напр., «Правду» Некрасова и в ней увидеть «Правду» Ленина).

Был Огнев и напомнил наш спор давний: я говорил, что мы с немцами соединимся и войны скоро не будет между нами, он говорил: будет война. Почему я ошибся? Потому что Огнев никогда не был революционером, и эта революционная русская этика стала на пути развития моей личности.

Бросив революционную этику («правду»), отдаваясь личному творчеству, я в глубине души постоянно чувствовал толчки той эпохи («правды»). Да, в сущности своей,

729

мое-то личное дело еще больший нигилизм, чем борьба революционера за общую правду. Тогда как проф. Огнев мог на все смотреть по-профессорски.

Я ведь по правде личности боролся с правдой большевиков, я был далеко впереди их даже в силе своего «нигилизма», но они тащили за собой вагоны масс и дурачили их, как политики, мой же мотор летел без вагонов.

Тут вот и произошла моя ошибка: я позволял цеплять на свой мотор вагоны какие-то другие. На этом чувстве необходимости спасения личного начала в человеке я построил себе веру в высшее назначение западной культуры. Оказалось, это неправда: ничего высшего, определяющего движение новой этики, там нет. Там – только атомная энергия, тут – общественная сила душ.

Теперь я знаю: эта наша сила больше, чем та и она победит. Мой основной личный путь остается тем же, но теперь мне больше не мешают чужие вагоны: мне теперь будет много легче.

Если я упал в воду – я буду плыть в определенное географией место к берегу. Так точно, если я попал в огонь, то буду из него выбиваться, или, взяв руль, я буду в цепи поступков, обусловленных машиной и дорогой. И так точно встреча с женщиной определяет мою жизнь, как если бы я упал в воду и мне надо было плыть. Так вот и скопляется со всех сторон это Надо против внутреннего Хочется личности. Может случиться даже, что существо личности скажется именно в том, что она будет делать не то, что Хочется, а только что Надо. И это Надо сделается правдой, а то что Хочется станет как неиспытанное счастье с вопросом: не обман ли это счастье? Но эти уступки счастья личного какому-то Надо носят высокоморальный характер лишь при условии, что совершаются свободно: сам я это понял и уступил. Но если это Надо приходит со стороны, как принуждение, то свободное Надо самой личности вступает с тем властным Надо в борьбу.

В.В. Ульрих – имя, которое нельзя произносить всуе. Сталина хоть можно хвалить, но У. ни бранить нельзя, ни

730

хвалить. Это секретное имя, связанное с чем-то временным, преходящим, но в данный момент необходимым. Так бывает, и домик необходимости прячут где-нибудь в саду и даже имя его (нужник) считают неприличным. Между тем Ульриха я знал мальчиком 8 лет с длинными черными ресницами. – Я вас узнал, – сказал я. – Нет, – ответил он, – я свои детские карточки знаю – ничего похожего. – А как же ресницы, – сказал я, – у вас и теперь они тоже длинные. – Это да, – согласился он, видимо, очень довольный. И еще бы! Кому, кому, а уж Ульриху-то наверно пришлось уйти от своего внутреннего «Васи» на какое-то неизмеримое расстояние. И вдруг кто-то говорит ему (палачу) о Васе с длинными ресницами…

31 Декабря. Я как-то не осуждаю Ульриха, мало ли что может быть с человеком, мы тоже все зарастаем, и наше детство остается у нас под глубокими наносами, и в каком-то смысле мы все палачи. Но это дитя в себе для всех нас есть самое лучшее, самое святое, в этом дитяти с ресницами и мама, и птичка, через это самое мы любим детей и в этом смысле мы говорим: будьте как дети.

Мы вырастаем все из жестокости. Вспомнить соловьиную мать в кустах акации, как я ранил ее из рогатки дробинкой, как отрывал головы молодым дроздам и расстреливал из рогатки зябликов. Мы родимся хищными зверями и постепенно вырастаем из этого как люди: растем и добреем, прорастая жестокость природного зверя.

Но какое противоречие. С одной стороны, эта близость зверя к себе при воспоминании детства: хочешь чувствовать непосредственно зверя – вспомни себя как ребенка. С другой стороны, это наша внутренняя святыня и «будьте как дети».

По-видимому, это противоречие есть берега – та сторона и эта сторона бегущего в вечность потока нашего сознания. Чем дальше, тем все шире и шире поток, чем дальше, тем дальше исток наш – рай без границы добра и зла, и «будьте как дети», вероятно, так и надо понимать в

731

этом смысле: будьте живы в добре своем, не спотыкайтесь о зло, будьте так же свободны в границах добра, как дети свободны по ту сторону зла и добра.

Читаю – оказалось в первый раз! – поэму Некрасова «Кому на Руси жить хорошо». Я ее в детстве слишком рано читал и ничего не понимал. А теперь прочитал при свете пережитого и, Боже мой! Какая это скорбь, какие слезы, какая правда и какая революция! Диву даешься, как люди могли, прочитав это, спокойно устраивать свою жизнь в деревнях, как могли они растить свои виноградники, уже видя своими глазами, какой выходит чад и смрад из вулкана.

Вот и пришло наконец-то равновесие политического сознания. Чувствуешь, что ничего-то, ничего и совсем ничего другого, как у нас теперь, и не могло быть при таком прошлом русского народа.

Если у тебя возникает на что-нибудь раздражение, с готовностью обвинить – какие-то «они», то помни, что «их» нет, что это химера, возбужденная особыми микробами, исходящими от людей, общее имя которым мелкий бес. Помни «ЦК» – химеру, создаваемую такими как Юнович и пр.

Крупные птицы, журавли хотя бы, совершая свой перелет на север из Африки, несут на себе тысячи всяких паразитов, причиняющих им боль. При усталости большие птицы начинают очень страдать и понимать совокупность всей несомой ими мелочи, как врагов. Но крупные птицы знают лишь крупных врагов и теперь, чувствуя боль и не видя самих врагов, страдают не так от боли, как от того, что враги невидимы и невозможно с ними сразиться…

Но какая всю жизнь у меня злоба на «они» – через всю жизнь! Взять Розанова, взять критиков и т. д., везде и всегда раздражение, уныние, угнетенность, подавленность. Кончается тем, что проходит, и тогда оказывается, что

732

«их» вовсе и нет, а есть микробы моей усталости и вообще слабости.

В «Кащеевой цепи» учителя не были в действительности плохи так, как я их изобразил. Учителя были «они», не больше.

Стоит мягкая погода с порошей. Попробовал начать выходить. Ляля ездила на Тишинский, купила рукавицы, продала туфли. Новый год встретили вдвоем, и хорошо.