последние недели Фадеев показываться, говорить, действовать – час его настал наконец: его выгнали из секретарей Союза. Говорят, будто назначат кого-то из ЦК пониже Александрова и повыше Еголина и, главное, не писателя. Вот это самое важное, что не писателя. Этим самым утверждается, что писатели сами в своей среде не могут выделить своего представителя, что, значит, Союза писателей, в сущности, нет. Раньше каждый дошлый писатель находил себе руку в ЦК и тем жил, а недошлый оставался в тени. Теперь этот прежний тайный путь открывается всем. А еще хорошо, что самое худшее будет лучше, чем было в Союзе при Фадееве.
11
Приходил инженер Колесников, с которым я учился в Тюмени 52 года тому назад. – Изможденный старик, – сказал я Ляле, – конченый человек. – А чего же ты ждешь от человека в 70 лет и еще в наше время? – Но вот я же не чувствую себя живым трупом. – Ты чудо.
И это правда: какая-то чудесная сила держит меня.
Я помню, как шевельнулась во мне эта сила, что-то вроде «крест и тень ветвей на могиле» в душе Татьяны Лариной.
10 Января. Вечером пришел Халтурин и осветил положение вещей после Фадеева: ведь даже «Мурзилка» проходит через ЦК! И нет ни одного писателя, кто бы мог заступиться за твою вещь, и нет редактора, и нет никого, кроме Хозяина.
11 Января. Хватил мороз в -14 (второй такой) и к вечеру сдал. А вечером короткое замыкание и свет погас.
<Приписка: Золотые слова: – Если бы вам не было столько лет, не было бы такого положения, то вас бы вовсе не печатали^ 12 Января. Долежал до света в грустных мыслях о том, что моя старушка русская литература при смерти, и я с ней тоже болею, и Ляле становится все хуже и хуже, мешки растут под глазами... Пришел Пашкин, зажег свет электрический. Надо собраться с силой, бороться, писать и опять поднять внутренний свет. Надо начать с пересмотра своего положения как писателя: пусть я совсем даже не писатель. С этого начать. - Позвольте! Вы говорите, г. Тургенев, что в 12 году вся Россия как один человек поднялась на врага. Россия – это да! Но человек, что вы говорите. Да какое дело в то время было до человеческой личности, перед кем вставал вопрос о том, как определяется личность человека во время войны? Только в наше время стал этот вопрос во всей силе, и 12 вся сила страны поднялась, чтобы заглушить этот страшный вопрос... 12-13 Января. Удар ЦК по писателям был страшен (на суд Зощенки приехал почти что великий инквизитор от ЦК. Зощенко сказал: – Но ведь моя вещь не напечатана, вышло всего несколько глав, значит, вы не читали, как вы можете судить? – Мне довольно трех строк, чтобы судить. И как мне вас не осудить, если вы в голом виде выходите, становитесь к публике задом и на глазах всех начинаете копаться в своих испражнениях). Рикошетом задело меня (отвергли рассказы о детях!). Тяжело легло на душу, бросил писать повесть, с утра до вечера мотаюсь по городу, набираюсь свежего воздуху. Даже в дневник не мог ничего написать. Халтурин сказал золотые слова: – Если бы вы, М. М., не были в таких почтенных годах, не завоевали бы себе такое положение, да если бы еще не Горький в вашем прошлом, не ордена, так вас бы не печатали теперь. Мне понравилось это, и я, прогуливаясь с Лялей по городу, при встрече с писателями стал повторять «золотые слова». – Для чего ты это делаешь? – сказала Ляля, – ты снижаешь свое положение. – Чем же это я снижаю? – удивился я. – А вот снижаешь. – А вот нет. – А вот... – И пошел спор без выхода. – Ладно же, – сказал я, – вот встретится кто-нибудь, и пусть он разрешит спор, снижаюсь я в золотых словах или нет. По-моему же я возвышаюсь. – Через некоторое время встречается критик Перцов. Я ему золотые слова, и они ему как откровение: – Вот правда, – говорит он, – вас ни один бы редактор не напечатал. – А если бы Пушкин явился, не напечатали бы? – Ну, конечно. – А Гоголь, а Достоевский, а Бунин, Лесков, Чехов? – Какой может быть разговор: конечно, никого бы не напечатали. – Так? Ну тогда решите наш спор: что вот эти «золотые слова» о мне, что меня бы не печатали, снижают мое положение или возвышают? – Посмеялись и кончили спор. А между тем с житейской точки зрения, 13 т. е. если взять, напр., в масштабе карьеры Михалкова, золотые слова, несомненно, снижение, и Ляля совершенно права. 14 Января. День рождения Н. А. и одновременно с переносом 16 января на сегодня «праздник отмороженной ноги». Был с Лялей у проф. Б. Ему 61 год (еврей). Женился на 18-летней девочке (милиционере) и сразу ее оплодотворил. Теперь очень рад: – Сразу семья у меня: и дочь, и жена, и наследник. Как номер вашей квартиры? – Номер 65, – ответила Ляля, – легко запомнить: вам 61 год, и прибавьте четыре наследника. – Он долго смеялся, очень довольный такого рода мнемоникой, и повторял: «четыре наследника!» И в заключение так пофилософствовал: – Конечно, конечно, я это имел в виду прежде всего: жизнь прожита, 61 год, и как это уйти без наследника? - Но как же мы-то с тобой? – сказал я Ляле по выходе, – есть ли у тебя хоть какое-нибудь сожаление о нашем наследнике? – Она помолчала, и я понял: в глубине ее материнской души это, конечно, есть, но только при условии, чтобы только от меня одного. И вот в этом у нас с попами и евреями вся разница: у них все равно, от попадьи, от милиционерши или, как у Авраама, от служанки: лишь был бы наследник. А у нас на первом месте не наследник, а избранник, единственный, т. е. личность. И то, что я раньше назвал игрой, – вот это нужно, и в этом вся культура. А у них только род. У нас первое личность, а на втором плане наследник, а у них первое наследник, а личность после когда-нибудь (доколе не придет Утешитель). А может быть, в этом мне дается великий современный герой: в наше-то время, под бомбами, разбивающими вдребезги все достижения христианской культуры, этот профессор-еврей в 61 год, как Авраам, после перекочевки ставит палатки и ночью входит к своей служанке Сарре... 14 И еще надо записать что-то о грехе: я почувствовал «грех» от рассказа Леночки о техническом вырождении потомков И.: нравственно выродились, а техники (инженер и хирург) первоклассные. Грех их рода сифилис: «машина как последствие сифилиса!» А что как сифилис есть скрытая причина успеха машинной цивилизации? Итак, «грех» был всегда (первородный) и его нельзя уничтожить никаким восстанием: это всегда бунт. Грех неминуем: вечно присущ человеку. Ничего не изменить, а только лечить или спасать от крайних последствий. Так что человек каждый в отдельности жалок и велик лишь сложенный (идеальный). <Приписка: Записаны умонастроения, раскрыть сущность>
Револьвером, шпагой, хуем или диалектикой – не все ли равно чем? Один побеждает другого и устанавливает свою власть и называет этот факт своей силы (физической или логической – не все ли равно?) властью или принципом.
Ляля читала Удинцевым мои дневники, и я очень удивлялся сам себе: сколько написано чудесного и ничего для себя, чтобы в себе осталось для памяти в устройстве жизни. Я совсем ничего не помнил из написанного и во время чтения думал о царе Соломоне как о величайшем писателе. – Вот, – думал я, – написал он для всех нас Песнь песней, а сам остался ни с чем, и после великой своей песни в мире все стало ему суетой. – Суета сует и все суета! – А что, великий мудрец, – говорил я Соломону, – нужно ли было тебе эту Песнь отдавать людям: ты отдал в ней все свое лучшее, и после того все вокруг тебя в мире стало суетой. Если бы ты был настоящий мудрец, то, может быть, сохранил бы себе самому эту свою Песнь и под старость мир бы не стал тебе суетой. – Конечно, Михаил, – ответил мне Соломон, – ты отчасти и прав: есть вещи, о которых лучше бы помолчать, так жилось бы себе много спокойнее. Но есть вещи, о которых необходимо сказать людям, даже предвидя впереди суету для себя. Моя Песнь песней
15
принадлежит к таким вещам, и я должен был ею спасать любовь на земле, обретая себе суету.
«Мобилизация внутренних ресурсов» – это ходячее теперь выражение означает использование всего, что собиралось в себе самом в процессе жизни бескорыстно. Вот сейчас государство пустило в ход церковь, конечно, в смысле мобилизации внутренних ресурсов. Помнится, Чагин в ответ на мое изумление отношением его к «владыке Николаю» сказал: – Чему вы удивляетесь, это дело очень полезное.
Эскалатор как водопад, как падение всего человека. И когда падаешь на эскалаторе вниз сам вместе со всеми, то прямо видишь по соседям своим, до чего этот частичный человек сам по себе мал, ничтожен. Так падает человек…
В церкви, наоборот, всматриваясь в молящихся, понимаешь, как велик человек в своей личности, поднимаемый усилием всех. Там человек в эскалаторе падает, здесь в церкви он поднимается. Так он поднимается.
— Выше, выше, смелей, смелей поднимайся вверх, Михаил, бросай вокруг себя мысли самые противоречивые и не бойся их столкновений. Помни, – неминуемо придет время замедления твоему движению, и тогда вплоть до остановки твоей, мысли эти твои мало-помалу должны будут сойтись в сердце и там соединиться. И когда все эти мысли соберутся и улягутся в сердце, тогда все движение твое остановится и между всем внутри тебя и во всем в мире будет мир. И вот об этом именно, чтобы все мысли собрались и улеглись навсегда в сердце, и думаем мы, когда молимся: христианской кончины живота моего, безболезны, непостыдны, святы, мирны и безгрешны.
Стремись споры мыслей твоих разрешить в своем сердце, а не вовлекать в их борьбу людей и природу. Те, кто так делает – это они делают мир и с миром к людям приходят и называются у людей мудрецами и миротворцами.
16
Наоборот, те, кто бросает незаконченную мысль свою людям, чтобы они, споря между собой, осуществляли начатую мысль, то эти начинатели, действующие так, чтобы за них другие делали, являются властолюбцами и возбудителями войн на земле.
