несвободен, и тот, кто стоит, и тот, кто бежит, то спрашивается, кто же свободен? Я отвечу на это: тот, кто стоит, тот подвластен законам места, тот, кто движется, подвластен времени. Свободен тот, кто не подвластен ни законам места, ни законам времени. И я думаю, что творчество, как я понимаю, и есть путь выхода из нашего места и времени в свободу, пусть хоть в некоторое царство при царе Горохе. Да так же ведь и кончается молитва утренняя: «И введи меня в царство Твое вечное».

В борьбе с неизбежной для человека в естественном состоянии инерцией духа нужно постоянно блюсти волю, и не только волю Божью, а и свою собственную. Именно вот с этого и надо начинать, чтобы учиться все выполнить, что задумал, и если для этого не хватает сил, обращаться к воле Божьей (Бог, Бог! Да и сам будь не плох). Как я благодарен своей борьбе с табаком.

Супруги могут сохранять свою любовь только в детях. Иначе они из любви супружеской неизбежно должны выйти в товарищи… После мира с женой… но чем же верный товарищ жизни хуже добродетельного супруга.

334

20 Ноября. Продолжается мороз с порхающим снегом. Вчера на собрании в доме писателей вскрывалось воистину катастрофическое положение нашего дома при полном упадке энергии писателей.

Сегодня пробуем собрать на чтение «Мирской чаши» Чагина, Вишневского и Михалкова.

Чувствую, приближается грипп.

Читаю «Отцы и дети» Тургенева, и у хорошего счастливого когда-то автора до того плохо написано, до того выдуман Базаров. Еще неприятна легкость французская и щегольство стилем.

Неколебимые остаются: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Гоголь, Достоевский, Крылов, Грибоедов, Тютчев, Фет и, надеюсь, что Блок, Розанов, Бунин, Горький. И кто еще? Чехов. Пересмотреть иностранцев. Начинаю с Диккенса.

21 Ноября. Вчера читал «Мирскую чашу» Чагину и Всев. Иванову. Убедился окончательно, что написал хорошо. Буду ловить редактора «Знамени» Вишневского. Затащу к себе, начитаю его. Быть может, он влюбится в вещь и примет на себя борьбу за нее. Так вот и подумаешь: и русская вещь, и советская, и «высокохудожественная», а напечатать трудно только потому, что не похожа на другое ни на что.

Вчера, прочитав «Правду», мысль в мысль подумал с В. Ивановым, я – по поводу событий в Бельгии (коммунисты не признали закон о разоружении), он – по поводу статей о Крылове, именно, что он восхваляется не как патриот, а как сатирик. Иванов делал заключение, что внимание политиков переходит от родины снова к интернационалу.

22 Ноября. Гость мой (вам не нужно знать его имя) сказал так: – Если побитые немцы оказались дурными людьми, то из этого не следует, что побившие их русские

335

хороши. Между тем, кажется, будто мы должны быть непременно хороши. На этом и основана была наша уверенность, что во время Союза с Германией в Польше мы будем особенно пристойны и что тоже в Восточной Пруссии покажем пример великодушия и благородства. Ни там, ни тут наши нравственные чаяния не оправдались, п. что мы судили по себе, как нам хотелось, а не как бывает на войне. И так мы ничего не можем сказать…

23 Ноября. Дождь успел за ночь так смыть снег и намерзь, что утром даже при сильном морозе в ветре не было гололедицы.

Заключил договор на издание сборника в 30 листов, всего за вычетом налога тысяч на сорок.

Вишневский огорчает: уклоняется от чтения повести.

Розенцвейг (председатель ВОКСа) сообщил мне, что они издают мои книги за границей. Издают, не спрашивая моего согласия, поправляют, как им хочется, и ничего не платят. Обирают по всем правилам, давая, впрочем, минимум существования. Плохо, но многим хуже, очень и очень, очень многим. С унынием борюсь, но и жизнерадости нельзя чувствовать. Насчет же повести надо помнить, что зачем соваться-то.

Вечером был А.А. Птицын и забавлял моих дам.

Никогда не выдумаешь такого, что в жизни самой обыкновенной бывает. И потому – выдумал или сказал – это как серебро, а что было – и ты промолчал, а оно само сделалось – вот это золото. И в этом смысле пословица «разговор хорошо, а молчание золото» справедлива.

Можно ли выдумать историю Бострема. Художник, кончая 5-ю тысячу Лениных, вдруг бросил семью, убежал в Среднюю Азию, чтобы остаться с самим собой и написать Христа. Он поступил в колхоз стеречь лошадей и начал писать, и уже кончил икону. Вдруг опасно заболел и стал умирать. И в тот момент умирания, когда надо было готовиться к доброму ответу, он не выдержал и закричал:

336

«камфары». Ему дали камфару, он выздоровел. Приехала дочь, увезла его и теперь он опять в семье, пишет, только не Ленина, а Сталина в маршальском мундире.

А накануне встречи с художником слушали исповедь чекиста, как он расстреливал царя, Долгорукова и др.

Может быть, и выдумаешь такое, но будет заметно, что выдумал, а в жизни было…

24 Ноября. Опять ноябрьская слякоть. Рыбников объявился: вернулся из Люблино (реставрировал спасенную от немцев картину). Рассказал нам события: Третьяковка вернулась в полной сохранности. Мы еще помним, как ее увозили. Человек он хитрый и карьеру свою еще сделает (на реставрации икон), но, в конце концов, легкомысленный.

25 Ноября. Вася Веселкин. Слесарь. ВАРЗ. Б. Полянка, 42, кв. 1, жена… Матвеевна.

Слякоть. Встал в 5 утра. Прибирался в гараже. В 8 утра был на заводе до 3-х дня. Вскрывали мотор. Оказалось компенс. жиклер втянулся/втянуло под крышку блока, из-за него заело клапан и машина хлопала и не тянула.

Вечером с Асеевым были в ЦДРИ и видели замечательный фильм Диснея «Мельница».

26 Ноября. Посадить рядом Бострема с немецкой кровью и Рыбникова. Бострем покажется дураком. Но ведь Б. глуп от твердости в вере своей, а Рыбников умен именно от сокровенного легкомыслия. И так вот русский умный хитряга – русский тип – в значительной своей доле создается на неверии, и это встает как «ум» против «глупого» немца. И теперь вот русский, ведь нет ничего, а победил.

Плохо выразил, но пусть останется для раздумья эта пара: Бострем и Рыбников.

Смотрел американский фильм и понимал в себе, что там у них совсем иная жизнь, чем наша, или вернее – может быть, не в жизни дело, а что их публичное искусство

337

имеет свои определенные формы, для всех обязательные, но для нас чуждые и неприятные. Наше искусство таит в себе надежду автора открыть всем на что-то глаза.

27 Ноября. Пусть и стар я годами, но не от старости просыпаюсь я до света: меня будят мысли. Сегодня меня разбудила мысль, как мне кажется, самая острая, самая главная мысль нашего времени. Основная нравственная проблема нашего времени – это вопрос о том, как снять с глаз черную повязку у человека, потерявшего близкого: мать – единственного сына, жена – мужа, сестра — брата; и как и чем заменить эту утрату, чтобы страдающие утешились и радовались жизни? В «Рассказах о прекрасной маме» я этот вопрос опускал в детское сознание и предоставлял замену утраченного росту, как делают доктора при лечении ран.

Да, вспомни, Михаил, свою душевную рану в 1902 году, утрату невесты, как и надо понимать встречу в Париже с Варварой Петровной Измалковой. Страдая душевно, я смиренно предался росту: женился, работал и наконец написал свой «Жень-шень», и тогда, значит, через 38 лет после утраты, могла в мою душу войти другая невеста и вытеснить собой ту.

Итак, только почти через 40 лет после утраты я перестал о той первой невесте видеть мучительные сны и мог впустить в свою душу другую женщину. Стало быть, ты знаешь по себе, как происходит в жизни замена утраченной навсегда личности, и если знаешь, то для чего же ставишь ты, как современную проблему, эту замену у других людей? Нет в этом никакой общественной проблемы, каждый в своей беде должен определиться сам, и значит, широкая форма «познай себя» будет единственным возможным ответом каждому в его личном пути спасения.

И вот, поверьте мне детки, что нет на свете лучше счастья, как поймать мысль свою коренную, и она бьется часто, часто, как сердце маленькой птички. Как хорошо, какое это все-таки счастье в заутренний час старому человеку вспомнить себя в то время, когда пришла неизбежная беда и как десятки лет заживала эта рана, и наконец-то теперь

338

зажила и ты, старый человек, можешь теперь посмотреть на мир теми же глазами, как глядел на него ребенком и юношей до встречи со своей личной бедой. Хорошо заслужить эту радость и уже больше ничего не бояться на свете, чего боятся молодые и богатые годами и будущим. Рано встаю, до рассвета, спешу пройти в кухню на цыпочках, пока еще никто не встал, наливаю чайник из-под крана и ставлю на газ. Пока помоюсь, расправлюсь, оденусь, чайник вскипит, и вот я сижу у себя в комнатке за чаем, когда не слышно еще и дворников, и в окно на белой крыше еще не углядишь даже и черного кота.

«Но я пастух, наемный у другого:

Не я стригу овец, пасомых мной».

(Шекспир: «Как вам это [по]нравится».)

28 Ноября. Вчера по ужасной гололедице ездил далеко на годовой осмотр машины. Ночью подсыпало снежку, но утро кислое и за день наверно растает…

В наше время все личные обязательства потеряли прежнюю силу уже по одному тому, что каждый служит и не от себя зависит. И глуп, конечно, тот, кто до сих пор верит, когда кто-нибудь обещается. Но я не оправдываю, конечно, неверных людей, я только хочу причину назвать, а ведь не каждый поддается духу времени, другой…

Я передавал Н. А. содержание американского фильма, в котором показывалась домашняя жизнь миллионера. – Интересно было, – сказал я, – видеть богатую обстановку: какие зеркала, какие картины, какие обои, какие разодетые дамы. – Настоящая жизнь, – сказала Н. А. таким тоном, что нечего и рассказывать, это известно ей хорошо: настоящая жизнь, какой она была.

Но дальше я должен был старушке рассказать, что семья миллиардера была в разложении: сын бездействовал, лежал в креслах, жена занималась спиритизмом, и в конце концов миллиардер сына выгнал и жену побил.

339

– Вот вам и настоящая жизнь!- сказал я.

– Но не все же богатые люди так поступают, – ответила она.

И, конечно, осталась при своем постоянном убеждении в том, что настоящая жизнь осталась позади.

Машина не заводилась. Опасаясь полной разрядки аккумулятора, я стал на улице искать шофера и скоро нашел мальчика в ЗИСе.

Всеволод Витальевич Вишневский и Анатолий Кузьмич Тарасенков сегодня в 7 вечера назначили мне чтение «Мирской чаши». За час до них явился Бострем и, узнав, что я намерен отдавать в печать повесть, стал