прокурору в Москве Васильеву. 4) Сучку проф. С.С. Турову. 5) Сучку психиатру Довбне.

Настя, жена Митраши, казалась такой незначительной у них дома в Хмельниках, а Митраша был герой на словах. Но когда мы его посадили стеречь дачу, то оказалось, что для себя он ничего не может делать и все ему делала Настя. Вспоминается Молочников в Новгороде, еврей, хозяин слесарной мастерской. На него работали тоже его теща и Лев Толстой, идеи которого он распространял в письмах губернаторам, министрам («дорогой брат мой…»). Сам же Молочников глядел в особое окошечко на рабочих в его мастерской и ходил чай пить в трактир «Капернаум», где вел споры на религиозные темы.

Так была спрятана жизнью «Настя» и вот теперь она впервые вышла из-за ширмы, и все увидали, какая она. Смотри, Михаил, в эту сторону, пиши об этом и будешь богат и славен.

Две птицы. Митраша (Манная каша) пробуждает во мне чувство уважения ко всем деловым людям. Митраша похож на птицу, которая вечером вылетает и кажется такой большой, но когда убьешь и возьмешь в руки, то окажется это сова, состоит из одних только перьев: у совы перья, у Митраши слова. А Никольский Н.Н. полная ему противоположность. Еще в то время, когда все жили в мечтах революции, он выбрал себе пищевой факультет Коммерческого института. Благодаря такому выбору теперь он контролирует столовые и магазины Москвы, дегустирует вино в Кремле, имеет собственный дом, сад, корову и чего-чего только нет у него. Он похож на хорошего крепко собранного крутогрудого ястреба с острым крючковатым клювом. И все он может делать, и все у него выходит, и ни у кого так не сделана кислая капуста, и в жизни я не ел таких моченых яблок, как у него.

Сравниваешь этих двух птиц – мягкую сову с ястребом и понимаешь происхождение деловой суровости людей, понимающих время, как деньги.

491

11 Апреля. Все было на дню, и град, и крупа, и солнце показывалось, и опять исчезало в быстро гонимых бурей тучах, и снег валил.

Вечером пили с Чагиным водку. Я понял его совершенно: это еврей, сросшийся с русской литературой. Сейчас он в ЦК бросил мысль, что нельзя дальше ехать на «живых классиках», что надо рискнуть. Но, конечно, он говорит о риске в пределах допустимого, в существе же его живет драгоценный еврейский компромисс. После выпитого литра я спросил: – Ну, как в ближайшее время после войны, будет писателю легче? На этот вопрос он помолчал, а жена ответила: «Нет, нет!»

— Ну, а зачем это с попами так у нас возятся, вот опять Сталин принимал патриарха? – А как же, первое, государственные идеи нашего времени проникают в такие слои, куда они могут проникнуть только этим путем, церковным. Дальше идет объединение славянства, дальше борьба с Ватиканом.

Писатель – это свободный человек. Нет ничего труднее, как сделать себя свободным. Вот почему так трудно сделаться хорошим писателем.

12 Апреля. День неустойчивый. Приезжал психиатр Сергей Александр. Преображенский. Рассказ доктора о своей эвакуации вместе с заводом ЗИСа. Как рос на его глазах завод его, какие «львы» рабочие. Доктор (из поповичей) явно подкоммунивает. Но мне было жаль, что я не имел такого опыта.

13 Апреля. Утром по радио: умер Рузвельт. Что сказать? Этого он заслужил.

Сегодня за год единственный раз я утром без чаю: идем к Воину.

А зависть моя к доктору, что не с заводом эвакуировался и жил для себя, того же происхождения, как с давних

492

времен страх, что революция обойдет меня, и я останусь ни с чем.

Мое старинное наблюдение происхождения своего греха и своей радости: чувство греха у меня бывает, когда я, сделав какое-нибудь обобщение, узнаю потом, что я из-за этого обобщения пропустил мгновение живой жизни, ускользнувшее от меня в момент обобщения. А радость бывает, наоборот, когда я, как бы сбросив с себя нечто закрывающее от меня жизнь, выхожу на волю и встречаю живое мгновение (это может быть бледно-желтый росток под водой, или прорастающая почка, и мало ли чего).

Map. Вас. стоит в церкви в состоянии постоянного засыпания – клюнет головой, оправится и перекрестится. А то бывает – и ноги отказываются, подтянется вся и начинает усиленно креститься. Глаза же мутные и бессмысленные. И все-таки эта физическая борьба за право человеческого общения с Богом достойна… молитвы: одному мысль, другому только усилие, и то, и другое, направляясь ввысь, сливается. Так и в лесу, если изнутри смотреть, каждое дерево по-своему стремится к свету, а выйти и посмотреть со стороны – это так весь лес растет.

Рузвельт умер. Берет раздумье о политике. Первый вопрос: 1) Почему Англия не согласилась с самого начала с Германией? – Не верила Германии и боялась Америки. 2) Какой план был у Америки, когда она выступила в союзе с СССР? – План был разбить Германию и так ослабить Россию, чтобы ее политику, как и английскую, подчинить своей.

Теперь Германия разбита, но Россия не ослабела, а нависла над всей Европой. Первая трещина – Греция, потом Польша, скоро Италия и т. д., везде пролетариат будет землю делить. Еще остается время Англии взять у немцев идею фашизма себе и с остатками немцев пойти на Россию. Но это только для Америки будет подрывом демократии своей. Одна же Англия с Россией не справится главным

493

образом из-за идейной стороны дела. Так что Америка не пойдет на нас войной, оберегая свою демократию. Англия тоже не пойдет, оберегая демократию и лордов. Установится худой мир (лучше доброй ссоры).

Надо заняться анализом домашних отношений, спросит, напр.: – Вот умер А.Н. Толстой, талантливый писатель, но нелюбимый, п. что отношения его с сов. властью шиты белыми нитками: писал не от себя. – Но ведь так и каждый писатель не от себя и только глубже плывет и не видит, а Толстой эмигрант бывший, ему труднее, он виднее… Единственный пишет от себя и для себя это Эренбург. Он может, кажется, сделав из «фашиста» абстрактную цель возмездия, писать свои злобные еврейские статьи, пока вся Европа не станет коммунистической. Но шиш! Уже сегодня в «Правде» есть статья, организующая эренбургово возмездие. Не так-то все просто. И не можем мы явиться перед лицом Европы в том же виде, когда землю делили свою.

Лев Толстой внушал нам в то время, что основной труд, на котором поднимаются все иные менее значительные формы труда – это земледельческий труд, и основной человек, хранящий в себе основы нашей морали – это пахарь. Мы теперь, глядя на современного колхозника, не можем себе даже представить, как это мог Толстой выбрать себе такой идеал нравственного человека. Надо было ему взять в пример не того, кто пашет, а кто молится. Так я думал в пятницу, глядя на молящихся в церкви.

14 Апреля. Говорят о встрече еп. Вениамина (Канадского) со своей сестрой в России во время его поездки для избрания патриарха. И говорят именно, что будто бы она ему пересказала всю правду, и он теперь все знает. – Почему именно сестра его, – спросил я, – знает нашу правду? Вот вы двое – мать и дочь попробуете об одной правде нашей сказать одинаково… Так мы не знаем, а почему же должна знать ее сестра Вениамина.

494

Помню, Ценский рассказывал, как он добивался встречи с Горьким после его приезда из-за границы, и что когда, наконец, сам Горький, обманув свою свиту, пришел к Ценскому в Алушту, то говорил Ценский: – Я ему все рассказал. С тех пор я спрашиваю себя и не могу ответить себе, что именно мог он рассказать Горькому.

Этот вопрос не оставляет меня в последние дни: почему А. Н. Толстой, несомненно искренний патриот, несомненно даровитый писатель, оставил в своих сочинениях налет пошлого «подкоммунивания». Отвечаю: – П. что он желал служить, прислуживаться. – Почему же прислуживался? – Трудно было ему в его положении оставаться верным себе.

Но это не все, и вопрос остается.

Итак, говоря словами Достоевского, наша Церковь продолжает быть в параличе. А некий Синод на это отвечает: – У нас церковь всегда была в единстве с государством. А женщина? Разве не была женщина русская всегда рабой мужа, и все-таки могла она рожать детей и готовить будущее, создавшее свободу и величие женщины. Так и церковь, будучи во временном подчинении государству, почему она не может готовить своих детей к великому их будущему духовному.

15 Апреля. Сегодня рано утром, когда еще люди спали, я вышел на Якиманку в гараж, и как только вышел из дому, с неба снег пошел. Такой густой и крупный был снег, что на Якиманке один человек шел впереди меня и на асфальте сером оставил черный след. Пока я заводил машину, снег кончился, и когда выехал, солнце показалось. А потом опять, и так весь день до вечера.

На ходу сегодня мысль моя вернулась об арийском (античном) понимании мира и семитическом (внутреннем). Внутреннее постижение мира (через себя), привитое нам, славянам, отцами церкви, не придает никакого значения строительству внешнего мира (лучшей жизни, чем она есть, мы своими руками сделать не можем).

495

Напротив, арийское (античное) представление обращает наше внимание на природу, и это оно приводит нас к познанию законов природы, к технике, к государственному строительству, общественности и, главное, к вере наивной в то, что своими руками люди могут создать себе счастье. Христианин находится между этими двумя пониманиями с уклоном больше то в одну сторону (в античную, в католичество), то в семитическую (православие).

Это так явно, что даже и по отдельным людям видно: я, например, сравнительно с Лялей ариец, Ляля сравнительно со мной семитка. Но во мне очень остро всю жизнь с первых моментов сознания проходит борьба того и другого начала. «Личность», к которой я в конце концов пришел, оказалась Христом, и эта Личность есть гармоническое сочетание (в творчестве) внутреннего начала (Бога) с миром, воспринимаемым органами наших чувств.

Вечером состоялся домашний юбилей A.M. Коноплянцева и встреча моя с его женой Софьей Павловной. На этом вечере Ляля, кажется, была первым лицом. С. П. потихоньку меня спросила: – Вы, М. М., наконец нашли то, чего искали? И я в счастье жестоком ответил: – Нашел. Потом на улице Ляля сказала: – Софья Павловна хорошая женщина, только едва ли она тебя понимала. – Нет, к философии и поэзии она неспособна. – Так что же она находила в тебе? – Она была в чувственном состоянии. – Это бывает, но в этом-то состоянии, что она могла найти в тебе…