наверно необходимо, как переживание, возможно, придет время, и окажется, что в моем продвижении оно было необходимо, как необходимо время, чтобы копилка наполнилась монетами.
Они, конечно, все верят: и философы, и поэты, но только не знают об этом и занимаются делами случайными. Вот почему Сократ и наставлял людей, чтобы каждый из них стремился познать себя самого.
Мы ведь все жили в благополучии и, если с кем-нибудь случалось несчастие, старались помочь и иногда тоже в несчастии помогали. Но случилось так, что все мы, прежние благополучные, попали в несчастье, и некому стало помогать. Между нами и вами теперь разница лишь в том, что мы никого не виним в несчастье и только хотим сами себе помочь. Вы же, беспомощная, все время держите в уме нарушителей вашего прежнего покоя и тем отводите себе душу. Помните, что есть только два способа, чтобы не отстать от времени: первое – это борьба, второе, если этих сил нет, надо вызвать из себя силу смирения, чтобы не мешать собой людям, которые всегда жить хотят.
Полушутя я сказал: – А если я так мешаю, так возьму и уйду. Полушутя Ляля бросила: – Попробуй-ка, уйди.
6 Июля. Вчера Ляля уехала в Москву за продовольствием, я один с тещей и думаю о ней, как о человеке
177
достойном, но который вышел из времени. Почему человек выходит из времени, иначе говоря, преждевременно умирает (духовно). Только временный человек может выйти из времени: сколько у нас было таких писателей! Так и все люди, одни выходят при жизни своей, другие остаются после смерти в памяти очень надолго.
«Временные» люди – это иначе назвать эгоисты: думают только о себе. Как бьется Ляля, чтобы не попасться в эту ловушку времени!
Перед человеком стоит задача великая: не попасться в ловушку времени. Жена спасается любовью, муж – творчеством.
Итак, «современный человек» – это не тот, кто приспособляется ко времени, меняется сам как хамелеон. Современный человек – это кто мысль своего поколения узнает в другом, держится за нее и не отстает в новом времени от молодых. Человек, выходящий из времени, всего боится – это раз, и второе, от чего он боится всего нового, это гордость, основанная на предрассудке старого времени.
<Зачеркнуто: Физиология любви. > Бог мой, да я разве посягаю на нее: она спокойно прошла, даже не взглянув на меня, и наверно я больше никогда не встречу ее. Но после нее во мне осталась форма стана и ослепительное на солнце раздолье ее белой груди. Что-то вспыхнуло во мне, и весь мир со звездами и паучками, и ландышами, и козявками всколыхнулся в едином чувстве любви обнимающей. И почему это грех?
Нет. Но если я отдамся этому чувству и войду в него не поэтом, а всей личностью, оно неизбежно приведет меня к долгу Адама обрабатывать землю в поте лица, к тому долгу, который поглотит собой то первое чувство любви. Есть одно-единственное средство сохранить навсегда чувство радостного объятия всего мира первой любви. Это средство при первой вспышке добровольно взять на себя немедленно страдание жизни (крест) и обратить страсть смертных в Христову страсть бесстрастную. (Так поэты и делают, как Лермонтов.)
178
Теперь, когда подходит конец нашего пятого года любви, бывает, представится, что нашему ребенку было бы скоро четыре года. Тогда у меня это становится полувопросом, полуупреком (я-то ведь за нее боялся и делал не для своего удовольствия). Для нее же это не вопрос, а только болезненный упрек: от кого-нибудь – нет, но от меня, ей кажется, она должна была иметь ребенка.
Ляля приехала из Москвы, там она встретила Елену Исааковну Уфлянд, и та ей рассказывала о нравах на фронте («Одна только я устояла»). В конце войны этим летом совершенно уверена и даже больше: – На фронте везде идут разговоры, что немецким семьям пощады не будет от «русского» солдата.
Гитлер правильно говорил, что это будет большая война. В том смысле большая, что в нее включаются идеи всего мира или что в ней участвуют все боги. И по числу жертв (относительно числа составных единиц народностей) и по роли еврейских капиталов в Америке видйо, что еврейский вопрос (и смежное с ним христианство) является коренным вопросом войны (все вертится где-то около этого). Тайные пружины войны скрыты от нас, возможно, что и сами коммунисты идут, как коровы…
И вот опять еврейская черта. Помню, как я у себя под диваном во время нашествия Мамонтова упрятал Розу. А когда казак за 100-рублевую керенку подал мне в окно рулон ситца, вылезла Роза и сказала: – Нельзя ли и мне тоже за керенку? Точно так же и теперь в лимитных магазинах жидовочки как ни в чем ни бывало на высоких каблучках юлят-роятся возле продуктов, что-то смекая, кому-то подмаргивая.
— Это герои, – говорил Вальбе, – евреи, только евреи спасут русских. – От чего спасут? – Осталось без ответа.
Может быть от христианского идеализма? Но разве русский кулак хуже еврея чувствует материю?
Несомненный факт, однако, что Эренбург является виднейшим писателем нашего времени, и по заслугам. По
179
существу, как художник, он совершенно ничтожен: нет в нем ничего. Но он знает, о чем пишет, и ему можно писать о мести, не пишет, а скрежещет, как шестерня при неправильно включенной скорости.
Можно ли представить себе Пушкина с больной женщиной на руках, пусть даже мать, и что ему приходится своими руками ежедневно ставить ей клизмы? И то же самое, взять преп. Серафима, чтобы тоже и ему в этом копаться. Нет! И поэзию, и молитву охраняет от житейского долга атмосфера долга пустыни. Поэт и молитвенник в своих пустынях видят жизнь в миражах. А социалисты и нигилисты, с Базарова и до Ленина, всем поэтам и святым предлагают взять в руки клизменное дело и проверить всю поэзию и религию на уходе за ближним.
Сосед мой, Яков Дементьевич, мужик длинный: живал на хороших местах. Сегодня я начал прибивать к слегам решетник, он подходит и говорит: – Вот, М. М., прошлый год не стали бы на такую работу: все еще разбирали готовое, а не собирали. А теперь вы не один начинаете прибирать возле себя. – Выходит, – сказал я, – мы с вами теперь самые передовые люди.
— А как же’ Мы начинаем, и вот погодите, кончится война, валом повалит на землю народ: жить-то ведь теперь каждому хочется.
Правда, будто теплым ветром повеяло, и каждый это чувствует.
7 Июля. Слышал кукушку – еще поет, но траву в саду скосили.
Пришиваю палочки к слегам забора личного моего участка земли с яблонями, ягодами, огородом и чувствую, что в этом деле я начинаю такое, чем скоро будут все заниматься и о чем сейчас все мечтают.
Как назвать эту грядущую перемену жизни? У нас было время прямого разрушения старой жизни, после того началось время строительства, которое сопровождалось строительством
180
личной жизни и относилось исключительно к государству. Теперь, только теперь после 27 лет личного разрушения на пользу государства (в этом-то ведь и есть наша сила) начнется время личного строительства. Мне кажется, что после такой революции и такой войны презрительное название «мещанство», в русских условиях применяемое к личному материальному устройству, отпадет.
8 Июля. Эта суббота была вчера, я ничего не записал и теперь в воскресенье не могу уже вспомнить, чем отметился во мне этот день. А ведь было непременно что-то… Ах, вспомнил, как трудно мне было разогнуться после работы на солнце над забором. И что вечером, сидя с Лялей на крылечке, слушали салюты из Москвы (Барановичи). Еще помню, как мальчик Боря в это время, как я работал над забором и тяжко вздохнул под тяжестью адамова труда, тоже взял пример с меня и тоже так тяжело вздохнул. И я (старик оказывается!) с улыбкой подумал о тех нас, кто в прежнее время, сам лично не зная тягости физического труда, вздыхал и сочувствовал, сколько нас таких было, и все это теперь прошло!
Ну вот, слава Богу, этим вздохом ребенка отметилась моя пропущенная суббота. И да, какое это большое дело взглянуть в лицо проходящего дня.
И я сколько лет была руководящим лицом в комсомоле, но когда услыхала о новом законе о материнстве, что за 10 человек детей женщина получает звание матери-героя, сказала: – Мне бы стыдно было получить такое звание. – За что? – спросят. – И я должна буду ответить: за то, что рожала.
Но, конечно, стыд выходит не через рождение: оно – священное событие в личной жизни частного человека. Стыд происходит от вмешательства государства в интимную жизнь человека, из-за чего рождение человека приравнивается к любому производству. Какая-то последняя грань русского нигилизма, за которой остается лишь воскликнуть по-русски: – Хуй ли, еб вашу мать!
181
Николай Иванович Вознесенский из села Воскресенского, молодой человек (27 лет), садовод по профессии, ныне лейтенант, заведующий каким-то гаражом в Москве. Проходя ежедневно мимо моей дачи, он видел, как я шкурил столбы, как ухаживал за машиной: смазывал, надувал баллоны, мыл. Подумал, что я это для кого-то делаю это все. Недавно, проходя мимо меня навеселе, он поманил меня пальцем и спросил:
– Ты, дедушка, кому это помогаешь?
– А я сам себе, – ответил я, – помогаю: я писатель и стараюсь все для себя делать своими руками.
– Разрешите мне вам помочь, – сказал он с большим почтением, – у меня есть замечательная лампа-переноска, есть конденсатор, молоточек для трамблера, хотите я сейчас вам привезу на велосипеде.
– Привезите, – говорю, – только не знаю, как я расплачусь.
– А ничего не надо, поставьте 100 гр. вина, распейте сами 100 гр. со мной, и я буду очень доволен: я больше всего дорожу хорошим обществом.
– Ляля, – объявил я дома, – к нам прилетел ангел: и шофер, и садовник. Сегодня «ангел» явился с женой и девочкой и начал нам служить. О каждой яблонке, вишенке, о смородине и малине рассказал, что нужно делать, выслушал мотор, опять очень неглупое сделал замечание. Осмотрев хозяйство, обещал дров привезти и, когда уходил, попросил разрешения привезти сейчас на велосипеде молочка.
Вечером в постели я сказал Ляле:
– Ты, живя со мной, была не раз свидетельницей явления подобных неведомых друзей, вспомни Митрашу. Вот за это я и живу в России и люблю русский народ.
– Почему же русский, – спросила она, – разве англичане или любой народ хуже?
– Наверно, не хуже, – ответил я, – но ведь это отвлеченно и неощутимо для меня: ни языков как следует не знаю, ни
