Января. Сильный мороз в полдень и солнце.

Две недели наступления и занята вся Польша, почти вся Вост. Пруссия и в Силезии вышли на Одер. И уже везде шепотком все о союзниках: «А чего они-то стоят?»

413

Откуда взялась эта сила России, столь очевидная в борьбе с немцами? Первое, конечно, сила эта родилась из мужика, жил на черном хлебе, а, конечно, мяса хотелось. Вот этой-то силы черного хлеба и боялось наше разбалованное дворянство: одно падало, другое росло и множилось, вот откуда вся революция и война: движение от хлеба к мясу.

Ляля прошлый год впервые осеклась на агрономии: познакомилась на себе, как это трудно, грязно и невыгодно работать самой на земле. Так наверно отпадет 80% картофельных аграриев. Теперь овощи уже не дороги на рынке. Кто запас избыток на продажу – не разбогатеет. Между тем недавно было время картофельных миллиардеров, и у многих мечта о личной независимости поглощалась мечтой о корове. Все толстовство на этом было построено: путем личного труда на земле отсечь управление жизнью своей общими экономическими законами.

26 Января. Мороз. Электричество, отопление, водопровод – все на волоске. Между тем мы сейчас у правительства, как цыплята под курицей.

С шумом, треском и блеском мы наступаем, но на Западном фронте мрачное молчание, и в такой-то момент! (8 км от Познани, 200 км от Берлина.)

Зашли к Григорьеву поздравить с премией и нарвались на выпивку с Елагиным, Халтуриным и девицами.

Книга смешных рассказов, начиная с запевки о русском смехе, с поездки с Горьким по Марсову полю в Петрограде на извозчике. Смеются, как дети.

27 Января. Танасиенко Фед. Сем. рабочий поселок Алексеевка Воронежск. обл. Эфирокомбинат, инженер-химик. Приходил с рукописью. Написано неумело, примитивно. Я пробовал внушить ему, что стиль – это сам человек, и чтобы найти этот свой стиль, надо добраться до себя самого.

414

– Вот как сделал Михаил Михайлович, – сказала Ляля, – генерал-попечитель сельскохозяйственной научной станции обидел его, а он бросил станцию, бросил все, чему учился, ушел пешком на север, собирал сказки, былины, написал об этом книгу. И так сделался писателем.

Ляля хотела удивить инженера этим рассказом из жизни писателя, а он, выслушав, сказал:

— Ну, до чего же в то время легко было жить.

И вдруг мы как бы очнулись от себя, от своего времени, и что для того времени казалось подвигом, в наших условиях представлялось прихотью. Будь это можно, так он, этот инженер, без рубашки и без штанов на морозе побежал бы за моим волшебным колобком.

И так теперь каждый. Вот почему, Михаил, никогда всерьез не обижайся, если тебя жмут в литературе разные начальники, всегда помни время и свое счастье.

Мороз-то не очень большой, градусов -15, но ветер злой. Женщина простая бежит по скользкому, обеими руками прижав к груди бутылку, заткнутую бумажкой. Наверно постное масло получила и жмет теперь к душе бутылочку, чтобы в случае упадет – так пусть уже руки переломает, а бутылочку бы не выпустить.

Завтра придет «Октябрь» слушать повесть: Панферов, Ильенков, сестра Жданова, еще будут Реформатские, Замошкин. Буду держаться холодно, строго, ни малейшей игры. На предложение Панферова взять рукопись для попытки напечатать, вежливо ответить, что печатать до конца войны не намерен, и никаким уговорам не поддамся, даже если будут авансы давать (в эту сделку можно и после войти).

28 Января. Не остави меня во всякое время и во всякой вещи!

Усилие соединить разлучаемых смертью людей – вот социализм религии.

415

Вечером был «Октябрь», читал им «Мирскую чашу». Говорили самое лучшее. Панферов берется проталкивать. И так надо сделать, сдать Панферову… и браться за другое.

Вот, оказывается, как ненавидят Эренбурга. И за что именно. Это никак не за жида, а за скрытое ни во что неверие.

Христианский «подтекст» (шпионаж душ) – вот вина моей повести. И вот почему писать не могу: ведь все равно и в другой повести будет то же самое, раз уже взялись читать сквозь текст, кончено.

Все-таки дам повесть Панферову, пусть хлопочет, но дам без всякой надежды на хорошее.

— Ляля, – сказал я, – эта повесть нравится всем христианам, а коммунисты ее отвергают за этот «подтекст». Значит, кончено: на этом пути у нас никуда не уйдешь. Писать для христиан не дадут.

— Видишь, а ведь это я тебя к этому привела. Вот и О. тоже через меня к этому пришел. Я к страданью привожу.

— Неправда, я всегда шел к радости и без тебя, но при тебе лишь несколько обнажил свой «подтекст» и попался. Надо просто взяться за что-то новое и опять обмануть их, как обманывал охотничьими рассказами.

А про себя думаю, что шпионаж душ теперь до того доведен, что м. б. и не выскочить.

29 Января. Изо дня в день метели, и так зима выправляется. Только вот под снегом над растениями остается ледяная корка. А впрочем, то ли мы пережили, и то ли еще предстоит пережить. Наша страна теперь не только земледельческая, а и промышленная, и военная.

Слухи ходят в народе, что Жуков сказал, будто ко дню Красной Армии он поставит наш флаг на Берлине.

Панферов, прощаясь в передней, отозвал меня в сторону. – Поздравляю, – говорит,- у вас все так благополучно.

416

И, кивнув в сторону Л., сказал: – Умница! Я потом передал ей и она о нем так сказала: – Ничего он, светский, молодец-хват из породы Фадеева, только сортом пониже, видно ужасно необразован…

Усилие душевное соединить разлучаемых смертью людей, вот «естественный» социализм религии. И вот теперь в этой победе очень и очень надо разобраться в причинах: может быть эта победа пришла к нам в результате молитвенных усилий всего народа в течение многих веков…

Моя повесть, «Рассказы о прекрасной маме» и несколько военных рассказов являются, конечно, результатом моего личного душевного усилия соединить разлучаемых смертью людей.

Вот это усилие смутно почувствовал Вишневский, когда после чтения сказал Тарасенкову:

— Вот это и есть, о чем мы спорили в редакции, вот оно самое. Симонов говорил, что этого ничего не надо, что жизнь новых поколений после гибели на войне старых сама себя выправит. А мы утверждали, что в художественной литературе мы должны показать не «само собой», а наше усилие к этому, мы должны оправдать радость жизни грядущих поколений.

Вишневский не так точно говорил это, я записываю лишь смысл его мыкания: он именно это хотел сказать.

Леночка по женской слабости каждому отдавалась, кто у нее это спрашивал. И каждый брал свое, обирал ее и уходил. Гордая Галя, напротив, раз вышла за американца. Он пожил с ней и уехал в Америку (так американцы часто делают). Галя после этого замкнулась в себе, стала жить уроками англ, языка и гнать от себя женихов. В НКВД пронюхали связь Гали с американцем и предложили ей быть филером за иностранцами. Галя отказалась. Ей грозили. Она плакала, мучилась, но, пережив все искушения, сумела отказаться. На днях обратили внимание на Леночку и предложили филерство ей за писателями. Она согласилась, завела

417

сейчас же интригу со следователем и дома всех предупредила, что она – филер. Так вот обе женщины, одна, как была гордая в любви, такой осталась и в обществе, Леночка же всем отдавалась и, конечно, и тут отдалась.

У Леночки мать – чистая француженка, Галя русская, но до того похожа на англичанку, что каждый при виде ее сомневается в ее отце (на самом деле нет никакого сомнения). А впрочем, в русском человеке как в природе есть все, что только нам самим вздумается: тут и англичане, и французы, и немцы, и татары, и финны, есть и семиты, и арийцы, и пассивные, и активные – все, все есть. И в этом всем – наша сила, впрочем, оговорюсь: только та сила, которой вот теперь берут города.

30 Января. Вторглись в Померанию.

Был д-р Мануйлов, родом из Вятки, охотник. Он хороший хирург, великолепно долбит черепа. Страстно любит родную природу, в этой охотничьей любви у него весь его патриотизм: в этом чувстве своего места родного он может слиться со множеством себе подобных и за это легко, как пить дать, положить свой живот. Большой труженик в нем питает страстного охотника. Он прост, как тростник, но если самому упроститься и дойти, как я это умею иногда, до полной пустоты в голове, то можно почувствовать Ефима Николаевича как тростник мыслящий.

Это состояние слитной с духом материи, думаю, свойственно нашему земледельческому народу, и очень возможно, что у пастушечьих народов, например в Монголии, является беспримесно частным.

Прежний университет наш, бывший питомником западничества, являлся отбором личного из аморфной массы, и мы почитали «университетского» человека и отличали не за его знания, а как носителя именно личного, европейского начала. Впрочем, наше наивное общество того времени приписывало это добро, т. е. личное начало, именно знанию.

418

Теперь партийное воспитание, усиленно-техническое образование, военное время вышибло в русском народе это личное начало (интеллигент) как роскошь старого времени, как бархат, как блажь. Народился массовый индивидуум, от-личник в орденах, гос-герой, roc-лауреат. И вот тут-то прежнее понятие ума как личного свойства распалось, личное осталось при себе: думай про себя и для себя, сколько хочешь, – нас это не касается. А подавай нам ум, полезный для общества.

И вот тогда оказалось, что этот полезный общий ум может быть свойственен таким индивидуумам, которых мы в прежнее время считали круглыми дураками. И самое знание, которое в нашем прежнем представлении требовало особых способностей, особого ума, стало доступно всем: 12-летний мальчишка ведет сложнейшую машину, чудо ума человеческого, и кухарка управляет государством вполне по Ленину. Раньше возможность такого явления нам казалась чудесной, потому что мы думали, будто для высокого знания не может так быстро подняться простак. Но оказалось, не простак к знанию поднялся, а знание как техническая полезность спустилось к простаку, и земледельцы-пастухи в несколько лет стали механиками, сохраняющими всю примитивность пастушечьего, охотничьего и земледельческого ума.

На этой почве и возник такой чудо-хирург и охотник-доктор Ефим Николаевич Мануйлов.

Сегодня он взял мою книжку «В краю непуганых птиц», читает, и вижу, как ребенок хохочет, заливается смехом. – Что вы нашли, Е. Н.? – спрашиваем. – Да вот, – отвечает, – вы тут описываете охотника Мануйлу. – Так чего же в нем смешного? – В нем-то ничего, а вот что он Мануйло. – Ну? – Значит и моя фамилия происходит от этого имени, как-то смешно, когда подумаешь об этом.

Детская простота юмора в моих рассказах и успех их – такого же происхождения, недаром Фега Фриш писала: «В Европе нет вам брата». Мои устные рассказы о примитивных