и ушел. И больше о нем не слышали.

Приходили неизвестные люди и делались начальниками, и выдавали бумаги, не имея даже печати. Любой дезертир может сделаться начальником милиции.

Вот оно: «ужо тебе». Евгений из «Медного Всадника». Почти нет семьи без «ужо», и рядом величайшая победа.

В этом свете Гитлер, как Медный всадник: и все увидели на этом коне соломенное чучело.

Судьба поэта, как человека, предопределена поэзией… Особенно ярко было это, когда она дала согласие и передала письмо родителям о том, что она выходит замуж. Прочитав письмо, он покосился на нее и вдруг увидел чужую ему и мало интересную девушку. Она инстинктивно это поняла и вдруг, вырвав письмо, разорвала его на мелкие кусочки и бросила в Сену. Тогда чувство вернулось к нему с большой силой, и человек опять вошел в судьбу свою, определенную поэзией.

275

19 Сентября. Вчера пошли на завод к директору Со-колину (еврей Семен Лазаревич) просить заменить поломанный карбюратор. Он немедленно велел принести новый. Пока сидели в ожидании, Ляля стала ему жаловаться на мелочи жизни. – А что именно? – спросил он. – А вот, напр., стекло, имею ордер три месяца и не могу получить. Соколин берет трубку: – Товарищ РЫБКИН, у тебя есть стекло? Нет? А для меня? Вспомни, у меня в починке твои тележки, они скоро будут готовы. Есть? Ну, хорошо… пол-ящика, а за тележками можешь завтра прислать. – Спасибо, большое спасибо, – обрадовалась Ляля. – А еще какие мелочи? – И так устроил баран для печки*, духовку, чернил для меня, и когда Ляля сказала, еще вот забор на даче, и он взял трубку, я вмешался и остановил «эксплуатацию» директора. Так вот у нас недовольны евреями, а как без них жить? – Спасибо, спасибо, Семен Лазаревич, – пожимали мы с чувством руку любезного еврея.

Военные горизонты проясняются: немцы, очевидно, спускают на себя Западный фронт в опасении, что русские будут мстить за их зверства своими зверствами. Война кончается.

Страдания жен и матерей создают в душе у нас такое темное покрывало, через которое невозможно проникнуть чувству победы. И вот эта военная операция под Яссами, отнявшая у немцев в одну неделю Балканы, и пусть она будет величайшей операцией в мире: и все равно, мы, современники, не можем и не имеем нравственного права радоваться ей и от души превозносить ее, мы, современники, ведь нравственно ограблены. Вот когда время пройдет, позабудется, тогда будут радоваться и прославлять вождей и героев. Истории нет, но ее необходимо сделать, и сделают.

* Баран для печки – шибер (заслонка), вращающийся вокруг проходящей через его диаметр оси, называется «баран».

276

Но ведь так и вся жизнь: разве она стоит того, чтобы жить? Но мы сами надеемся сделать ее и верим в то, что с Божьей помощью сделаем.

И радость жизни наша переносится…

20 Сентября. Ночью плохо спалось, и я с горечью думал о делах Ляли за пять лет нашей жизни, что в отношении дачи и кухни она ребенок в сравнении с Аксюшей, в отношении литер, архивов ребенок в сравнении с тем даже, что сделал Разумник всего за 2 месяца. Так что с деловой стороны моя встреча с Лялей была действительно, как написала Ефр. Павл., неразумной: Ляля убивается на деле, но не деловой человек в своем существе. Зато если подумать о духовной стороне, о строительстве самой души, то мне кажется, будто я со встречи с ней все летел и летел ввысь, и оттуда с высоты дивлюсь на себя прежнего: как мог я тогда удовлетворяться такой простейшей жизнью – почти юноша, почти монах. И конечно, мы были слишком заняты собой для того, чтобы мне двигаться в литературе. Но зато я по своей жизни теперь узнал то, чем все люди живут, то самое простое, естественное, о чем не говорят или называют неопределенно любовью. Ляля, только одна Ляля мне открыла, что такое любовь, и показала и дала ее мне.

Конечно, война не дала возможности писать в это время и печатать, силы уходили на поддержание существования, и спрашивать с нас нечего. Но почему же из молодых-то, свободных никто не сделал ничего…

21 Сентября. Вчера и сегодня до обеда провел на заводе, чинили непочинимую машину мою несчастную.

22 Сентября. Мелькнуло на молитве, что тема, вокруг которой вертелся Горький, его «человек» – нашего русского происхождения, интеллигентско-сектантского. Происхождение этой темы, захватившей сознание больше чем на столетие, вероятно, коренится в истории французской революции: с тех пор русская интеллигенция, дворянская,

277

разночинная и народническая только и занималась тем, что ищут божественные атрибуты в человеке: мол, не Бог это, а человек. Рационализм – это есть мост, по которому… Не то, как-то… В сущности, тут не народ, не Горький, а я сам такой и постоянно ловлю себя на деле рационализации или «объяснения» принятого «на веру». Простейшим образом выражено это у немоляк, занятых «переводом» Библии «на разум». В нашем простолюдине это совершается по формуле «хочу все знать». Горький как будто смущен фактом своего дарования: удалось написать, и потом вся жизнь на объяснение в мудрости по теме «как это мне удалось», объяснение же для ближнего: раз это мне удалось, то если объяснить, и все могут сделаться писателями. В существе своем Горький – наивнейший немоляка.

— Нет, мой друг, природа, мой талант и мы с тобой, и все такое чудесное, что и мы творим, начинается в Боге, а не в нас. И мы с тобой творим лишь поскольку в тайне души своей, которая похожа на весеннее дерево, зелеными листиками своими вечно лепечем: Господи, научи мя творити волю Твою.

Я это почувствовал, когда давно взялся за перо, и это чувство питало всю мою дальнейшую жизнь.

Горький был самоучка, что-то вроде неразумного разумника.

Вчера мальчуган Вася занимался внизу колодками колес моей машины, а другой рабочий, контролер, стоял незанятый и глядел вниз на него. Девушка, рядом на соседней машине, кисточкой мазала по черному красные полоски.

Вася, вечно улыбающийся, сказал:

— Вот эта девушка кончит колесам маникюр и нам тоже пятки замажет.

– Что же она, – спросил я, – у вас только и занимается маникюром?

– Нет, – ответил он, – есть слесарь.

278

– А есть, – спросил я, – у вас такая женщина, чтобы лучше делала все, чем мужчина?

– Нет, – успел было только начать Вася.

– Есть, – перебил контролер, раздумчиво и с доверием глядя куда-то вдаль. И вдруг, как будто он там, вдали увидел что-то, догадался и, схватив за руку проходившего мастера, спросил: – Саша, ты не достанешь ли мне полулитровку?

– Выпить захотел?

– Нет, завтра рожденье жены своей буду справлять.

– Можно, достану, – ответил Саша.

На заводе рабочие и все относятся ко мне, как к писателю, с величайшим уважением, и мне было это приятно, а Горький этим всю жизнь наслаждался и не мог насытиться. Тут есть какой-то соблазн.

Завод получил красное знамя. – Что в этом знамени? – спросил я у директора. – Все, – ответил он, – в нем человеческое самолюбие.

По-видимому, «соревнование» в социалистическом строе вполне заменяет конкуренцию в капиталистическом.

NB: Об этом нужно особо подумать: не в самом ли деле тут «все». А вспоминаю сам, с каким страхом ищешь свое имя в газете, как неприятно, если пропустят… А ведь у нас все на газете (стенгазета чего стоит!).

Вчера был Елагин. Вспоминали время, когда я выступал против Маршака. – Сколько вы этим сделали, – сказал Елагин. Ляля помолчала недовольно. В это она совсем не верит, что так можно сделать. В этом она права, что жить надо так, чтобы само складывалось… не складывать, а жить. Но живем ли мы так? Нет ли в этом отмежевании себя от общественной деятельности претензии, самомнения, гордости? А если и нет на самом деле, то как не усомниться самому в себе и не нагнуться тоже к земле, чтобы посильно помочь складывать жизнь. И если даже и не сомневаешься, то все-таки как-то совестно. Да и святые, как Зина Барютина, пожалуй, посовестились бы.

279

Письмо в «Дружные ребята» по поводу конкурса на лучшего охотника.

Дорогие товарищи юные охотники, пишу вам в связи с конкурсом на премию лучшего охотника, с желанием вступить в соревнование, имея в виду идеал нашего охотника, созданный в веках народами нашей страны. Русская литература, как никакая другая во всем мире отразила это народное творчество. Вспомните имена Аксакова, Тургенева, Толстого, Некрасова и множество других деятелей литературы и искусства. Если вы хотите представить себе ландшафт нашей родины, обратитесь к названным писателям, прочитайте у них все про их охоту, прибавьте к этому имена менее известных писателей, но в отношении охоты не уступавших им (напр. Дрианский), и у вас составится глубокое убеждение в том, что всех этих охотников можно назвать родиноведами. В далекие времена, когда вас и на свете не было, не только вас, но и многих отцов ваших, меня в гимназии учили пониманию родины. Представьте теперь себе эту родину, как готовый пирог: лежит на столе огромный пирог, шестая часть земли нашей, а взять нельзя, вокруг охрана – и нас не пускают, а только заставляют твердить: вот пирог, вот хорош, лучше нет на свете пирога, чем наш этот пирог.

Я не утерпел в то время и мальчиком убежал из гимназии на охоту. И вот теперь в старости ясно вижу и берега родной речки Сосны, и чистую воду ее, бегущую в Тихий Дон, и чаек, и гусей на лугах, и неожиданный всплеск крупной рыбы в тихой заводи. Со временем, когда я прошел все необходимое ученье, я понял, каким богатством познания своей родины обладает охотник, и стал этим пользоваться, как изобразительной силой.

Огромное большинство моих сочинений, понятых читателями как родиноведческие, обязаны своим происхождением охотничьей страсти.

<3ачеркнуто: Но рассказывая так о себе, я совсем не хочу сказать, что охотник непременно должен делаться писателем или художником. Чувство родины может сказаться
280

не только в слове и красках, но и в делах десятков, а может быть сотен…>

23 Сентября. Утреннюю молитву свою начал с благодарности за посланного мне друга. – Ты мой друг, – говорил я, – есть свидетельство о бытии Божьем, ты со мной, значит, Бог со мной.

Вчера, зайдя в «Детиздат», перед маленькими людьми Пискуновым и Максимовым, самыми маленькими, больше часа рисовался и кокетничал своими мыслями. Вышел с большим стыдом. Ляля объясняет такие неудержимые душевные поносы недостатком общества. Вспомнился покойный И. А. Рязановский, приходивший к такому поносу при встречах с каждым, кто располагался его слушать. Такой понос