дня уже в природе повело на весну: тепло, только не тает и снег валит, то сыплет пылью, то прямо валится лавина белых крупных хлопьев. Утром встаешь на рассвете, луна совсем на свету, и массы московских галок облетают дома. При первом намеке на свет, кот взбирается на подоконник и начинает о стекло протирать лапки. Благодаря этому оттаявшее стекло прочищается, кот видит галок и начинает как фарфоровый с приставленной головой вертеть ее за галками: вверх, вниз и в стороны.
Вчера сошлись у слепленной моей головы две женщины: Ляля моя, христианка, и Лебедева, язычница.
— Слишком умен, – сказала Ляля. – Это классический русский писатель-мученик, вроде Достоевского. Михаил Михайлович прозрачный, акварельный, веселый человек.
— Что же ты, Ляля, – сказал я, – сбиваешь художника.
— Нисколько, – ответила Сарра, – если бы раньше, то может быть, но бывает время, когда художник пассивен в отношении модели: тогда опасно слушать, что говорят, но проходит время, когда активным становится художник, а пассивной модель. Сейчас это время наступило: теперь я хозяин моей работы и никакое мнение меня не собьет.
— Выходит, – сказал я, – что-то вроде египетских ночей: ночь приходит, и Клеопатра швыряет голову своей жертвы. Я уже видел, как из головы Игнатьева и Тихонова сделали глину для моей головы, и вот-вот моя голова станет глиной для какой-то другой головы.
Когда меня лепила Сарра, я понимал ее воодушевленные движения рук, как наиболее яркое выражение того сокровенного чувства бессмертия и вечности, которым живет каждое существо на земле, человек, животное и даже растение. Все живут как бессмертные, несмотря даже на то, что у всех на глазах царит смерть. И даже теперь на войне, где на глазах уцелевших единиц ежедневно
449
умирают тысячи, все равно, каждая единица действует в надежде уцелеть, подчеркивая этим, что это «я», эта бессмертная душа утверждает собой бессмертие всех умерших. Так рыбы лавиной идут на пороги, тысячами гибнут в верховьях рек и воскрешают рыбий род новым усилием.
Вот искусство в существе своем и есть экстракт и концентрация этой воли к бессмертию жизни… И моя Сарра с большими голубыми глазами, конечно, язычница, но тоже, конечно, с некоторым в себе ущемленным христианством. – Как я вам завидую, – говорит Ляля, – ваша женская самостоятельность является моим недостижимым идеалом. – А что, – возражает ей Сарра, – разве вы находите вот это, что я делаю, чем-нибудь таким, на что можно твердо опереться? – Не думаю, – отвечает Ляля, – но не могу отказаться от мысли, что на земле это лучшее.
Так вот оно, как сходится христианство с язычеством: язычник наивное существо и в сравнении с христианином _ живет как Норка в сравнении со мной. – Какая умница, – говорю я, когда она глядит на меня с немым вопросом. Так и христианин, глядя на художника, живущего в творчестве, как бессмертный бог, тоже восхищается и тоже говорит: какой умник. Так что язычник только живет чувством бессмертия, а христианин в чувстве бессмертия утверждает смысл жизни.
Метод древний, сохранившийся до сих пор: метод убеждения в христианстве язычников пугалом смерти, в конце концов, потерял свою убедительность, и вот с тех пор христианство разлагало язычество пугалом смерти, а язычество разлагало христианство скепсисом. Новый метод христианского убеждения, по-моему, должен направить внимание язычников к познанию того естественного чувства бессмертия и вечности, которым движется всякая жизнь на земле.
Пора понять, что язычник – бессознательный христианин, а сознание необходимо язычнику именно для борьбы со смертью за вечную жизнь.
450
4 Марта. Вечером пришла М. А. Я ей рассказал о своем новом понимании Христа для людей: т. е. что пора бросить пугать людей необходимостью страданий, ведь за то и Христос, что Он спас людей от страданий и смерти, христиане должны жить, как бессмертные, или как все и нехристиане и язычники живут: каждый из них, бессознательно чувствуя вечность, живет, как бессмертный.
Истинный христианин именно это чувство и должен сохранить в себе и в своем ближнем, прибавляя к этому лишь христианский смысл. Так даже если безобразник радуется безобразию, вор и разбойник своему успеху, не пугай их смертью и геенной, а укажи им путь Христовой радости, и он, узнав ее, бросит разбой и безобразие.
На эти мои слова М. А. ответила, что она чувствует в моем этом понимании Христа стремление служить ближнему. Раньше было: «бегай людей и спасешься», а православные святители (и Тихон Задонский, [и] Серафим Саровский, и все) требовали: «служи ближнему». Между этими двумя пониманиями лежит такая же пропасть, как между пуганием смертью и завлеканием радостью жизни.
У Достоевского, как пугало («бегай людей»), изображен о. Ферапонт, но карикатурно. И вообще, у Достоевского монастырь и старцы изображены плохо и удивляют непосвященных людей лишь новизною темы. Я это почувствовал после чтения Исаака Сириянина.
У Григорьева разговаривали об альманахе стариков, и я предложил тему «отцы и дети». – Отцы и внуки, – сказал Григорьев, – дети – это слишком близко. У нас с вами теперь внуки. Вспомнив своих внуков, детей Левы, я сказал: – Ничего я к своим внукам не чувствую: больше тридцати лет жил с семьей и когда разошелся, то ничего не осталось, как не было. – Это вам только так кажется, но оно было, и это мы все видели. – Но я-то ничего не чувствую. – А это уж так всегда: тут все сразу для себя разрушается. Я это по себе сам испытал.
Это правда: это что-то вроде репетиции смерти.
451
М. Чагина позвонила в 11 утра: вчера умер Шишков. Значит, когда мы были у Раисы Як. и он еще был жив, то это были последние часы, а может быть и минуты. (Сейчас узнал, что он умер сегодня в 1 ч. ночи, мы были около десяти.)
Вымирает гнездо писателей школы Ремизова. Это было в то время, когда уже прискучил декадентский звон прославления в лице своем сверхчеловека, и стало зарождаться движение, теперь можно назвать его своим именем: движение патриотическое. Историки литературы может быть сказали что-нибудь об этом движении или собираются сказать, я же могу говорить о нем лишь по себе и тем немногим друзьям, которые были со мной. В то время, не мечтая о худ. литературе я занимался пешим хождением по стране с целью записывания фольклора. Мои записи народных сказок чрезвычайно понравились Ремизову (Фиу, фиу, Хабар-бар). Скандал в Аполлоне. Обезьянья палата, как насмешка над декадентами. Маяковский, Каляев, Ремизов, Толстой, Замятин, Шишков, Пришвин, Хлебников.
Ремизов, Каляев – религиозный эстетизм. Между ними Пришвин.
— Вы нам близки!
Православные люди, революционеры типа Каляева, антропософы типа Белого. Бонч-сектанты.
Каждый из нас – деятелей искусства немного пересиливает смерть: карта им дана, смотря по таланту, общество считается с покойником, как с живым. Чувство вечности и бессмертия основная сила всех.
— Толстой – патриот. Садок судей и Толстой. Мой фольклор и Толстой.
Вечер состоялся. Еврейский актер Михоэлс назвался ближайшим другом Толстого. И вообще, все оказывали себя друзьями (Игнатьев, Симонов – директор Вахтангова и др.). Я говорил хорошо, но, назвав «заумниками» других, судящих Толстого, как дурака, я превознес его,
452
как интуита. За интуита я схватился, чтобы смыть дурака, и Ляля сказала, что смыть мне не удалось, и пускать дурака на поминках было рискованно. Михоэлс десятки раз называл Толстого последним «классиком» и великим писателем. Словом, все искренно старались сделать умершего великим, а там как Бог даст. Жаль, что упустил я сказать о том, как боялись помещики мужиков, как по-иному чувствовали себя зависимыми интеллигенты (революционеры) и как то и другое прошло мимо Толстого (хитрое дитя).
Игнатьев – это распустившийся в сов. обществе аристократ. Говорил неглупо.
Тоже и на этом вечере были обе жены – Нат. Вас. была с сыновьями. Людмила Ильинична подала ей руку: «Здравствуйте, Наталья Васильевна!»… Но, похоже, что Н. В. готовится к борьбе за наследство. Общее сочувствие старой жене. Молодая – женщина завлекательная.
Драма в семье Толстого до капли воды похожа на мою: тоже старая жена одеревенела в претензии сделать наивного как ребенка художника своей собственностью, а ребенок оказался… Тут что-то современно-законное, похожее на встречу Марии и Марфы возле Христа.
7 Марта. Ночью в полусне услыхал слова: «умер Каменский». И так это было явственно, что, очнувшись, решил утром записать и проверить здоровье Каменского. Но утром была возня с машиной (отдал в ремонт) и записать не успел. В обед Ляля пришла откуда-то и между прочим сказала: я слышала от кого-то, что умер Каменский. Я похолодел. – А вот что… и рассказал. Теща начала, было, по ее трафарету: – А вот теософы говорят, что нет ничего. Я же всегда говорила, что есть, есть нечто… – Мама, оставь эти глупости праздных людей, мечтающих о загробной жизни. Нам и так остается мало сил, чтобы оставаться в пределах своего разума, мертвые и так слишком уже хватают нас, и нелепо теперь нам хвататься за мертвых.
8 Марта. Похороны Шишкова. Хороший был человек, прямой, честный, добрый и с юмором. В семье полное
453
благополучие (вот пример: мужу 72, жене 37 – чуть не вдвое!). А как любит-то! Эта кончина похожа на христианскую, к сожалению, только не безболезненную.
Проделали церемонию прощания с Шишковым в Союзе писателей. Музыка играла нарочито чувствительные миноры. Писатели пребывают в нарочито тупом и неподвижном состоянии. Никто из нас не перекрестился, не сказал от души. Неплохо сказал официальную речь Бахметьев и потом еще кто-то из ленинградских друзей Шишкова, говорил, укрывая в словах, притянутых к случаю, «вечную память».
Третью речь сказал друг Шишкова адмирал от ЭПРОНа* Крылов. Он закончил слова пожеланием, чтобы все писатели, подобные Шишкову, занялись не только надземными характерами людей, но и подводниками. Это слово вызвало чуть заметную саркастическую улыбку генерала Игнатьева. Чувство мучительной пустоты не оставляло нас…
Там и тут в толпе показывался Поликарпов, похожий на какого-то хищного зверя, белого с розовым ртом, как у кота. Советские похороны самое слабое место в сов. быту: демонстрация рабства мысли и чувств. Обдумывая завещание, надо непременно подумать о том, чтобы избавить близких людей от несчастья плакать в такой обстановке.
Был на проверке у Лебедевой, она отправляет мой бюст в формовку. Чувствую, что недаром сидел: все-таки какая-то частица меня побольше побудет с людьми, чем мое тело.
Читал в «Очарованной душе» Р. Роллана о своей невесте, названной у него именем Аннет. Мне было тогда 28 лет, и вот только теперь, через 44 года после опыта с Лялей и встречи с Ролланом, понял я, чего хотела
