от злодея, только бы затаиться от него где-нибудь в густели, – какое мне дело до роли злодеев в природе.

Вот он, вижу, мой дикий голубь, затаился на сучке под лапками ели. Сиди, сиди, мой друг, вместе, может быть, и пересидим, ты своего кривоклювого, мы своих. И когда он улетит и мы расправим свои крылышки и увидим мир под солнцем таким прекрасным, каким он для нас, может быть, никогда не бывал, будет мой голубок благодарить вечного Бога, Творца неба и земли, но не хищника, от которого мы ускользнули.

23 Июня. Мелкий окладной дремотный дождь в полной тишине шевелит трепетные листики моей яблонки, трава седая, орут молодые грачи. А мне вспоминается в каком-то году (чуть ли не 18-го Августа, день авиации) Тушинский аэродром и нашу машину, зажатую сотнями других. Рядом в другой машине дремлет И.М. Касаткин. А дождик, точно как теперь по избушке, стучит по машине. – Вы тоже задремали? – вдруг открывая глаза, спрашивает Касаткин. – Дождик’ – говорю я. – А почему это? Вы замечали, как это бывает в дождик в природе: не только нам, но всем дремлется. Что это?

Сколько воды с тех пор утекло, и сам Иван Мих., я слышал, расстрелян, кажется, за троцкизм. И самое главное, сколько я с тех пор всего перезабыл, сколько даже к себе-то самому обрел равнодушия, но лицо Касаткина, когда

160

он говорил о мелком дождичке, такое усталое, такое дремотное, такое измученное вижу теперь, и мне кажется, оно упрекает меня за живость мою, и как-то не он один, Иван Михалыч, а с ним целый мир мертвецов сквозь хмару дождя глядит на меня в удивленном ожидании с вопросом: все кончается в мире одинаково, из-за чего же он бьется?

24 Июня. Еще слышно кукушку, еще прибавляется день, но завтра (25-го) время остановится, и потом мы перевалим во вторую половину года, день пойдет на снижение.

Цветет малина, и тут же цвет поедается коричневыми жучками.

Христос и Христова любовь как начало всех изменений в природе (и происхождения видов). Все на свете течет, изменяется, но само действующее начало, любовь, неизменно. Изменение происходит от борьбы любви, образующей личность, с любовью родовой. Из действующих в природе сил самая близкая к любви человеческой – это вода, и вот почему детей у нас крестят водою. В природе вода и ветер создают изменения, и вот почему крестят человека водою и «духом».

Вода и ветер в природе создают изменения

Поют зяблики с незапамятных человеком времен, но все-таки было же время, когда их не было. Это нам кажется в отношении нашей жизни, что зяблики пели всегда. На самом деле, т. е. в отношении вечной личности, жизнь всего рода зябликов – одно мгновенье, и за это мгновенье возникали и у зябликов, как и у нас, личности, изменявшие и направлявшие движение их родов. Христос как начало изменений действовал и у них, но пришел Он только к нам, людям, и мы были с Ним, и Он оставил нам свои Слова как путь к божественной жизни.

Вчера мы ходили к начальнику узла Дмитровского канала (Георгий Петрович Никулин). Он и жена его – вот

161

диво! Чисто помещичья пара, притом, как это часто прежде бывало, он под башмаком у жены. Обещал дать нам постоянный пропуск в свои рыболовно-охотничьи угодья. Так я замечательно устроился под Москвой, ничем не хуже, чем под Переславлем в Усолье.

Я рассказал Никулину о своих разных трудностях, что, например, в писательстве не могу писать, как теперь надо, и мучусь. – Чего же мучиться, – ответил он, – теперь же все определилось в политике, все ясно. Остается немного подождать – вот и все.

25 Июня. Кажется, это сегодня такой день равновесия: ни на лето, ни на зиму (день весеннего равноденствия?). Утро после вчерашней грозы солнечное. Но, конечно, по-прежнему обрадоваться такому утру теперь невозможно: такой радостью мертвецов не подымешь. Но мы надеемся, придет какая-то иная радость, и мертвецы ей не помешают.

Вот вспомнился главный родник моей поэзии и писательства. Я окончил в Лейпциге агрономический институт, готовился служить в России агрономом, и ни малейшей мысли не было у меня о писательстве. Я тогда даже не вел и дневник. Поехал поглядеть на Париж и влюбился не потому, что был прельщен красотой или добродетелью, а потому что время пришло. И вот когда эта слепая любовь взрывом своим отбросила меня далеко в сторону, то, очнувшись где-то, я нашел у себя в кармане какую-то бумажку, какой-то карандашик и начал на ней записывать свой роман по главам: было тогда-то (в такой-то день недели, во столько-то часов) и там-то, без всякой лирики, без всякого личного отношения, раздумья, оценок. Это была регистрация места и времени (даты) непонятного огромного события в моей личной жизни, меня куда-то повело по пути страданий к блаженству.

И вот эта-то первая попытка регистрировать даты события и была началом моего писательства, началом борьбы за виденный мною и ускользнувший от моей неумелости и преступной слабости настоящий мир блаженства.

162

Природа мне откликалась на этом пути: я стал просто записывать эти отклики и тем удостоверять других в действительном существовании страны непуганых птиц. Есть такая страна! – вот и вся тема моего писательства.

Ляля появилась как сильнейшее доказательство существования открываемой мною страны. После того как она пришла, весь вопрос свелся к способу обнаружения чуда, к чему-то похожему на операцию снятия катаракты с глаз у людей. И прежде всего я набросился на пелену ложной науки (хуже всякой схоластики!), закрывающей людям мир живой природы.

Христово начало в природе как начало всех изменений, личное начало везде и во всем.

Вульгарное мироощущение учит нас, что Пан умирает во Христе, а надо показать людям, что Пан, вступив на путь изменений во Христе, обретает независимость своей радости даже от смерти.

Приезд всех Барютиных. Четыре сестры, и все такие разные: Катя, Зина, Женя и Людмила. Евгения, красивая и умная, полная добродетелей женщина еще не могла преодолеть свою индивидуальность. Зина же святая и перешагнула через себя. Катя – это у них Марфа, но с большими капризами («камень преткновения»), женщина – так и сяк. И Милочка, младшая, как Иван-дурак: «младший вовсе был дурак», и тем не менее она первая попала ко мне в повесть (нашего времени).

Перечитал новые газеты. Покатал Барютиных до воды.

Боюсь, как бы не прозевать грибы. Уже должны показываться подколосники.

26 Июня. С рассвета окладной дождь.

Последнее немецкое изобретение, управляемый по Радио самолет, имеет форму сигары, летит прямо, как его запустят, и не может уклоняться при нападении, не может защищаться при скорости меньшей, чем у истребителей.

163

Весь немец сказался и кончился в этом последнем выпаде.

Русские пережили такое отчаяние, о каком и не снилось союзникам, и этим – странно! – именно этим они и сильны. Частная воля, за которую стоят союзники, для русского что-то вроде забавной игрушки для взрослых. И так хочется поиграть каждому, и с такой завистью смотрит русский на частника. Но разве можно в это упираться в серьезном деле, этому можно только улыбнуться, как счастью. И вот нате вам, русские, вторжение союзников в Европу: чем это не серьезное дело, чем это не организация, в которой не люди служат машине, а именно машина в руках человека является спасительным средством.

Победил русский народ немца, и, конечно, в состав народа этого входит как часть организующая воля большевиков и <1 вымарано>. Победа приводит эти внутренние споры к концу, теперь, конечно, и грузин Сталин, и еврей Эренбург – русские люди. <2 строки вымарано.> Итак, в грядущем торжестве русских оставляю им все свое русское, сбрасываю с себя его, как Илья Пророк сбросил свою мантию, а сам я…

До чего проста, прекрасна и необходима человеку его древняя вера в бессмертие души, сливающейся в жизненном подвиге своем с Богом.

Христианская кончина есть величайшее усилие человека, величайшее его движение и последнее изменение (всю жизнь двигался, стремился, старался измениться и наконец-то достиг: изменился и сбросил с себя ненужную ему больше «мантию»).

Как может победа наша коснуться души моей своим свинством, если в личной жизни своей я не попался на крючок славы и вообще не «прославился». А может быть, Бог даст, и весь русский народ, обрадованный тем, что можно будет полегче, получше пожить, не забахвалится

164

своей победой, не одуреет, как немцы в старое время одурели и теперь стукнулись в стену лбом.

Падение Жени Р. Ее брак вышел как падение: испугалась безумия охватившей ее страсти и монахиней стала через неделю после брака. Так страсть, доведенная до своего предела, открывает нам, что девственность есть нечто вроде страсти в состоянии пересыщения. Вернувшись к девственности, Ж. оставила своего мужа возле себя… Так и сложилась у Рождественских жизнь как ее отрицание. Вот где бездна оказывается.

27 Июня. Раз отмерь и семь раз примерь, т. е. семь раз усумнись и раз утверди, семь раз подумай «нет!» и один раз скажи «да». И так точно в религии на семи сомнениях утверждается Бог. Вот почему произнести на людях слово «Бог» или «Христос» бывает трудно, кажется, еще не все семь «нет» пережил, чтобы сказать свое «Да».

Вчера ко мне подкралась тоска и перешла в скуку невыносимую. Кот ночью кричал вне дома, пытался бросаться на окно, падал, опять кричал, и мне это было так, будто смерть моя ломится в меня, и оттого мне так больно. Ни попытки молиться, ни войти в близость с Лялей не помогли.

От этой гостьи ночной все усилия ломались, как прутики.

Утром я сказал, обнимая Лялю:

— Прости меня, я тебя потревожил, но мне было трудно: за мной смерть приходила. – Не верю, – ответила она спокойно, – это мистика: я в это не верю. Сказал бы ты это Жене, может быть, имел бы успех. Я же думаю, что «смерть» твоя сложилась из разных неудобств, что поздно Дали поужинать, расстроилась машина и т. п. Я даже не думаю, что у тебя какая-нибудь серьезная болезнь. Если же болезнь, то надо обратиться к доктору.

Так не удалась моя «смерть», и утром я раздумывал о семи «нет» перед тем, как сказать одно «да».

165

Еще я думал о своей матери, которая в 74 года не дожила до старости и внезапно умерла ребенком. Я помню, однако, ее мрачные часы и, может быть, дни, когда она глядела не такими, как всегда, глазами, как пыталась заговаривать о страшных вопросах по Толстому, по Евангелию, и ничего не могла сказать своего, только виделся в глазах ее страх перед этим