Вчера видел сон, будто по теплому морю плыву без усилий, на легких парусах. Полнеба горит в заре и на оранжевом гуси летят. Но не в том было, что паруса, гуси и море, а какое тут было вино! В этом вине была душа весны.
Вчера вечером Нина пришла в валенках мокрых (сверх них мелкие калоши). Она расписывает потолки в Нескучном Дворце. Ее там кормят, но не прописывают, и родственница гонит: жить негде. Когда она вышла от нас, Ляля сказала: – Может быть, ее надо было оставить ночевать? Я бросился на лестницу: – Нина! Вернулась. – Вы не останетесь у нас ночевать? – Я вас стесню. – Нет, ничего. – Благодарю, нет: я пойду. Мы помолчали и отпустили ее. – А что если она с собою покончит? – Так чего же ты не настояла? – А ты? – Я боялся за тебя: ты устала. – Так это непонятно! Из-за тебя же я не настояла: ты не любишь, когда у нас ночуют. – А я из-за тебя.
479
Да, конечно, все произошло потому, что мы хотели сделать лучше друг для друга…
А помнишь, Михаил, когда ты мотался по свету и любящие друг друга люди тоже так закрывались от тебя в свои створочки.
И вот весна – это контроль такому благополучию, проверка совести и всему. Весна воды – это революция, радостное разрушение.
Что же будет с Ниной? Отчего мы не удержали ее у себя?
Да, мой друг, есть райская или какая-нибудь Жар-птица что ли, и мы как охотники: на быстром лету надо мгновенно схватиться, целиться некогда – раз! Без прицела и выбить драгоценное перо. Вот тут и вся проверка на человека, и вся жизнь, и все счастье в этом мгновенье, в этом пере.
Никакого механизма, никакой философии невозможно человеку придумать, чтобы каждый мог спокойно рассчитывая выбивать себе из птицы волшебное перо.
Весна – это время, когда над нами пролетает Жар-птица, и одни в тревоге за свое будущее: боятся пропустить, другие, кто уже пропустил, в тревоге, переживая прошлое.
1 Апреля. Все крыши в Москве сухие. Совсем тепло. Высыхают площади. Сбегает последняя вода в грязные переулки.
— Брось весеннюю тревогу, ты можешь успокоиться: ты своего достиг, свою весну ты догнал.
— Нет, мой друг, истинная человеческая тревога только тогда и начинается, когда ты догнал весну и достиг своего. Ведь пока ты один, с тебя и спросу нет: ты один, что с тебя взять! Налог на холостяков – это явно разбойничье действие государства. Налог должен быть, прежде всего, на тех двух счастливых, кто живет для себя, и нет у них третьего, для кого они живут…
2 Апреля. Все впереди. И вот надо бы каждый день проводить как будто он единственный.
480
Свез Лялю с тещей к обедне, потом по Калужской их привез на Воробьевы горы и видел, как последний снег из-под березок сбегает в Москву-реку.
Вечером были Яковлев, Замошкин, Бострем, Нина. Все напрягают последние усилия, чтобы пережить последние дни войны, особенно трудно Замошкину (за лимит 300 р. в месяц в плену у глупого Щербины).
Когда ум устал и может работать только что ему прикажут, а сердце не в силах даже в траур одеться, человеку иногда приходит на помощь жизнерадостная дурь. В этом состоянии Яковлев пишет роман, а Лидии покупает ружье и собирается на охоту. И так многие живут, не цельной личностью, а своими остатками.
Сельвинский в ЦДРИ* имел неосторожность сказать, что наступает время, когда можно будет писателю быть не только социалистическим реалистом, но и соц. символистом, соц. акмеистом и т. п. Теперь Поликарпов тащит Сельвинского за эти слова на суд писателей.
2 Апреля. Вчерашний день, 1 апреля, прошел как на Пасхе: светло, тепло и в Москве быстро сохнет. Ночь опять без мороза, а между тем до мая целый месяц! Значит, будет много всего. Весь день дождь.
Тема жизни, которую теперь развивает история – это, конечно, освобождение женщины от власти мужчины. Эта власть была основана только на том, что мужчина как более сильный и способный работал на стороне, а женщина дома. Благодаря этому закрепилось у всех сознание, что такое разделение труда, на стороне и дома, соответствует природе вещей. И оно может быть и правда соответствует в какой-то мере. Беда выходила только из-за того, что эта «природа вещей» была принята как закон жизни для всех
* ЦДРИ — Центральный дом работников искусств.
481
и на все времена. Так создалось рабство женщины и ее тайная порочная власть.
Голод в Ленинграде вскрыл большую выносливость женщин, война взяла себе для уничтожения все преимущества мужчин (мышцы, смелость, широта и т. п.).
Материнство как сила, создающая мост от настоящего к будущему, осталось единственной движущей силой. Новое время характерно величием материнства. Это победа женщины.
С Лялей и Никольским ездил на машине сначала к автоинспектору (регистрация ремонта), потом в Измайлово. Снег в парке сбежал, осталась только ледяная корка.
Никольский рассказывал, что два солдата-бандита на суде за какие-то особенные злодейства их в Германии ответили: «мы эренбургцы» и занимались местью в точности, как он этому учил нас в «Правде». Рассказ этот, понимаю, скорее всего выдуман антисемитами.
При нынешних темпах наступления с Запада все стали ждать конца войны со дня на день. – С Германией, – сказал N., – а потом начнется с Англией. – Нет, – ответили ему, – с Англией не будет. – Почему? – Да так, просто не будет: надоело. – Мало ли что надоело, а бросят на войну–и пойдешь. – Это-то пойдешь…. Только войны все-таки, пожалуй, не будет.
3 Апреля. С утра летний дождь, и все форточки у нас открыты. Сильный западный ветер, вскрылась Москва-река, так пришло вдруг желанное счастье, а сам в тревоге: кажется, что не сумеешь взять его, и оно растает, как снег у тебя на глазах.
Наши берут малые города и каждый вечер по нескольку раз гремят малыми салютами. Интерес к этим продвижениям исчезает: теперь не от этого придет желанный конец, а от продвижения Западного фронта: нам двигаться больше некуда.
482
Черный передел Европы
Новая эпоха после войны началась разделом земли в Польше, в Румынии, и так, вероятно, и дальше пойдет: черный передел Европы.
В жизни своей не ел такой вкусной капусты и такой моченой антоновки, как у Никольских. Это далось им от поповского происхождения, от близости к земле. Тут, чтобы создалась такая капуста, нужна концентрация духовных и физических сил, недоступная интеллигенту. Не может сотрудник книжной палаты Удинцев сосредоточиться на какой-то капусте.
Итак, очевидно, что искусство, поэзия, наука исходят из этой силы земной: на капусте, на моченых яблоках вырастают поэты, и одно переходит в другое, как навоз переходит в цветы. Но почему же у людей раскалываются два завета и спорят за первенство: спор начинается из-за претензии капусты, как собственницы поэзии: я тебя породила – ты моя. – Нет, – отвечает поэзия, – я существовала прежде всех век и снизошла до тебя и воплотилась в тебе.
Этот недостойный спор слова и дела был у нас чуть ли не с Грозного и продолжается до наших дней. Большевики в существе своем идеалисты.
Приходил Лева и говорил, что он собирается в Воронеж фотографировать (он этим живет) и может заедет в Елец, в Хрущеве. Мы представили себе с ним, какое теперь Хрущеве, сады и парки, конечно, вымерли и следа от них не осталось. Известно, что пруд спустили и на дне его огороды. Постройки частью сгорели, частью разрушились и разобраны. Вот если только церковь уцелела, то по церкви бы можно узнать, но едва ли…
И так приедешь на родину – и родная земля от тебя отвернется, и ты не увидишь лица ее и не узнаешь. А между тем, когда мне не спится, то, чтобы заснуть, я мысленно беру палочку и отправляюсь из Ельца пешком в Хрущеве и на том месте, где теперь нет ничего, я воссоздаю все точно, как было. Послушайте, деточки, какое же это чудо:
483
нет для вас ни для глаза, ни для слуха и воображения ничего: все прошло, а я вам в точности могу поведать, как оно было… Так вот, выхожу я из Ельца через Черную слободу на большак. Возле чернослободского кладбища выходит старичок с колокольчиком. Он собирает на благоустройство кладбища. Верст через 7…
Зовут из Союза почитать на литературном понедельнике, но в первый раз в жизни чувствую, что нечего читать мне. Раньше двигательной пружиной таких выступлений был страх отстать от людей. Теперь же мне кажется, весь этот Союз писателей с их пастухом Поликарповым до того далеко отстал от меня, что не грех мне и посидеть на пенышке, пока все подойдут. Допускаю, что есть и талантливые кое-кто, но их отдельные усилия – это их личное дело, домашнее, вроде как Яковлев с увлечением пишет роман, а я знаю, что в этих условиях роман нельзя написать.
4 Апреля. Мелкий теплый дождик весь день. «Интуит» вчера выкладывал свои догадки и пророчества, оперируя понятиями культуры и цивилизации. В этот раз я решился сказать ему: – Вы нам говорите все по Шпенглеру, а может быть за эти скоро полвека народился новый пророк, и передовые люди современности думают иначе.
Над Европой нависают грозно две противные силы – Россия и Англия. И явно определяется для Англии необходимость поддерживать Германию. «Интуит» пророчит эпоху господства мирового жандарма.
Судьба антимиров Троицкой лавры.
5 Апреля. Теплое моросливое утро, как и вчера. Вчера мелькнуло желание при виде освобожденной реки взяться за Падун – и в этой работе покорить эту весну.
Поехали с Никольским в Пушкино обрезать яблони. Благополучно довел машину до своего домика. Снегу нигде ни
484
клочка. Моросил дождичек. Пока наши обрезали яблони, я побывал в лесу. Видел вдали, как перелетали тяжелые грачи. Возле новых скворечников на березах пели скворцы. Жаворонок опустился у моих ног и, повернув хохлом, пустился пешком в сторону, чтобы меня пропустить. Другой жаворонок пел в воздухе над моей головой. Озеро все синее, лед, как синяя вода и большие забереги. На кромке льда бегали трясогузки. В лесу во множестве пели зяблики. Такая дружная весна. Я срезал елку на палочку, сел на пенек и, зачищая палочку, в сырости падающего снежного дождя, в сырости, исходящей от тающей земли, от стволов деревьев, совершенно один среди зябликов, переживал такое же сердечное восхищение, как Ляля постом при пении «ныне силы небесные». И кому-то я начал свой рассказ такими словами: – Сейчас, когда я говорю о нем, его на свете нет, но несколько минут назад он
