идет четвертый месяц. Раньше я бы обиделся, т. е. принял бы как пренебрежение моей личностью. Теперь я знаю, что это зло направлено не против меня, а само собой выходит от усталости людей, им теперь не до того.
107
Обида порождает злость и страх. Литературная деятельность совершается под градом отравленных стрел. Но после каждого укола наплывала на меня спасительная радость жизни, и каждый раз от всякой обиды, пережив судорогу души, я только выигрывал. Но больше не хочу этой судороги и буду учить себя при обидах оставаться таким же спокойным, <зачеркнуто: как Тот, Кто сказал: – Они не знают, что творят> потому что зло направлено не против лично меня, и главное, они не знают, что делают.
Мне Ляля однажды ночью сказала: – Подумать только! Одна я единственная во всем мире знаю, какой ты хороший.
Единственная! Так вот оно что значит, когда любящий так называет свою женщину. Это значит, что если бы не эта «единственная», так он бы не знал, куда ему и главу преклонить. И еще я думал о Ставском, какой он для всех был нехороший и как все удивлялись тому, что с ним может жить такая достойная женщина, как Ольга Анатольевна. Теперь это понятно: она была единственная, кто знал, что Ставский был хороший человек.
Обрати же внимание, Михаил, на это явление, столько раз тебя удивлявшее, что возле иногда и отъявленного негодяя стоит достойнейшая женщина: она не возле негодяя стоит, она единственная знает, что в глубине негодяя таится хороший человек.
Сегодня несчастный день. Я три часа истратил, чтобы проехать на электричке три километра до «Заветов Ильича». На первый поезд нельзя было сесть из-за народа. Второго поезда дожидался целый час со скукой: бродил вокруг станции, заговаривал с людьми неудачно и, наконец, сел на лавочку и стал сочинять поэму о бледно-зеленых мохнатых бутонах липы на черных ветвях. От бутонов перешел к Чехову в том смысле, что Чехов был бутоном, не посмевшим раскрыться. Это подало мне мысль расшевелить чеховский комитет. После того пришел поезд, и только сел, меня позвали в НКВД, и поезд ушел. Когда мои документы
108
проверили, я обратился с вопросом, какие основания были меня подозревать. – У нас никаких, – ответил начальник, – но пришел гражданин и донес, что кто-то в очках, в шляпе и в гетрах ходил вокруг станции, о чем-то выспрашивал и что-то записывал в книжку. Я должен был задержать. – Значит, – сказал я, – вы лишили меня моего рабочего дня по требованию масс. – Совершенно верно. Все эти объяснения продолжались четверть часа, и еще через ¾ часа я, наконец, уехал и тут только узнал, истратив три часа, что до «Заветов» всего 3 километра.
Было очень жарко. Поехал к Пете рыбу ловить, но Петя копал до ночи огород, а мальчишки расстроили машину (спустили баллон и пр.). Ночевал в машине.
18 Мая. Май раскрылся в блеске зелени и росы, и жара июльская, только ночью прохладно.
Смотрю из машины, как леса одеваются, как исчезает в зелени берез скворечник на дворе фермы.
Поездка с грузовиком в Заветы Ильича. Захватили утром Комиссарова, и он показал нам круглый лес для забора, но забыл дать бумагу с отпуском. Первый патруль я упросил пропустить, второй пил квас. (Пьет? – Пьет. Наши проехали. – А он? – Все пьет.)
Материал доставили на дачу в 11 дня. (Вся операция: сколько разных мелких дел поделано для забора… Сделать подробное описание того, как я себе поставил забор, начиная с поездки на лесопильный завод.)
19 Мая. После многих роскошных жарких дней наконец-то пасмурно и не так жарко.
Миша Мешечков ожегся на власти. После унизительного бытия власть показалась ему ощутимым добром, и все в этом положении ему нравилось: и что кормят хорошо, и обращаются с ним хорошо и все прочее, и между прочим не мало давало ему счастья, что в его власти находится возможность делать людей счастливыми. Одно заботило его, как бы удержать за собой место и стать на нем твердой чугунной ногой. Вначале казалось, что эта
109
забота не имеет по существу никакого значения, как переходящая тень, падающая от каждого предмета на солнце. Но мало-помалу, вникая в жизнь своих сослуживцев, он начал понимать, что каждый из них нетверд на своем месте и держится на нем как акробат на канате, стремясь перейти куда-то дальше, а не стоять на высоте и радоваться: стоять-то нельзя! – вот что значит эта, казалось вначале, такая ничтожная тень его счастья.
Между тем окружающие его люди, те, которым он делал добро, говорили о нем хорошо и прославляли его. А те, кому он не делал добра, а требовал от них выполнения дела, смеялись над его простотой и так говорили: – Это нам какого-то мужичка прислали, дядя Аким, только не говорит: тае, тае… Сам же начальник, присматриваясь к нему, давно понимал, что произошла ошибка в назначении. А впрочем, это его не очень заботило… Описание положения более крупного чиновника, кто боялся «врага» и все силы свои полагал на то, чтобы с ним бороться (за место). Мишу он мог бы оценить лишь в том случае, если бы он мог помогать ему чем-нибудь в этой борьбе. В этой борьбе определяется личность, тот страшный враг на фоне безликих масс. И, в конце концов, то, что произошло 2 тысячи лет назад: в угоду «массам» личность предается распятию.
Эта простая сущность власти, т. е. что в угоду «массам» отдается на распятие личность, видна даже в моем железнодорожном случае: кто-то из масс донес об оказании культурности (шляпа, очки).
У-мысел, У-клон, У-шиб, У-гар, У-нижение, У-маление, У-добрение, У-миление, У-сердие.
Значит, приставка «У», например, в слове У-мысел означает пользование чем-нибудь, напр., мыслью, с практической целью добра или зла: у-добрение, зло-у-мышленник. Почему же нельзя сказать доброумысел, доброумышленник? Потому что добро исходит из сердца и лишь после того подвергается практической обработке разума. «У»
110
означает также исход, начало, исток. И Умысел означает бессердечную мысль, головное начало.
Около 5 в. приехала Ляля с птицей печали. Лялю повез в Москву, птица осталась стеречь.
Возле гаража машина стала, кончился бензин, потому что прорвалась прокладка коллектора выхлопной трубы. Едва загнал машину в гараж.
Какая радость приехать домой: мой дом – это Ляля. И я теперь больше уже в одиночку не жилец: я стал другой человек, и одиночество мое невозвратимо, да и не нужно.
20 Мая. Пестрый летний день с грозовыми дождями. Липы развернулись, и как они хороши, с какой теплотой вспоминается старая Москва в липах.
Норочка, моя милая собачка, что ты сидишь возле меня и глядишь такими печальными глазами, так напряженно всматриваешься в мою мысль и не можешь увидеть ее. И я знаю, что в ближайший вторник тебе упадет от меня величайшее счастье, величайшая радость: ты поедешь на дачу и будешь свободно бегать в зеленой траве. Смотри, смотри в мою мысль, молись! Ведь я же бог твой всемогущий, всеведущий, всеблагой, вездесущий. Доверься вполне мне и будь благодарной, – я твой бог и все могу сделать тебе, кроме одного: я не могу открыться тебе, не могу дать понять, какая ждет тебя радость через два-три дня. Норочка, на тебе кусочек сахару, на, вот, лизни – как хорошо! Если бы я мог, я открыл бы тебе, что и у меня тоже есть Бог, и моя судьба тоже в Его руках так же, как и твоя в моих. И посмотри, ну, погляди в меня, чувствуешь, как я тоскую о том, что не могу подняться к Его мысли и непременно должен проходить темный далекий путь с чуть мерцающим светом вдали. Такая тоска, Норочка, схватывает сердце мое, давай вместе повоем. Ну, я начинаю…
Она кладет мне лапы на плечи, прижимается щекой к моей щеке, и мы вместе воем – она ко мне, своему богу, я к своему Великому.
111
Поднимаясь на эскалаторе, я видел на другой лестнице людей, мчащихся бесконечной лентой вниз в запрокинутом назад положении. Передав машине свое суетливое заполнявшее время движение, они замерли как бы вне времени и так остановленные падали и очень напоминали собой картину Дантова ада. Куда мы поднимались и какие мы, я не мог видеть из-за спины стоящего передо мной человека, но впереди, вдали в самом верху был бледный свет. И так мы поднимались на небо, и оно видело нас, какие мы, а они опускались в ад, и мы в каждом лице видели застывшее страдание.
После обеда ходил в ВАРЗ, достал у Родионова (Иван Федорович?) прокладку коллектора выхлопной трубы.
Встретил Гладкова. – Противен, – говорю, – мне чеховский комитет. Ведь не зря же Чехов выдвигается образцовым писателем. Надо бы нам с этого начать: какой Чехов в советском освещении, и каким надо его нам изображать для детей и народа. – Э! – сказал Гладков, – бросьте. Ведь это постановление Совнаркома – это их дело! А у нас свое.
Какой глубокий пессимизм, и как это похоже на царское время в Петербурге, где не только люди делились на чиновников и на частных людей, но и сам чиновник делил себя надвое: один в департаменте, другой дома. Только тогда разделенные люди как-то могли существовать и не очень мешать друг другу. Теперь тощий чиновник поел жирного частника жизни и сам не потолстел, а скорее еще похудел.
21 Мая. Ночью был хороший дождь, и только к 8 утра серые облака стали разрываться, и по горизонту кругом открылось голубое кольцо.
Прикован к дому механиком: приедет механик, но… В наше время самое характерное, что никакому слову верить нельзя, нет больше «честного слова», и механик, может быть, не приедет, и я все воскресенье буду его ждать.
112
Машина. Вчера технический директор ВАРЗа мне сказал, что гарантировать машину от поломки при наших материалах и условиях сборки никто не может. Итак, значит, направляясь куда-нибудь, ты не можешь быть уверен, что доедешь до места. А сколько хлопот! Так стоит ли при наших условиях машину держать? Не лучше ли продать ее, а деньги истратить на дачу?
Чудеса. Боже мой! И сыновья-то мои остарели, а я все живу как юноша: живу любовью и поэзией – подумать только, в мои-то годы! И вот, вижу, смотрит на меня хорошая женщина Надежда Васильевна Реформатская и в задумчивом удивлении тихонечко раскачивает головой и шепчет: – Чудеса!
Впрочем, это от матери. Дунечка сказала о ней, что до старости она так и не дожила (в 75 лет) и умерла, не узнав физической тягости жизни.
Ответ. Жданов
