поумнел. А то был такой <1 вымарано> неисправимый оптимист, он до тех пор приставал к большевикам с Христом, пока наконец они не отправили его в ссылку, где он вскоре и скончался.

Погода ужасная, холод и буря. Березка перед моим окном едва только оделась, и так нежна еще зелень, что сквозь нее видны все сучки, от больших и до самых тоненьких. И вот буря треплет ее, бросает в стороны, гнет

124

чуть не до самой земли. Как это ужасно, вполне понимаю кота, что ужас его не проходит и он предпочитает голодным сидеть под домом в темноте.

И сколько надо было жить, мучиться человеку в этом безобразном хаосе, чтобы научиться удерживать в себе постоянную мечту и веру в возможность лучшего.

У соседа на огороде буря повалила две сосны, и они легли на провода, и электричество, вся основа нашей жизни на этой даче, погасло. Но мы бежим, умоляем, угощаем папиросами, и нам опять налаживают провода. Так живем в борьбе за жизнь, за каждый маленький шаг жизни.

— Как раньше была жизнь налажена, что хода ее и не замечали.

— Милая, поблагодарим за наши удачи и не будем о прошлом вздыхать.

Комнатные читатели, т. е. те, кому читаешь новую вещь, почти всегда обманываются, и надо остерегаться им верить: читая, увлекаешься и их вовлекаешь в обман, и они потом обманывают тебя. Наслушаешься похвал, взлетаешь в поднебесье, и вдруг пронзает стрела непризнания. До сих пор, однако, это мне все шло на пользу: приходило смирение, в нем я возрождался к радости и начинал писать по-новому и хорошо.

28 Мая. Ночь прошла в грозе и буре, и странно было, что гроза в холоде, дождь лил всю ночь.

Вчера вечером кот вышел из своего убежища и, позабыв пережитый ужас природы, сам начал прыгать и хватать майских жуков на лету. Так вот скоро придет время после войны, и люди будут опять видеть радость в природе.

— Хорошо в деревне, одеваешься в дрянь и радостно думаешь, что хорошая одежда сохраняется.

— Еще бы! Надо слушаться наших бабушек и беречь всякую дрянь: благодаря дряни добро сохраняется.

125

Вот и малина, и яблони, и лук, и так все на свете живое: не положишь говна, не будет расти.

По Акуловской дороге добрался до лесу и очень обрадовался: лес был дикий, наш лес, выросший без всяких забот о нем человека. И где! Под самой Москвой! Как, наверно, возмущались им немцы, и как целит душу мне этот наш дикий, не тронутый заботливым и разумно-корыстным попечением лес.

Везде у дорог, у оврагов люди копали землю под картошку. Среди множества людей советской культуры в сторонке сильно выделялась фигурой, приемами, соломенной шляпой блеклого цвета старенькая барыня: тоже копала, и с ней рядом копала молоденькая девушка, наверно, ее дочка. Наверно, это трогательно со стороны, но я знаю закулисную сторону жизни таких приличных старушек в советское время и не мог сочувствовать им. Не привлекали глаз и советские грудастые, одна в одну девушки в красных, белых и синих беретах, которые обновят старую Русь. Вставала в мыслях современная тема нравственного оправдания радости жизни.

Вот и кот наш, [пережив] все ужасы мира, нашел себе в подполье врага, огромную крысу, вступил в жестокую борьбу, победил и теперь ничего больше не боится, носится, задрав хвост, и вдруг, высоко подпрыгивая, хватает в воздухе летающих майских жуков. Теперь почти каждый час он расширяет свои владения и уже начал ходить по соседним дворам. Что же случилось? Ведь мир-то по-прежнему порождает свои ужасы и лежит во зле. Это лишь кот справился с собой и, приняв борьбу, победил. Так, наверно, и все в мире, и человек в природном существе своем, как и кот: победил и радуется, а крыса, пострадав, умерла. И смысл родины тоже в этом: родина – это соединенный родством единый человек: истратив сколько-то миллионов людей, тот уцелевший человек-победитель радуется, как кот, подпрыгивает и ловит майских жуков. Сила этой жизни везде торжествует: «Ликует буйный Рим! – А ты?» В этом «ты» и начинается обращение Савла в Павла, христианское страдание и христианская радость.

126

29 Мая. Вчера вечером ветер стих, и утро вышло не такое холодное. Я ошкурил за эти дни 12 столбов, Ляля устроила в доме и в саду уют. Мы с ней счастливы, как старосветские помещики, и так будем жить, если не оставим борьбу жестокую за каждый шаг к лучшему. Все делает, конечно, ее любовь и что я могу это ценить и любоваться ее любовью и благодарить Бога за жизнь.

Чувствую, однако, какую-то сдавленность, огромный груз на себе, тоску о том, кем бы я мог быть, что мог бы сделать.

Видел во сне невозможную чепуху, будто бы Семашко с книгой «Капитала» в руке шепнул мне, что большевизм кончится в 1039 году. Тоже, что я будто бы танцевал со Сталиным и он меня целовал. Еще, что Сталин с той стороны зала поманил меня в то время, когда я, чтобы почесаться, распустил штаны. И я пошел, придерживая штаны рукой. А он мне велел: – Сейчас иди, найди Луца (немец), скажи ему: Сталин дает тебе 1000 человек рабочей силы. Чтобы найти Луца, мне пришлось у немцев купить лифт, и когда я купил новый лифт и вошел туда, там внутри ящика оказался Луц, молодой розовый немец, и я ему по-русски передал слова Сталина.

По поводу моего огорчения в Кремле и понижения мнения о себе с угнетенностью и ущемлением Ляля так говорила, что ведь никто из писателей, состоящих в числе «знатных пятисотенников», не добился такого независимого положения, как я. Чего стоило положение А. Толстому! Чего достиг великими муками Леонов? Шолохов связан партией и многое должен писать в дудку. Едва ли прибавят литературного здоровья Ценскому его огромные томы, посвященные войне за Севастополь. Единственным независимым писателем оставался Пастернак, но и ему пришлось написать о войне в общем духе, – да, кстати, он и не пятисотенник. А Михаил? Ничего по заказу, все по-своему, всегда в борьбе, и все-таки цел и состоит в пятисотенниках, и поговаривают даже о тысяче. – Нет

127

подобного, – сказала Ляля, – в Сов. Союзе – ты единственный в своем роде счастливец. Так чего же тебе еще надо? – Ты права, – ответил я, – но чего-то мне надо очень, и мне кажется часто, будто ничего совершенного, кроме нескольких детских рассказов, я еще не написал, а между тем время жизни кончается и злое время мешает мне.

В 6 в. выехали на машине в Москву и, получив бензин у колонки на пл. Революции, в 8 в. были дома. Завтра 1) дополучить бензин, 2) о даче у Преферансова, 3) к автоинспектору Сладкову.

30 Мая. Солнце, но небо тревожное с утра. Вспоминается сорока на столбе дачного забора, как она, посидев, взмыла на высокое дерево и, там осмотревшись, падающей стрелой бросилась вниз. Там у забора была большая лужа. Сорока вошла в лужу, мылась, брызгалась и мокрая с трудом поднялась на забор. Так сорока искупалась и наделала пеструю погоду.

Представил себе, что отдал перо свое на служение церкви, и сейчас же церковь в моем представлении стала мне, писателю, поперек горла [как коммунисты]. Пришлось самому взлететь выше, как той сороке на дерево, и вот оттуда и государство и церковь представились служебными организациями с целями чисто утилитарными (обслуживают нужды среднего человека, являются общественными нужниками). Беда в том, что без нужника не обойдется никакой человек, ни высший, ни средний, и самая большая беда еще в том, что обе служебные организации склонны считать себя целевыми и так даже самого Бога стремятся заключить в нужник. Сейчас делают это коммунисты, завтра, может быть, за то же дело возьмется церковь со своими инквизиторами.

И остается только один путь спасения от нужника, это увериться в личности Господа нашего Иисуса Христа и служить Его делу одинаково и в церкви и в государстве по Его завету: отдай Богово Богови, а кесарево кесареви.

128

И только если кесарь потребует отдать ему Богово (какая чудесная сказка о Золотой рыбке!), то ты не отдавай и за это дело умри.

Так вот почему в древнее время выдающиеся люди уходили в пустыню и потом становились отцами церкви. Так неужели же во всей Европе после столь великого рабства не найдется пустыни, из которой выйдут истинные целители идеалов человечества?

Меня спасло в советское время именно то, что я жил и писал в пустыне. Очень возможно, что «Повесть нашего времени» есть горделивая попытка выйти из пустыни с проповедью. (- Зачем вам нужно печатать? – спросил Калинин, – только если деньги нужны? – Нет, я из-за денег не пишу. – А тогда в чем же дело?)

Есть у меня в отношении повести сомнение по части плана «возмездия». (Возмездие или месть, – сказал Калинин, – это спор о словах. Пусть это месть, но кому же мстить? Мы воюем с немцами, это правда, воюем и бьем их, но, в конце-то концов, как это отомстить? Как это сделать, если по негласным сведениям они у нас истребили два миллиона евреев. Выходит, что за эти два миллиона нужно взять два миллиона немцев?)

Неужели Калинин этим намекал, что «месть» эта возникает именно в еврейской среде и что молитва моя «не простить» написана под диктовку евреев? Разбираюсь в себе и нахожу, что в основе нет: я исхожу от своего личного чувства ненависти к врагу, породившему великое бедствие, войну, – кто это? Может быть, капиталист, может быть, философ (бойся философии), может быть, властелин, может быть, дьявол? Под вопросом остается лишь, что мое основное чувство борьбы со злом определяется газетной еврейской местью. И тем самым я выхожу из своей чистой пустыни.

Об этом надо очень подумать и, может быть, поблагодарить Калинина, что не дал мне войти в суету жизни, – и, очистив душу, вернуться в пустыню.

129

1 Июня. За эти последние московские дни прошел циклон, и сегодня солнечное утро и легкий ветер играет с кудрявой молодой зеленью деревьев.

Наши достижения у Преферансова: дача на 5 лет, гвозди, рекомендательное письмо Никулину (рыба), дружба с бензоколонкой и т. п.

Начало решения писать «Канал Сталина» (Былина).

Параллельное соединение элементов, т. е. что элементы обезличиваются, и последовательное, в котором [один], соединяясь с другим, остается самим собой (коммунизм и церковь).

На поле зрения появился хирург епископ Лука.

Когда Цезарь ему сказал: – Уйди, дурак, и не мешай (Шекспир). Я стал, во-первых, понимать, что в партии только с внешней стороны есть «верх» и