в нарастающем размножении его находятся в минимуме. Мало фосфору – оттого не мил и не нужен азот, и оттого люди сердятся, если им вместо хлеба предлагают Бога и еще говорят из Евангелия, что не единым хлебом жив человек.

Мелькнуло: – а что если написать Сталину, что я хочу вступить в партию как христианин.

— Что это?

— Голгофа.

Зина сказала о вере, что вера является делом смертной борьбы, подвигом…

— А вот мне, – шуткой сказала Ляля, – просто дано это от рождения и без всякого подвига. Зина обняла ее.

— Не надо, не надо, Ляля, так говорить.

— Нет, отчего же не говорить, у меня даже чувства такого никогда в жизни не было, чтобы жить для себя. Я даже книгу интересную не могу дочитать до конца, если интересно:

328

я отдаю ее кому-нибудь – на, почитай, а потом я докончу.

— Ну, как же так, Ляля, – сказала Зина, – а тайны, ведь ты же должна все отбросить от себя, как неважное, чтобы лично в тайну войти. В церкви мало ли кто стоит рядом с тобой, ты же не смотришь.

— Раз удается, два удается – не посмотришь, а третий – я уже вижу и обыкновенно из этой церкви перехожу, чтобы не видеть, в другую. И не укоряю себя: я хочу, чтобы не я только, а и другой молился, я хочу строить церковь и от этого дела никуда не могу уйти. Недаром некоторые коммунисты говорят, что я кончу тем, что уйду в ГПУ. И это неглупые люди говорили, потому что я рождена не для себя, а для другого, и такими были наши революционеры в прошлом.

Когда Ляля вышла, Зина спросила меня:

– Как вы это понимаете?

– Так понимаю, – ответил я, – что Ляля рождена служителем, она – дьяконисса по призванию и без этого служения, без разрешения священника она не считает для себя возможным выход свой личный к тайне через Царскую дверь.

Ляля – не священник, а дьякон, и через это она понимает и всю революцию, и коммунизм тоже, как служение. И вся разница ее дьяконства с дьяконством революции в том, что она, не скрывая презрения к попу, признает в нем священника, а революционер, будучи по духовной природе своей дьяконом, хочет стать на место попа.

15 Ноября. Та же погода. Вчера были в театре на «Месяце в деревне». Похоже было на любительский спектакль в губернии, перенесенный в наше время. Публика смеялась в самых патетических местах. Карцев этот смех объяснял некультурностью общества. Но мы стали на точку зрения современного зрителя и фигуры мужа и любовника стали и нам смешны, а героиня Наталья Петровна очень неприятна. При Тургеневе Наталья Петровна как умная и сложная женщина вызывала к себе интерес. Теперь ее выпустили

329

в более поздней моральной приправе: «эту прекрасную по натуре женщину заела среда». Наделав невероятных гадостей в отношении всех окружающих ее людей, мужа, любовника, учителя, воспитанницы, она заявляет: мы все прекрасные люди.

Итак, кто же виноват в этом смехе? Автор, актеры или сама публика? Публика сама по себе не может быть виноватой, потому что даже единственное возможное обвинение ее, что она публика некультурная, что вообще она не та публика, на которую рассчитана пьеса, то и тут виновата не она, а те, кто направил эту пьесу в эту среду.

Русский народ крестили водой в Днепре, и с тех пор, кончая Толстым, Достоевским, Лесковым, если хотите даже и Чеховым, русский народ воспитывался идеями православной церкви. Ныне крестили народ не водой, а огнем..

Как писатель, я имею дело с личностью читателя: пусть это будет даже один единственный – и я буду писать. С него начнется мое дело, и этот единственный приведет другого, тот третьего, и так отберутся в порядке времени личности, объединенные духом моей книги. Напротив, актер обращается не к единственному, а к толпе и хочет всю толпу единовременно и в одном месте связать своим духом в единство. В первом случае автор более свободен и почти независим от читателя: ему довольно единственного. Во втором случае автор имеет дело не с личностью, а с коллективной душой. В первом случае мы не имеем права требовать нравоучения, но пьеса, рассчитанная на служение коллективу, должна…

16 Ноября. Последний номер журнала «Знамя» «зарезали в сигнале» (т.е. зарезали, когда уже готов был сигнальный экземпляр).

– В другой раз будьте осторожны, не решайте сами, а потихоньку посылайте материал тем лицам, от которых все зависит.

330

– Но ведь именно из-за этого узкого влияния и предоставлена журналам свобода.

– Свобода, вспомните Андерсеновского «Соловья», которому дали свободу, привязав ниточку к лапке.

17 Ноября. Вчера стало морозить с ветром, а в ночь чуть-чуть попорошило. На рассвете пошла снежная метель, и так весь день. Вчера был гимназист Абакумов с рассказом об ослепленном на войне молодом человеке. Рассказ без всякого сюжета, но с жалобными стихами, которые автор недурно пел. Посоветовали ему прочитать всего Толстого и Достоевского, усвоив все поставленные ими нравственные проблемы. Приходила скульпторша Герценштейн, еврейка, но похожая на эстонку или латышку. Согласился позировать, если будет лепить вместе с Валерией Дм.

Привели наконец машину, и стало легче на душе. Не совсем понимаю в себе зависимость свою от машины.

Думаю о пьесе «Месяц в деревне» и понимаю смех публики, как наказание за игру Тургенева с молодежью. Учитель Беляев в пьесе – это будущий Базаров, а Базаров реализовался теперь как общественный администратор. Вот у нас секретарь Союза Поликарпов – это и есть нынешний Базаров. На него повисла материальная жизнь писателей, их жен, их теток, всех надо кормить, одевать, обувать. И когда я принес в эту толчею свою повесть, то этот Базаров-Поликарпов даже не принял меня, и оказалось, он даже и не знал о существовании писателя Пришвина. Так точно вчера поступил и редактор журнала «Знамя» Вишневский. Я сам поднялся к нему, оставил у него записку с просьбой позвонить, согласится ли он прочитать мою повесть с тем, чтобы посоветовать мне, стоит ли ее печатать при наших условиях войны. Мы думали, что Вишневский, как молодой писатель, будет польщен, а он ничего не ответил. И вообще, им, устроенным Базаровым, до искусства, как средства выразить личную душевную жизнь опекаемого

331

им общественного человека, нет никакого дела. Между тем они почему-то чувствуют непорядок в этой области. Почему? Первое, это «посравнивать век нынешний и век минувший», второе, отсутствие дрожжей, на которых нужно воспитывать молодежь («не о хлебе едином жив человек»).

Итак, «Месяц в деревне» надо было ставить с комментариями в антрактах. Перечитать «Отцы и дети».

Так собираются светящиеся токи переживаний: 1) Дети на дворах. 2) Дети в Колонном зале (лишены удивления).

3) Дети тоже, конечно, кто смеялся на «Месяце в деревне».

4) Засмыслились и отургенились … 5) Мысль о шекспировской пьесе. 6) Конец отношениям на «честное слово». 7) Ник. Ив. Вознесенский как «американский деятель» … выпьет, и… звонит, и все «как пьяные». 8) В сигнале зарезали, т. е. что надо найти тех, от кого зависит искусство и дело иметь непосредственно с ними, а не с редакторами. Или продолжать писать, как «живой классик». Сегодня выступление у географов.

18 Ноября. Вчера выступал во 2-м МГУ и болтал несколько часов. Мне удалось, мне кажется, дать им понятие о личности. А это не мало. Профессор сказал, что этот вечер надолго останется в памяти слушателей.

Везде о Крылове, даже на улице идешь, слушаешь по радио о Крылове, и в парикмахерской, везде. Это хорошо очень, своего рода поминовение усопших.

Образование вводит в круг культурного обслуживания новых людей, и это все равно что и размножение. Так что люди размножаются двумя средствами: путем физическим и путем народного образования. Этим и вызывается необходимость радио и других технических средств общения людей. Понятно теперь, почему наши предки соединяли свои нравственные понятия с техническим прогрессом: это исходило из естественной заботы о будущем, из того же инстинкта, который побуждает собаку зарывать в землю недогрызенную кость.

332

Вчера ходили жаловаться на инженера Володю в ВАРЗ и вспомнил, что один мужик назвал свою лошадь Володей.

– Почему же Володя? – спросил я.

— А поглядите на него – сказал тот, – как он стоит, как пойдет, как ушами поведет, как хвостом махнет, – приглядитесь. И сами скажете, что он Во-ло-дя. И, понаблюдав огромного вислоногого, меланхолического коня, вспомнив одного мужика в этом роде, промяв несколько раз по слогам Во-ло-дя, я понял, почему серый конь носит эту кличку…

К 2 дня покончил с машиной на ВАРЗе и поставил в гараж. Еще бы какой-нибудь час и машина пропала. Вода уже замерзла и едва разогрелся радиатор.

Вишневский согласился послушать мою повесть вместе с Чагиным. Вишневский – серьезный мужик, является маленькая надежда.

Из хаоса вчерашнего вечера моего в университете только теперь начинает показываться мне самому, о чем я говорил: тема моя была о личности. Я им говорил, что пережил революцию много раньше 17-го года, и оттого, когда пришла настоящая революция, то я не сомкнулся с нею, как в юности, а совсем напротив: я принял ее, как вызов себе самому. Революция, говорил я себе, но кто же ты сам, с чем ты можешь выйти к людям, кто ты? Революция была мне хлыстом, подгонявшим меня к выявлению личных сил. Я был довольно чувствительным, нервным и горячим конем, и достаточно умным, чтобы не сердиться на хлыст, который висит надо мной… В этом пробеге теперь, оглядываясь назад, я ясно вижу путь личности…

19 Ноября. Сегодня тоже большой мороз, как вчера. Ляля собирает жильцов обсуждать катастрофическое состояние дома писателя.

Ляле: – Твоя болезнь видна на бумаге, которую ты переписываешь. Стремясь сделать работу поскорей, ты

333

захватываешь букву, которая расположена впереди той, которую надо пристукнуть, и выбиваешь ее раньше, чем следует, а заднюю букву выбиваешь вперед. Так получается на бумаге картина твоей души: стремясь перескочить время, соответствующее данному месту, ты получаешь обратный удар и заднюю букву ставишь впереди. Вот отчего и говорится для таких как ты: тише едешь – дальше будешь.

Даже прекрасная церковь Ивана Воина Ляле прискучила и она переходит молиться в другую. Это наводит меня на тяжелую мысль, что столь привлекательное в Ляле движение духа имеет такую же отрицательную сторону, как косность духа ее матери. И так же как мать не может сдвинуться с места, так дочь не может остановиться, когда это надо. А раз одна не может сдвинуться, а другая остановиться, то значит, обе несвободны. Но спрашивается, если это действительно так, т. е. что одинаково