все понятно в девочке

292

и не смешно. Она все делала, любя бабушку. И я про себя подумал: ну, а я-то что понимаю по сравнению с настоящими верующими и понимающими веру свою людьми, что я понимаю? Но я тоже молюсь, крещусь, кланяюсь, по любви к кому-то: люблю и молюсь. Вот и все.

6 Октября. Утро серое.

Думал о Леонове, что какой же он писатель, пожалуй, и не останется. Дело в том, что у каждого писателя есть страшная опасность сорваться со своего корня. Трудность писательства в том именно, чтобы вертеть слово, не отрываясь от места. А как сорвался – писать очень легко, и вот это соблазняет. Леонов сорвался, – ему легко.

Глухари. Дед со внуком. Дед стал уступать внуку на глухаря: глаза слепнут, а ухо яснеет у старика. Пришла война. Внук на войне оглох, а старик ослеп. Кончилась война: дед и внук соединились (глухой и слепой). Стали больше убивать, чем раньше.

Муж (Алекс. Вас. и секретари). Интересные женщины. Все они устремлены к Жениху, только одна удовлетворилась мужем, которому она служит, другая мужем-секретарем, третья – остается христовой невестой. Мужья-секретари, случается, по 20 лет добиваются (вот тоже типы!). Валя, догадываюсь, сочеталась с Сережей гражданским браком без согласия на физическую близость. И теперь они (через 20-то лет!) венчаются в церкви с тем, что она решилась его наградить. Ляля напротив, уступила мужу физически, не нашла в этом ничего и секретарем тоже не удовлетворилась. Ей нужен был муж, который имел бы в себе самом (как она говорит) упор и в обществе бы ее поднимал, но не унижал. Ей в муже нужно было связать свою свободу.

7 Октября. Новая прислуга Наташа. И как прислуга, так опять теща – вот уж Кащей! Прислуга в своих условиях или товарищ, или это категория безнравственности. Передал в редакцию рассказ «Кащей». Писал это и думал о немцах и теще.

293

Немцы теперь стали так же навязчивы, как евреи, и может быть те и другие дразнят нас противоположными свойствами: евреи заинтересованной любезностью, немцы – претензией ограничения человека на господство и надменностью.

8 Октября. Слава Богу, с утра дождь, и холод в квартире отсрочивается.

Есть общий ум, который образуется в народе от поколения к поколению, от человека к человеку. Этот народный ум, как «здравый смысл», привлекает нас и завлекает необъяснимостью своего происхождения, своего начала, как и все живое на земле. Напротив, есть еще партийный (политический ум), определившийся в своем происхождении на нашей памяти.

Так вот я помню, году так в 1896 или 7-м я пришел к студенту Горбачеву в Риге, у него был весь марксистский кружок, в который я собирался войти. Они говорили намеками. Услыхав намеки, я просто сказал: «В чем дело?» Тогда Горбачев, улыбнувшись моей простоте, сказал: «Миша, думать надо, догадываться». Оказалось, они намекали в тот вечер на выступление с расклейкой прокламаций… С тех пор так и пошло: все время нужно было догадываться. И вот в этой догадке формировался ум заговорщиков или партийно-политический. В настоящее время этим умом живет множество людей у нас и в партии, и вне партии. Вместе с этим умом укатался и сам политический человек, весьма понятный в своем идейном происхождении.

Итак, человек теперь показывается в трех умах: 1) в народном (общем), 2) в политическом (партийном), 3) и личном.

9 Октября. Вчера лил дождь весь день теплый, и несколько раз показывалось солнце. Сегодня тоже небо висит над землей, как на охоте в «Войне и Мире».

Как сотворил, Отец наш, Ты меня на небе, так волею Твоей творю образ Твой на земле. Господи, научи меня творить волю твою.

294

Он стоял в переходе из зимней церкви в летнюю на левой стороне, а с правой стороны большими глазами под тремя лампочками на него смотрела Богородица. Заметив эти глаза, он перекрестился и мельком подумал: хороший живописец делал эту икону, но ведь Бог-то был раньше живописца, это Он научил человека творить волю Его… Значит, эта вот женщина, молящаяся на коленях перед этой иконой, действительно молится Богу, и Бог в этой иконе…

Нетрудно поэту и философу научиться молиться Богу, трудно прикладываться к образу, как это делают простые люди. А можно ли этому научиться и нужно ли делать тому, кто может сам участвовать в творчестве образа Божия? Да, нужно ли это? Вот тут-то и смешны те интеллигенты, которые смущаются своим неверием в образы и образа: эти люди находятся на границе между… богоискатели…

Вычитал я в «Правде», что кто-то в заграничных газетах предложил послать в Германию энтузиастов дела союзников, чтобы они там, на месте могли воздействовать на немцев идейно. Над этим предложением у нас смеялись, но все-таки невольно думается: значит, не совсем же немцы такие звери, как их представляешь по их делам, значит, сохраняется же у каких-то людей доверие к их независимой душевной жизни… не звери же немцы, как нас учат их поступки, значит они думают, совершая свои злодеяния, о чем-то хорошем? И приходит в голову, что если бы не большевики победили немцев, а напротив, немцы их победили, то по делам их осталась бы к ним ненависть никак не меньшая, чем теперь поднимается к немцам… у победителей нашлось бы довольно материалов, чтобы нас тоже представить зверями. И, значит, моральную окраску той или другой сказки сделает победа.

Победителя почему не судят?

В победе таится та самая сила жизни, которая, исходя из нас, отстраняет нас же самих от участия в ней и делает нас же самих удобрением будущего. Победа, как сила жизни безликая в существе своем, отстраняет все личное: победитель все личное вбирает в себя: совершается что-то вроде казни лиц… Так это и фактически было.

295

Перебили мысль, но раз пришло в голову – это проверено – не пропадет и вернется назад.

Мы поехали за стеклом, и в ожидании стекла на Курском вокзале я записал: «То, что называется жизнь для себя – это жизнь потребителя, а для других – производителя. Женщина в существе своем потребитель, значит, живет для себя, но… Мужчина же производитель, живет для других. Хорошая женщина потому всегда морализирует и настаивает на жизни для других, [что] назначение ее «для себя». А мужчина говорит о себе, но тащит, делает как производитель для других».

10 Октября. Едем за саженцами в Тимирязевку. Человек весь из гвоздей – и его уважение к войне: война всем «гвоздям» место находит.

Встал в 5 утра, в 7 привел машину, в 7 1/2 поехали. Солнечное утро. Осень в Петровско-Разумовском, сквозь золотую сеть берез на опушке стало видно все в лесу.

Актер Башилов навязал нам свои саженцы. Долго его ждали.

Ляля встретила актера Башилова и прямо же предложила везти его саженцы. И вот сидим, ждем, пока он выкопает… И сама не рада, что сорвалось с языка и все из-за этого спуталось. Бабья болезнь неудерживаемости слова в сопровождении особой тревоги при выполнении нужного дела. И мало того, тревога! Тут развивается у нее в каждом деле необыкновенная торопливость, причем инерция делового движения становится так велика, что не дает остановиться для отдыха, для праздника. Впрочем, эта повышенная нервная торопливость (во всем «как на пожар») свойственна всем советским работникам. Советский работник похож на деревянную статую Гинденбурга, в которую граждане вбивали золотые гвозди. Только у нас не статуи, а живые люди и гвозди не золотые, а железные и очень острые. Так вся тыловая работа у нас на гвоздях, а на войне уж и говорить нечего.

Столько ужасно несчастных людей, и все эти горя как реки вливаются во всенародное горе-море, в войну.

296

Как бы Ляля не раздосадовала меня своей ужасной торопливостью, я не могу на нее сердиться и, если бывает осержусь и скажу лишнее, то сразу же охватывает жалость и я сдаюсь.

Приступаю к варианту отвергнутой повести. Первое, надо выбросить первые «генетические» главы и сделать так, чтобы читатель, вовлеченный автором в сотворчество, сам для себя создавал генетику. Именно вот эта [преднамеренная] генетика (главы, объясняющие прошлое героев) является единственным слабым местом повестей Тургенева. Так это первое – устранить генетику. Второе, напротив: оба главные действующие лица должны быть представлены как антитеза.

11 Октября. Еще золотой день с морозцем. Поехали в Пушкино. Началась у Ляли посадка.

Под вечер обогрелось. Высоким серым столбом поднялись в брачном полете какие-то насекомые, похожие на комаров, только раза в два больше их. Близко перед закатом вышел я со своего двора в проулок и увидел в косых лучах на фоне темных деревьев над лужей летающие золотые мелкие листики. Это были те же комарики, но до того в луче они были похожи на листики золото-осенние, что я остановился и стал всматриваться. И понял, что насекомые поднимались вверх от лужи, поднявшись, каждое из них находило пару и, соединившись с ней, обратно падали в лужу. «А разве у нас-то не так?» – спросил я себя. И сам ответил себе: «Нет, у нас тем от них отличается, что некоторые не падают в лужу обратно. Может быть, только мечтают об этом. Пусть даже так. Пусть хоть мечтают, но отличаются». Так, разговаривая сам с собой, я смотрел на золотой танец и, чтобы рассмотреть какие же они, стал рукой хватать их, как хватают в комнате моль. Мне это не сразу удалось, и когда наконец поймал и покончил с насекомыми, вдруг увидел, что против меня и против солнца, откуда танцующие в брачном полете насекомые не только не золотые, но может быть их и вовсе

297

оттуда не видно, собрались люди и с удивлением наблюдают меня, как я наблюдал насекомых.

– Что с вами, – спросили меня, – вы здоровы?

– Совершенно здоров.

– Что же вы за пустое место хватаетесь?

– Оно не пустое, – ответил я, – там, где я стою, в солнечных лучах, видны золотые насекомые в брачном полете. Они поднимаются с грязной лужи вверх, становятся в луче солнца золотыми, потом соединяются в воздухе и обратно падают в грязную лужу. Увидав это, я подумал о нас самих.

И рассказал, как я подумал.

– Ну, конечно, – сказал один, – у нас тоже так. Мы тоже все, поднявшись на мгновенье в молодости, скоро падаем в лужу. – Нет, – ответил я, – это вы так говорите тоже потому, что стоите против солнца и не видите тех, кто поднимается вверх и не падает.

12 Октября. Листопад. Вечером или ночной туман каплями собрался на уцелевших желтых листьях, у почек голых веток и некоторым листикам вот-вот бы упасть от тяжести капли, но мороз