надо, что в самые страшные минуты испытания моего я вспоминал, что враги мои – не враги, а дети, что они не знают, что творят, и, вспомнив это, я им улыбался. Вот откуда происходит мое писательство, и эта моя улыбка в писательстве пронесла меня невредимым сквозь советскую печь огненную.
Был у Чагина и узнал, что свыше повелено издать однотомники по 30 листов 5 писателей: Тихонова, Серафимовича, Леонова, Пришвина и Шолохова.
NB: на ходу. Итак, все великое в исторических лицах, например Наполеона, Александра I (по Толстому), есть как бы лишь имя тому, что делается всеми sic!
— Но что же есть не все, а «я», единственное мое «я», какого не было на свете и не будет?
310
Это «я», эта личность, есть не что иное, как явление Бога в каждом из нас. Бог есть любовь, Бог любит всех, но каждого больше: вот это «больше» и чувствуется нами как «я», и это есть личность и богочеловек.
25 Октября. Толстой в сущности своего ученья поднимает войну против значения личности в истории: не личность, не гений, а действие масс. Этой стороной толстовство близко к учению экономич. материализма. Но дальше расхождение враждебное: у Толстого единичное существо, личность действует волей Божией и его сознание растет в эту сторону: в осознание воли Божией. Напротив, в марксизме сознание единичного человека массы определяется знанием научных законов.
«Война и мир» кончается счастьем семейной жизни, Наташа и кн. Марья делаются самками.
— Но почему же, – спросил я Лялю, – семейное счастье как радость жизни не может завершить религиозную жизнь человека?
– Потому нет, – ответила Ляля, – что религия есть движение, а семья неподвижна. Так ли?
26 Октября. Колобок. Сборник 30 листов.
Первым моим произведением в художественной литературе было описание путешествия на север в 1905 году. В этой книге автора ведет по суше и воде сурового севера сказочный веселый колобок, представляющий собой как бы средоточие бессмертной радости жизни. Теперь, почти через 40 лет после этого путешествия, когда жизнь на севере так изменилась, я перечитал «Колобок» с целью проверить, не устарел ли он, можно ли дать его современному читателю. И прочитав, конечно, нашел в «Колобке» много несовершенств с точки зрения моего нынешнего литературного мастерства. Но сама радость жизни, исходящая от «Колобка», осталась во всей своей начальной свежести, да это, по-моему, и не может никогда устареть. Вот хотя бы монахи на
311
Соловках, нет и духу их теперь там… И мало того, прочитав «Колобок», я почувствовал, что потом, все сорок лет моей литературной деятельности, я, может быть иногда спотыкаясь, иногда падая, все-таки шел и шел за своим Колобком.
Вот почему я приглашаю снисходительного читателя начать знакомство с моими сочинениями с «Колобка» и так мысленно идти со мной за Колобком до конца, то есть до наших дней, 1944 года, отображенного особой повестью. Книги мои на этих [днях] останавливаются, и в свое время и я сам, конечно, остановлюсь. Но Колобок мой, твердо верю, не остановится. Знаю даже наверное, что за ним пойдет кто-то после меня. Кто-то пойдет в семимильных сапогах и в конце концов…
27 Октября. Настоятельно нужно дать разграничение понятия индивидуальности и личности. Постоянно употребляют одно вместо другого. Например, когда говорят «личная жизнь», этим хотят сказать, что это «личное дело» и не имеет отношения к высшему делу, общественному. А между тем без истинно «личной жизни» не может быть никакого истинно общественного дела.
Сборник закончен и вот мелькает мысль, что нет! Это не 40 лет жизни писателя дают ему право говорить в 3-м лице. Не годы, а бывает, одна минутка такая, что все вдруг поймешь. (Вот улыбка, Горький: чему они улыбаются?), вот было, мы ехали с Горьким на извозчике в 1917 году, в первые дни революции, когда только что стащили с крыши последнего фараона.
– Вот меня удивляет, – говорил мне Горький, – чему это люди наши иногда улыбаются. Намедни иду по улице, вдруг с крыши пулемет. Я за стену. И вижу, наши стрелки живо обежали место выстрела и в дом, и на чердак. Стрельба кончилась, и гляжу – стрелки тащат фараона и все смеются и сам фараон тоже улыбается. Чему же он-то улыбается? Вы как думаете?
То, о чем говорил Горький, я знал, но ответить могу только теперь, после опыта небывалой войны. Представьте
312
себе, что как сейчас часто бывает у нас на улицах, вы попали под обстрел насмешек уличных мальчишек и чувствуете, что их ничем не возьмешь. В это время вы вспоминаете, что ведь в сущности дети они. Какой все это вздор! И вдруг вы улыбаетесь. И тут кончено все. Иногда, увидев эту улыбку, дети вдруг смолкают и даже, бывает, останавливают других. И все только из-за одной улыбки такая перемена. И вот это надо знать.
В русском народе, как у детей… Сколько раз меня самого выручали игрушки: покажешь игрушку, и вдруг тебе все.
Раз стоял я в московской милиции в очереди бесконечной, можно было бы, конечно, воспользоваться преимуществом, но не люблю. Зажигалка. Охотники. Автограф, председатель утонул в газетах.
28 Октября. Сумрачные морозно-ветреные дни, но, слава Богу, вчера начали топить, и это тепло вместе с теплом от издания однотомника греет хорошо.
Ляля уехала в Пушкино доставать овощей. Ночью вспо1-минал о Елецком расстреле себя и видел ясно, что последнее спокойствие перед расстрелом приходит как разоблачение обмана, живущего страхом смерти. Так в отношении того, кто умирает. Тот же, кто убивает, тоже освобождается от внушенного страха перед убийством. Не страшно умирать и можно убивать. Вот что остается после убийства. В момент смертельный охватывает то же легкомыслие, как если что-нибудь ценнейшее потеряешь: столько труда, столько сил, столько любви затрачено, и, казалось, это что-то ценнейшее скопляется в себе, а тут, оказывается – ничего нет.
Еще виделось мне о немцах, что есть у них какая-то идея, за которую они умирают, но польза этой идеи достанется не им. И что вот в этом-то и состоит трагедия гения, поднимающего идею всеобщего блага: оно является, это всеобщее благо, но только достается не тому, кто стоял за него. И вот этот «закон», содержащийся в душе простеца, именно он и смущает теперь нашу русскую совесть, ведь мы это подняли мысль: социализм и коммунизм.
313
Сущность этого закона в том, что высшее определение исторической жизни народа лежит в руке Божией и если человек определение берет на себя, то из этого самоволия не выходит добра. При том и то надо брать, что нет правила без исключений, что раз какой-нибудь воля Божия может совпасть с волей человеческой, все равно как это постоянно бывает на яблонке: созрело яблоко и ему надо упасть, тут кстати и ветер.
29 октября.
Индивидуум умирает, поднимая личность (нашу духовную сущность). Так может быть и коммунизм в своем трагическом конце поднимает собор – коллектив личностей.
Читал эпилог «Войны и Мира» (философия истории) и вспоминал, что после чтения всякой философии остается между прочим некоторое смущение: потихоньку от философа спрашиваешь себя: не в том ли цель философии, чтобы простую ясную мысль, действующую полезно в голове каждого умного человека, вытащить как пружину из часов и показать в бесполезном состоянии. Это можно видеть по «Войне и Миру»: автор в эпилоге взял и вытащил всем напоказ пружинку, приводившую в движение художника, и читатель дивится, как могла такая жалкая пружинка приводить в движение такую чудесную жизнь.
Вот к чему и сказал мудрец: «бойся философии», т. е. бойся думать без участия сердца (любви), и хорошо сказано, что «бойся» – это значит: думать надо, думай, но бойся.
Сегодня должна вернуться Ляля из Пушкино.
Я мудро поступаю, что дружескую близость с ней предпочитаю работе. Она питает мой дух, а чему надо сделаться и само сделается.
314
Начинаю понимать Бострема, «беспредметника» и его Христа. Он страшится в себе той злобности, которую производит в нем непризнание обществом его художества. Реагируя на непризнание, он уходил от «мещанства» в беспредметность с одной стороны и с другой в религию, где он мог растворять свою личную обиду и неприязнь. На этом пути он подменил искусство ремеслом (написал несколько тысяч портретов Ленина, теперь пишет Сталина). На этом пути подменил любовь к женщине искусственной семьей. И вот сделал теперь попытку, бросив все: и семью, и религию, и беспредметничество – написать икону Христа, обычными средствами (раньше пробовал написать беспредметно, пятнышками). – Не напишет, – сказала Ляля.
30 Октября. Холодный нерасходящийся весь день туман, вода курится. Пароходик тащит по Москве-реке огромную барку с капустой.
31 Октября. Пережив обиду весной с повестью, теперь осенью хватился за ум, увидел слепые места, слепые лица, поправил и теперь хоть куда, и обижаться не на кого, и даже название вместо «Повесть нашего времени» – «Мирская чаша» куда лучше.
Какие переживания! Сам же в калитке своего дома просверлил дырочку, пропустил шнурочек к задвижке, чтобы можно было взять с улицы за узелок и самому открыть калитку. А когда пришлось из дому убежать и после вернуться, то забыл про узелок на калитке и не мог открыть. И так вся жизнь с этой женщиной за 30 лет остается теперь мне закрытой. Бывает, по привычке человек возвращается к своему прошлому, потянет в ту сторону и не может войти: сам жил, сам делал входы и выходы, а войти не может.
Садовник не может быть благостным существом, п. что он в постоянной борьбе с волчками, с дикой порослью, с вредными насекомыми. Он как и учитель находится в вечном состоянии борьбы с природой. И нужно видеть мичуринские
315
яблони, чтобы по этому до конца изуродованному деревцу понять, в каком беспокойстве пребывала душа садовника, в такой борьбе с природой. Сад, как благодать Божия, это только тот дворянский запущенный сад, который мы когда-то получили по наследству, сами не прикладывая к нему рук, точно как и Адам получил рай от Бога.
1 [Ноября]. Перед восходом первые узоры мороза на окнах, а снегу еще нет и в помине.
Отделываю для печати «Мирскую чашу». Составляю однотомник (с неба упало).
2 [Ноября]. Есть психофизическое состояние у человека, когда женщина как личность не существует, и лишь сбыть бы нужду. И вот проститутка. Но стоит человеку насытиться этим, как хочется в женщине найти личность, как нечто единственное в мире, через что он и самоутверждается. Тут высокая лестница от земли и до неба. Но, позвольте вам сказать, разве не то же самое происходит у людей с вещами. В любви проститутка, здесь стандарт и ширпотреб.
