согласии с небом. Есть такая радость на свете! И хочется ясно показать тем, кто не может.

Утром Норка начала рожать, сейчас в 8 утра пока вышли из нее два пестрых, белое с черным.

Солнце еще только-только встает, и снежинки слетают оттого, что небо перед восходом очищается: там свои нам неведомые дворники обметают путь грядущему светлому дню.

460

Были на «Грозном» Толстого, афиши были в траурной рамке, намекая этим, что пьеса, снятая со сцены, ставится лишь по случаю смерти автора. Снята пьеса, говорят, была из-за того, что Сталину не понравилась любовная сцена царя с грузинской княжной. Можно догадаться, что привлечение грузинской княжны и ее брата слишком грубо намекает на Сталина. Говорят, что с Толстым от недовольства Сталина сделался припадок, и его увезли из театра. Все очень правдиво, тем более что Сталин действительно не любит явного подхалимства (так были угроблены Лахути, и Ставский и наверно многие). Этим людям вообще малопонятна непригодная для сказки моральная серьезность таких людей, как Ленин, Сталин и той революционной интеллигенции, из которой они вышли. Вот почему и вышел у Толстого такой ляпсус с грузинской княжной.

Пьеса не имеет единства драматического и потому распадается на картины, сюжетно сцепленные между собой. Всего восемь картин, но можно навязать таким образом и восемьдесят. Картинно-анекдотическая яркость, свойственная Толстому, и легкость характера выступают и здесь, но глубины никакой, все мелко, все работает на необразованного зрителя. Одним словом, эта пьеса о Сталине, написанная его современником по материалам эпохи Ивана Грозного. В результате нет ни Сталина, ни Грозного.

Лев Толстой отстранился от Петра I, как безнравственного человека.

Алексей Толстой попытался брошенное великим писателем поднять,разохотился,поднял Грозного.

Думаю, что старик Толстой был прав, устраняясь от изображения тиранов, и думаю не как Лев Толстой, по моральным соображениям.

А вот мне представляется, что некоторые стороны жизни общественной, как и личной – не подлежат раскрытию. Рузвельт – человек безногий, не ходит, а его носят. Когда его пересаживают из самолета в машину, между ним и киносъемкой становятся ширмой шесть человек. И, узнавая об этом, радуешься, что так делают.

461

Так точно и такая особенно интимная сторона жизни, как борьба за власть государственную. Надо же понять, наконец, что личность человеческая в борьбе за власть исчезает, становится невидима, как человек, защелкнувший за собой внутренней щеколдой свой нужник. Государство есть нужник общества, перед которым стоит длинная очередь. Единственное моральное отношение художника к этой царственной очереди, это как к жертвам неудержимого движения жизни людей, как лососей, прыгающих через водопады. Так описываются короли у Шекспира. Но А. Толстой именно самый нужник (чего стоит грузинская княжна!) делает предметом искусства… И это, конечно, Сталину не понравилось.

14 Марта. Евдокия (1 старое Марта, «обсери проруби»).

Мороз был с утра небольшой, а днем солнце в Москве наделало лужи и к вечеру, когда чуть-чуть подморозило, запахло во всей силе первой весной и началом поста (идет масленица). В это время в деревне глухие начинают лучше слышать, как было это и с нами: мы все немного глохнем зимой. И вдруг услышишь по-иному голоса вдали, или шелест падающих капель вблизи. Я это назвал весной звука.

С утра до обеда носился по заводу, выпрашивая у всех чего-нибудь для машины. Около полудня ремонт был закончен, но только поехали, что-то затрещало под педалью сцепления. Пришлось еще на одну ночь оставить машину на заводе.

Слушал выступление наше по радио (наговоренное раньше на пленку). Это было приятно: какое-то дело.

В Кремлевке проверили очки у проф. Павловой. Докторша оказалась такой восторженной моей почитательницей, так внимательно все мое прочла, что я очень обрадовался и почувствовал себя хорошо.

Сегодня 9-й день смерти Шишкова. Зашли к его жене. Все не унимается, плачет. Вот как любят настоящие-то

462

женщины. Ясно, что у Толстого с его Людмилой была, может быть, какая-нибудь милая охота, но никак не любовь. А впрочем, в этих вещах не суди.

Опять звонили к Чагину о даче (хотим купить) и опять он ничего не узнал. Надо добиться.

15 Марта. В Москве начало весны. Везде лужи. Закончен ремонт машины, стоит в гараже.

Просят написать о Шишкове. Пробую.

Писатель начинает писать, как ребенок ходить: поднимается на ножки, рученьки вперед, с восторгом проходит несколько шагов и валится на пол.

Я помню свое начало в этом роде…

И в то же время начали подниматься на ноги В.Я. Шишков, Ал.Н. Толстой, Е.П. Замятин, И.С. Соколов-Микитов. Тут были, конечно, и другие писатели, много их поднялось, чтобы вскоре упасть.

Сравнительно с нашим временем, столь наполненным внешними событиями, писатели тогда в относительной пустоте, мне кажется, больше удивлялись и радовались друг другу. Но после Горького не могу назвать ни одного писателя, кто бы мог сорадоваться в такой степени и так же по-детски чисто, как покойный Вяч. Яковл. Шишков.

Вспомнил одного замечательного писателя, который был так сосредоточен в себе, что на других его не хватало, для других был рассеян и сорадоваться им не всегда мог. Но он был замечательным писателем и я думаю, поэтом, что эта способность сорадоваться есть способность человеческая, но не специфически писательская. С тех самых первых школьных наших лет писательства, когда мы собирались в одной комнате и читали друг другу свои опыты (лет так без малого 40 тому назад), я помню расцветало лицо Шишкова, а потом в советское время в Детском селе за большим столом у А.Н. Толстого – много людей, но нет такой радости другим.

И так недавно, кажется, в январе этого года один писатель при мне читал Шишкову свою еще не напечатанную

463

вещь и, прочитав, взглянул на него. И вот тут-то окончательно узнал я и понял человеческую способность Шишкова сорадоваться жизни. И юмор, стиль характера Шишкова того же самого происхождения, он происходит из основного его чувства сорадования жизни. «Хороший человек!» – хочется сказать. Но мне, живущему долго, столько пришлось испытать не хорошего, чтобы понять и оценить, какая это редкость, что такое хороший человек. Для всех же он был писатель…

В то время, когда мы с Шишковым начинали писать, декадентский Петербург в отношении русского слова временами был похож на Париж. Столица Франции собрала в себя все французские слова и литературу, незачем было выезжать из Парижа за словами. Так и Петербург в это время превратился в Париж (я знал одного писателя – Даль). Но это было только поветрие, эстетическая реакция на гражданскую поэзию народничества. На самом деле огромная страна жила устной словесностью.

Митраша за обедом доказывал страстно, что до колхозов крестьяне жили гораздо хуже: все дрались между собой за землю. Впервые услыхал это от самого крестьянина. И он же потом сказал, что рабочий был всегда более похож на человека, чем крестьянин. И потом сказал еще: – Насколько в городе жизнь здоровей, чем в деревне.

При получении машины узнал от окатчика (квалиф. рабочий, на весь завод их четверо), что денег он может заработать в месяц – всего 300 р. (чистых, после вычетов). Значит, он, как и все, должен воровать. И все воруют: дашь папироску, а он уже вынимает из кармана лампочку и тоже дарит тебе. Но если все тащат, а завод выпускает норму машин, то, значит, каким-то образом воровство ограничивается. Каким образом? Вот это и есть главный вопрос и об этом расспросить ребят в субботу. Но это не просто воровство, а скорее похоже на форму дележа общего добра.

464

16 Марта. Лучезарное утро с легким морозцем, чисто прекрасное, как «Слава в вышних Богу и на земле мир».

Заказано от Литературки написать о Шишкове – пишу.

Обе статьи, моя о Шишкове, Валерии о Пришвине сданы в газеты.

Устраивают сток воды из гаража. Новый мотор завести не могли: тяжело.

У Ляли определился грипп.

17 Марта. Побелели за ночь крыши. Но по вялым контурам под серым нависшим небом, по ленивым дымкам, даже по скоплению галок на крестах прямо глазами понимаешь весеннее тепло.

Начинаю только теперь отделываться от влияния толстовства, только теперь сознавать, что даже колхоз есть лучшее положение крестьянина, [чем] в царское время на его полосках в общине. Все это старое рушится во мне. Большевики и тут побеждают.

Помещичий идеализм стоял на завете крестьянину: ты работай на нас, а мы тебя будем любить. Эта формула паразитизма, во всей чистоте сохраняемая где-нибудь при дворе царицы, чем ниже, тем сильней размывалась временем и в революцию рушилась. Вот и удивительно, что теперь после всего моя теща, в сущности, живет по формуле этого идеализма, и любой проходимец, оказав ей малейшую услугу и внимание, может с ней делать, что захочет. Вся ее огорченная душа только и ждет этого умиления.

И вот если хочешь вполне понять мораль советского обхождения, то имей постоянно в виду: 1) формула прошлого: вы – труд, мы – любовь. 2) направленный против этой формулы грубый корректив револ. интеллигенции (нигилизм).

Сегодня вечером рабочие придут пить водку, поставить им все вопросы: 1) анализировать факт расхищения всего

465

казенного и отношение тех, кто берет и кто охраняет и чем определяется мера хищения, т. е., что рабочий не разграбляет всего созданного. И главное, отношения между расхитителями и охранителями (что, напр., Коле можно тоже украсть?). «Я за тобой гляжу».

Переход к весне в этом году начался сильнейшими мартовскими морозами (наверно, больше 30). При сильном теплом свете эти морозы проходили как утренники. Но пришло время, с вечера и месяц, и звезды, и все условия оставались для мороза, но мороз перестал ночью назревать. И так без сильного мороза днем стало таять.

Нарастающие события требуют от тебя нарастающего внимания, а ты отстаешь все больше и больше. Так если жить, то непременно устанешь и кончишься. Но есть глубина жизни, как в океане, не поднимается волнами. Мудрый человек опускается туда, набирается силами и снова поднимается вверх внимать нарастающим событиям.

В «Правде» наивно (а писавший, может быть, и умышленно) пишут о некоем американце Липмане, который во время войны писал, как жестокий враг фашистов, а теперь, когда фашизм кончается, пишет, как враг большевиков, и рекомендует Америке подобрать упавшую Германию в свою атлантическую зону и не отдать ее на гибель в зону советскую.

Вот еще в доказательство того, что природа девственна сама по себе, без человека не существует, – это наше время: жить стало можно только в Москве, и вот подумаешь, как там, в девственной-то природе теперь люди живут, так взмолишься: не дай-то Бог туда попасть. Значит, тогда жилось хорошо – вот и строили мечты гармонии в девственной природе. Радость жизни – вот корень мечты о природе.

«Ты на меня работай, а я тебя буду любить» – вот семейная