и даже солнце на безоблачном небе не помогает: и днем не вылезаешь из ватной куртки. У нас работают над забором два рабочих с Мытищинского завода. Ляля разрывается на огородах и к вечеру очень устает. Легла вчера в постель и жалуется на холод. – И еще мужики. – А еще что? – Какая это полоска на стене? – Луна. – Вот луна… – Очень не любит луну, а рабочих за то, что они едят ее кулеш из пшена со шкварками и не хвалят. Но вот сегодня зашел разговор о том, как их на заводе кормят: 12 часов работы и за это суп-крапива и на второе 2 ложки овсянки. – Почему же вам не нравится наш кулеш? – Кто вам это сказал? Да такого кулеша теперь из наших рабочих никто не ест. И вот Ляля счастлива, и мужики ей очень хорошими кажутся. Так вот и все рабочие прирабатывают себе еду дополнительной к 12 часам работой часов в 6. О фронте, где хорошо кормят, мечтают, как о райской жизни. И вот, значит, чем объясняются <1 вымарано> победы и в чем главная причина <1 вымарано>…

Попросил принести ведро воды и дал папироску, – сколько благодарности! И даже предложение украсть где-то ворота для забора (что делать? Пришлось согласиться).

136

Маника физически обижена и безмерно дорожит за это хорошим обращением, и каждая безделица от хозяев ею принимается как великая милость, и она, напуганная своим самолюбием, тут готова разорваться на части. И когда наконец она вышла из прислуг и стала работать в артели, то она изумилась легкости жизни. Как же теперь должен страдать рабочий, который, узнав эту легкость, попал в худшее положение, чем раньше. И разве можно теперь мечтать о каком-то рае «после войны». И, конечно, смешны все эти немногие петушки свободы вроде меня с моей повестью нашего времени.

7 Июня. Ходил в Заветы Ильича за рассадой помидоров и капусты. Встретился садовод, который высказал мысль о том, что занятие огородом и садом обеспечивает возможность моральной независимости.

Узнал, почему моя оголенная, изуродованная, лишенная ветвей яблонка, похожая на Ааронов жезл, процвела.

Больную яблонку назвали Фацелией и лечили ее подкормкой из фекалий. Какая мерзость сама по себе фекалия! Но, имея в виду Фацелию, понимаешь фекалию как целебное вещество.

К рассказу о коте Василии Ивановиче Некачалове: как он после комнатной жизни попал в природу и, став жертвой, увидел весь мир в его чудовищной жестокости (самолет, гром и т. п.), а потом понял себя как хищника и стал жить хорошо.

Есть вещи, о которых вслух говорить нельзя, а про себя – каждый думает. Это потому нельзя вслух, что у каждого это по-своему: тут не все как один, а скорее один как все, и если скажешь вслух, т. е. для всех, то…

Иван Петрович спросил: – А новости знаете? – Знаю, – ответил я, – это что союзники Рим взяли? – Как, разве взяли? – Вчера в 4 утра. – Вот как… Ну, нет, это что… – А что же? – Союзники высадились во Франции, вся армия, 11 тыс. самолетов… громили берега Франции…

137

Какая радость! И тут же через несколько минут вспомнилось, как радовался я, когда Ставский (теперь покойник) в санатории тоже так, как теперь, неожиданно объявил: – Вы знаете новости? Немцы заняли Норвегию, прорвали фронт в Бельгии… Тогда радовался победе немцев, теперь англичан над немцами.

8 Июня. Приехал в Москву и прочитал о «вторжении в Европу». Огромность событий вскинула мою душу высоко, и оттуда с высоты исторического взлета представил Лялю, в упоении работающую лопатой на огороде, понимающую эту работу как жизнь в раю. Она бы прямо засмеялась даже, если бы знала, что я поехал в Москву, только чтобы прочитать газеты. Она бы сказала: – Зачем мне гоняться за новостями: все необходимое для чувства современности само придет. – И знаю, что она права: сам, бывало, так относился к общественности; но теперь так не могу.

Плотники вкопали столбы и стали на них с наружной стороны к дороге выпиливать вкладыши для слег. – Вы их снаружи выпиливаете? – А как же? – с иронической улыбкой спросил меня плотник. – Можно и внутрь, – ответил я, – кнаружи столбы, а слеги внутрь. – Столбы наружу! – засмеялись оба плотника, – это новая форма. – А почему бы не подумать и о новой форме, – сказал я, – вот в моем деле так и требуется, тем и кормимся, что на каждый раз придумываем новую форму. – Каждый раз новую? – ахнули плотники. – Ну, это тяжело. Нет, мы делаем всегда по одной форме, как люди установили раз навсегда, так и делаем: столбы наружу, слеги внутрь.

Так некогда, может быть, и сам Бог прошел по миру, всюду разбрасывая свои мысли-формы, и когда Он прошел, жизнь осталась в этих формах, и это вечное повторение форм мы теперь называем природой.

9 Июня. Вернулось тепло вот только теперь. До обеда возился с машиной на заводе. Напечатанная 6-го Июня речь председателя Торговой Палаты в США – <вымарана 1 строка>.

138

Везде говорят о том, что марганец не сознает своей социалистической природы и пр. Точно так же и молитва Рузвельта была понята как мост между массами и вождями, между государственным и частным человеком и его интересами.

Говорят о бесцензурном американском кино и что «Вестник Великобритании» будет выходить в 50.000 тираже. Пахнуло свежим воздухом, но все боятся и только перемигиваются.

Что-то вроде начала большой перемены. Коммунистка Ковальчик считает это «началом идеологической борьбы». Но… если «молитва», печатаемая в «Правде», похожа на поцелуй, то воспитанный советский гражданин после поцелуя должен ожидать подзатыльника.

Вторжение в Европу Нового Света лично для меня демонстрирует машину (11 тыс. действующих самолетов) на службе человеку для защиты его жизни. (Это явилось по сравнению с нашей «героической» борьбой.)

Цена счастью земному кажется для множества вступивших в такую сделку слишком высокой, но кто не пожалеет цены и радуется, тот и есть истинно счастливый человек.

10 Июня. Дождь летний и день пестрый, то солнце, то дождь. Огороды в восторге. Как это странно бывает, что вот все же знают, осенью будет нипочем картошка, и все-таки все сажают ее: именно, может быть, потому-то и взялись, что чуют конец войны, навалились всем миром покончить страшное дело.

С утра 1 ½ часа стоял в очереди за хлебом: жара, духота, люди злющие. – Есть, – говорю, – надежда, что к осени освободимся от очередей. – Радость-то какая будет. А вы читали вчера слова Рузвельта? – Молитву? Что вам понравилось? – Слова там есть хорошие, какие слова!

Простояв 1 ½ часа, заплатив в одной очереди за хлеб, узнал от продавщицы, что, не уведомив, меня прикрепили в Другую булочную, и хлеба здесь не дали, а когда я попросил

139

назад деньги в кассе, то направили за разрешением на Якиманку. Пришлось бросить их и перейти в другую булочную. Вчера было тоже так с бензином: сказали, что из Трубниковского перевели на Софийку, пришел на Софийку, – там не дали. Поехали на Трубниковский и там разобрались, что это писателей группы Михалков-Маршак перевели на Софийку, а моя группа Горький-Толстой осталась в Трубниковском.

И так всякое дело, вот почему все мы так удивляемся нашей победе, каждый понимая, насколько, значит, растяжим человек в своих пределах, если за него хорошенько взяться. <Вымарано: И, значит, наша победа основана на двух началах – это особая сила [растяжения].> <Зачеркнуто: К примеру сказать, вот я, стоящий не так высоко, должен выносить невозможную бессмысленную тягость; но если бы я пожелал освободиться от тягости очередей и т. п. и занять место, где люди не мучатся, как я, со своими автомобилями, а их подают им чистенькими, где лишь по слухам знают об очередях <неск. слое нрзб.>. Потому-то у нас всюду теперь такой частный человек восхищается словами молитвы Рузвельта, что слова эти являются мостом, соединяющим частного человека с государственным.

Все еще не смеют об этом прямо сказать, но каждый думает, что с момента вторжения союзников в Европу фашизм вышел из системы мировой борьбы. Мы здесь, не имевшие прямого общения с идеями фашизма, так и не можем твердо сказать, что это было такое. Но теперь, с выпадением фашизма, стало совершенно ясно, что современность, столкновение мировых сил, выражается в столкновении частного лица (личности) с государственно-коллективным началом: тут вся изюмина современности. Теперь спрашивается, довольно ли пролито крови, чтобы частное лицо (Америка) и коллектив (СССР) могли длительное время состоять в «дружбе»?

Написать бы роман с изображением столкновения частно-личного начала в человеке и государственно-общественного.

140

<Вымарано: Если бы царизм с его православием был действительно так хорош, как некоторые сейчас о нем думают, то <1 строка нрзб.>. А что вы думаете? Коммунизм – это есть не что иное, как раз-облаченный царизм. Спало православное облачение – и костяк облачился в правду.>

11 Июня. Представляю себе верующего, честного епископа, как говорят о Луке, и спрашиваю себя, какие бы вопросы мог я ему поставить и живут ли во мне такие вопросы. Нет’ ясных вопросов нет, я, как и весь народ, ожидаю лишь освобождения из адского плена войны, и, может быть, единственный вопрос оформляется в словах: Бога ли просить о своем освобождении, или дать выкуп за себя дьяволу.

У нас гостят милые люди, мать и дочь Оболенские.

12 Июня. Величие выступления союзников совсем вытеснило из меня горькие обстоятельства хождения с повестью в Кремль, и стало так, будто я вовсе и не писал повести, или написал плохо и теперь стараюсь все забыть. Плохо, однако, что писать больше не хочется.

Вчера за обедом сказал, что <вымарано: коммунизм> – это <вымарано: раз-облаченный царизм: православное> облачение спало с <вымарано: царя>, и осталась «голая правда». Скоро, наверно, начнется облачение в какие-то новые одежды.

По вечерам бывает розовая заря, и на заре розовой из нашего окна лес темно-зеленый, и на этом темном из чьей-то трубы спокойно поднимается и голубеет дымок.

Жду радости из постоянного источника.

<Зачеркнуто: С полгода тому назад я выхватил в церкви слова «Научи мя творити волю Твою» и присоединил к своим личным утренним молитвам. Теперь, прочитав 141 в газетах произнесенную по радио молитву Рузвельта, я вдруг понял, что «творити волю Твою» я про себя относил к своему творчеству (литературному) и в этом было то нечто от разума, что наполняет всю молитву Рузвельта> И я думаю теперь, что только величие событий могло поддержать молитву Рузвельта, не будь их – она