может, и до конца столетия.

При таком предположении исчезает все непонятное, – и вопрос о сотрудничестве капиталистической Америки с социалистической Россией, и вопрос о причинах победы «глупой» России над немцами умными.

И вдруг все стало ясно: надо помнить, что мостиком к этому сознанию были два разговора с Н. В., в первом две-три недели тому назад она сказала: «Во всяком случае, после войны будет не так, как теперь», а вчера: «Будет не лучше, если не хуже, ведь немцы хитрые, они устроят революцию и так выберутся». После того я стал раздумывать, почему же у нее мысли так переменились. И вдруг понял, и это, конечно, под влиянием приближения Красной Армии к границам Пруссии. Так мысль-догадка пришла и в мою хижину. .<5 строк вымарано.>

217

И как тоже совмещается в ней теперь решительное неверие в возможность улучшить жизнь людей на земле внешними средствами с неослабевающим никогда оптимизмом? В настоящее время, напр., она ничуть не надеется на что-нибудь хорошее после войны, кроме разве того, что нам явилась какая-нибудь счастливая случайность. Значит, пессимизм ее устремлен в сторону «всех»: нельзя изменить смертную природу людей, а оптимизм обращен в сторону каждого: каждый обладает бессмертной душой и во власти каждого достигнуть не только бессмертия, но даже и возвысить себя до Богочеловека.

Пишу в машине, а вокруг в малине везде шныряют и раскачивают листики синички, – как там хорошо. Туда, туда! Туда!

Вот, вижу, одна села на жердочку забора, прибитую моими собственными руками, села, и спустив крылья, трепещет ими. Другая, мать ее, с малининкой в клюве, подлетает и сует ей ягоду из клюва в клюв. Разве это не трогательно? Соберись же с духом, Михаил, этими глазами своими погляди на людей, как на птиц.

2 Августа (Ильин день). Бывало, с этого дня охота. Теперь смотрю назад и дивлюсь, в какой пустоте вырастали мои цветочки, и как это далеко, и как много вошло в меня после встречи с Лялей.

3 Августа. Берусь за перо и не вижу длинных темных коридоров, стенок каменных и железных, через которые должно пройти мое слово и там постучаться в сердце моего читателя.

<Зачеркнуто:Чудо в том, что слово проходит через железо и камень.>

Приезжал Елагин с женой – какие-то коммунисты-некоммунистные.

В 6 вечера поехали с Лялей в Москву, она за лимитной книжкой, я по делам фото.

218

4 Августа. Весь день занимался фотографией и в этом деле хорошо забылся от переживаний – тоски по литературной деятельности.

Как-то случилось вдруг после «Повести», что исчезла всякая охота писать для печати. Раньше в этом писательстве таилась игра, в которой я всегда надеялся выиграть или сделать такое, чего раньше никто не мог сделать. А тут открылось, что или никакого и нет сюрприза в этой игре, или вообще это не игра, а расчет, на который нет у меня ни ума, ни охоты. Утешенья мало. Ляля этой ночью мне говорила, что если бы оставил литературу и с таким же жаром стал делать жизнь, как ее делали святые, то не страдал бы от утраты. Задушевные слова любящего человека так меня обласкали, что я и в самом деле некоторое время мечтал о возможности какого-нибудь чудесного дела, заменяющего мне служение слову. Очень похоже было на то время в молодости, когда я надеялся чем-нибудь заменить утрату невесты. И ведь заменил! Ведь что в моем писательстве ценное? Только любовь, направленная словом к сердцу неведомого друга, заменившего невесту. Почему же теперь писание слов нельзя заменить молитвой и любовь к неведомому Далекому не обратить к ближнему?… Кажется возможным, но… нет ли в этой замене скрытой усталости, желания зарыть свой талант в землю: Пушкин не написал бы «Медного всадника», не было бы молитв Лермонтова, симфоний Чайковского.

Искушение…

Сколько ума в стихотворениях Лермонтова, того ума, с которым борется каждый поэт и подчиняет его, как служебную машину. Этот ум у поэта, как кость у борца, как сталь у кинжала.

5 Августа. – У нас нет наследственной собственности.

— Что вы говорите! Какая же другая сила движет у вас жизнью людей?

— Трудно ответить, что именно вместо этого, но на этом У нас и вслух и молча все сошлись: не материальное наследство будет у нас соединять поколения.

219

— Если не материальные, то какие же блага будут наследовать дети от своих отцов?

— Сейчас мы еще не знаем, какие это блага, но предчувствуем их, как нечто лучшее, чем наследственная собственность.

6 Августа (Борис и Глеб, в Хрущеве ярмарка).

— Помните, друг мой, как вы рассказывали о лихорадке, бившей вас перед дверью известного вам кабинета? Вы дрожали, п. что в это время у вас отнималась та личная сила, из которой путем отчуждения складывается власть государственная. И каждый из нас, поступая на службу, в чиновники, отдает себя в распоряжение десятирожного зверя, как называли раскольники у нас государственную власть.

А помните время, когда каждое деловое собрание оканчивалось выбором лиц, направляемых для заключения к дверям того кабинета. И сколько раз в личной борьбе вам хотелось броситься для жалобы туда, но вас не пускали туда потому, что вы хотели воспользоваться силой того кабинета для себя лично. И каждый, такой как вы, способный живой человек, имевший мнение о царственном значении своего личного начала, «раскулачивался» и уничтожался бесполезно, если не хотел хотя бы «для виду» сложить себя «добровольно», чтобы проползти через порог того кабинета. В этой борьбе за себя нет спасения в обмане. Обманывая, попадешь в ту же гибельную борьбу за себя с другой стороны. Единственный выход – это посвятить себя служению тому высокому духовному началу, во власти которого находится и сила «того кабинета».

Никогда я не был так чужд и поэзии, и природе, и людям, как теперь. Единственное, что есть у меня – это Ляля. Томлюсь, тоскую в безделье полном, все не мило, ко всему равнодушен, кроме одной Ляли. И она говорит мне, целуя, перед тем как уснуть ночью:

— Помни, что ты – это веселый дух, и если ты в печали, то это не ты.

-Кто же?

220

— Никто. Вернись к себе и будешь веселым.

Накануне своих именин вчера приехал к нам Борис Дм. Удинцев и сказал нам, что А. Н. Толстой тяжело болен. При всей отчужденности моей к его личности, если он умрет, я буду чувствовать утрату, какой бы он ни был как человек, но он – писатель. Слышал, будто он хлопотал о возвращении Бунина, и ставлю ему это в заслугу…

Помню Елецкого махорочного короля, Ник. Ив. Романова, небольшой человечек с острым лицом, высказывается бросками, по-суворовски. Он в молодости жил «в каменьях» (последнее место в Ельце), занимался починкой гармошек и вышел в короли – от махорки в миллионеры. Как это случилось, какому богу он молился – не знаю. Конечно, была в нем немалая страсть к тому, чтобы отстоять себя, немалый ум и особая воля к тому, чтобы усиливаться, вкладывая в себя воли других людей, которые, в конце концов, на него и работали (талант организатора или собирателя чужих воль). Трудно сказать, какому богу он молился, создавая из ничего миллионное состояние. Может быть, тому же самому Богу, которому и мы молимся. У него во дворце в особой комнатке стоял даже аналойчик с духовными книгами, по которым он читал вслух. В этой самой маленькой, самой безопасной комнате уединялись ребята, его сыновья, для тайной выпивки и в аналойчике прятали пустые бутылки. Вот эти бутылки и были теми гранатами, которые потом взорвали царский трон…

Я сейчас вспомнил ход мыслей, который привел меня к убеждению в том, что подобные бутылки и взорвали Царский трон. Романов-то, Николай Иванович, накопляя состояние, должен был иметь в виду и наследника этой собственности, иначе трудное накопление было бы бессмысленным: собственность в движении рода, наследство содержит в себе мечту родового продолжения личности: Авраам родил Исаака и вместе с тем передал ему свои стада, и сам Бог Израиля участвовал при этой передаче так же реально, как участвует у нас при утверждении в наследстве

221

нотариус. Но что это за отношение собирателя наследства к Богу и наследнику, если самый аналойчик, за которым молился Ник. Ив., сын наполнил пустыми бутылками.

Так, я думаю, и царство наше русское в своем наследовании попало в руки Распутина. Недаром я помню так хорошо во время свержения царя поведение Николая Ивановича Романова. В то время, когда масса людей, даже богатых, в положении Ник. Ив. чему-то радовались – как глупо! – он один в Ельце ясно и твердо знал, что с падением царя падет все. – Чувствую, – говорил он, – земля под нами колышется, и скоро мы все полетим в пропасть.

Говорят, он узнал, в конце концов, о пустых бутылках, наполнявших его аналойчик, и должен был некоторое время вести свое огромное хозяйство в пустоту, не имея в виду наследника. И не ему ли было предвидеть судьбу беспредельно разросшейся империи, когда царь отдал царство брату, а тот, умница, передал наследство в пользу народа. Николай Иванович вышел из самого простого народа «в каменьях» и хорошо знал, как поступит с наследством этот народ, если останется без царя в голове.

Вот теперь после всего на развалинах прошлого у подножия каркаса Дворца Советов стоишь в раздумье о будущем. Что же, так это и останется, что весь русский человек свою личную волю будет складывать вечно у подножья каркаса, чтобы раствориться в безликом наследстве, как исчезает капля воды в океане, как жизнь пчелы переходит безлико в собранный мед, как все живое в природе обречено стать навозом для будущего? Или опять понемногу под разными предлогами из общего безличного народного наследства будут оседать личные материальные образования, скопляясь расти и связывать наследственно поколения?

Едва ли последнее, едва ли и первое. Мы знаем твердо теперь, что землю нельзя отдавать в личную собственность – это раз. Также знаем, нельзя передавать крупные государственные сооружения. Знаем, что нельзя развращать детей, скопляя для их благополучия чужой труд. Знаем, что не всякой женщине назначено быть домашней

222

хозяйкой, и много всего такого мы знаем, разбив «буржуазные предрассудки». Но мы также узнали, что не должен человек всю творческую личность свою складывать, как жертву идольскую перед «тем каркасом» человеческого благополучия. В дальнейшем, перед нами все ясней и ясней будет открываться путь приятия наследства нематериального, в котором личность человека бессмертна.

Приезжал автоинспектор Сладков Иван Васильевич с Папановым, обещал привезти на грузовике конский навоз из Москвы и горбыли.

Ночью во сне писал «Раздел», т. е. о старом времени в новом освещении,