Извлечение из рецензии Ф. Человекова. Михаил Михайлович Пришвин

Читателю журнала «Октябрь» Михаил Пришвин открылся как автор написанного на жестком, почти натуралистическом материале очерка «Девятая ель» (1930, № 3), которому автор дал неожиданный подзаголовок «поэма». Это совсем иной Пришвин, далекий от закрепившегося за ним амплуа исследователя и восторженного описателя русской природы.

Много позже, накануне Великой Отечественной войны, в журнале появится романтическая повесть «Неодетая весна» (1940, №№ 4-5). Теперь-то мы знаем, что все эти годы Пришвин вел страшные в своей откровенности дневники, рассказывая о государственной политике раскулачивания, разрушении храмов и уничтожении духовенства, разгроме интеллигенции. Несколько десятилетий дневники прятались близкими писателя в тайниках и начали публиковаться журналом «Октябрь» лишь с 1989 года.

Но в «Неодетой весне» Пришвин намеренно уходит от социального. Именно таким его увидел Андрей Платонов — поэтом, убегающим от действительности, и осудил мягко, но решительно.

Нам кажется интересным спор с Пришвиным Платонова-критика, поэтому мы приводим извлечения из его рецензии на «Неодетую весну», подписанной псевдонимом Ф. Человеков.

…Не укротившись оседлостью в Загорске, автор устроил себе дом на колесах, то есть соорудил на кузове грузового автомобиля жилище «из двойной девятимиллиметровой фанеры» и собрался в путешествие.

…Чтобы использовать крепкий утренний наст и успеть добраться до «страны непуганых птиц и зверей», пора было выезжать. Кот на крыше торопил путешественников, последних же ожидали вдали непуганые птицы и звери. Скажем здесь, между прочим, что настойчивое, постоянное упоминание этой вещи «страны непуганых птиц и зверей» — кажется нам самохарактеристикой испуганного человека; возможно, что у человека есть основание для испуга, возможно, что у него есть причина искать эту «непуганую» страну, созерцая с раздражением, страхом или в отвращении современный человеческий род. Но, несомненно, стремление уйти в «непуганую» страну, укрыться там хотя бы на время, содержит в себе недоброе чувство — отделиться от людей и сбросить с себя нагрузку общей участи из-за неуверенности, что деятельность людей приведет их к истине, к высшему благу, к прекрасной жизни. Эту оговорку мы делаем не по отношению к М. М. Пришвину, а по отношению к философии ухода в страну непуганых птиц и зверей. Мы занимаемся здесь не осуждением, а лишь изложением своего понимания и впечатления.

…Рассмотрим — является ли дорога в страну непуганых птиц и зверей тем путем, на котором хотя бы некоторые, пусть своеобразные, исключительные, люди могут найти свою судьбу, свое счастье и свое жизненное призвание. Эта дорога в страну непуганой природы является давней темой М. М. Пришвина; он давно зовет туда за собой читателей; посмотрим же, есть ли смысл и польза направляться туда вслед за писателем-путешественником.

…повесть-путешествие построена в виде серии небольших глав. М. М. Пришвин записывал в эти главы все явления и обстоятельства неодетой весны … описывается блаженная возможность выпить чаю на «темнозорьке» после хорошего сна, когда кажется, «будто в сжатом моем кулаке находится какой-то чудесный театр, и по мере того как зорька разгорается, я разжимаю кулак и показываю на весь мир величайшее действие…»

Действие это заключается в движении весны по стране непуганых птиц и зверей. Автор описывает это движение первоначальной весны как натуралист и как поэт. Отсутствие внутреннего контроля (а может быть, излишний энтузиазм любителя природы) не позволило ему отобрать факты по их действительному достоинству, и повесть поэтому перегружена мелкими событиями, пустяковыми описаниями сугубо личных, интимных, претенциозных настроений. Это можно объяснить упоенной и упивающейся любовью автора к своему царству природы, царству «Дриандии», которое он хочет сберечь со страстной, плюшкинской скупостью и поэтому закрепляет образ своего царства на бумаге со щедростью, превосходящей поэтическую надобность. … С точки зрения натуралиста этот способ изложения хорош, с точки зрения поэта — излишне обилен. Два намерения автора — натуралистическое и поэтическое — перемежаются, скрещиваются в повести и мешают одно другому. Где берет преимущество поэтическое воодушевление автора, там получаются стихотворения в прозе, где автор работает как натуралист-наблюдатель, там появляются небольшие открытия из жизни животных и растений. И, наконец, где автор философствует, пытаясь сочетать поэзию, мысль и природу, там у него ничего не получается.

В чем философия новой повести М. Пришвина? Пришвин сам определяет ее словами Пушкина:

Так ложная мудрость мерцает и тлеет

Пред солнцем бессмертным ума.

Да здравствует Солнце, да скроется тьма!

Но солнце понимается у Пришвина буквально, как светило на небе и как родоначальник всей земной природы. Человечество и его историческая деятельность несравнимы с деятельностью солнца и его периферией — земной природой. Поэтому лучшим наставником и воспитателем людей остается природа, — причем природа, так сказать, в сыром виде, а не природа, превратившаяся в историю или культуру человечества и «искаженная» последним.

…Однако в этой натурфилософии, кроме ее лживости, есть одно частное, специальное свойство. Человека в глубину природы может увлекать его естественное инстинктивное чувство родства с нею, интерес к гигантскому, вековечному и ежедневно увеличивающемуся опыту жизни несметного мира животных и растений. Это простое, «нефилософское», но истинное и доброе чувство. И в ту же природу можно уйти по-монашески, чтобы спастись в ней, как в скиту, от человеческого общества. Это уже философия, и философия социальная, а не философия натуры. В таком отношении к природе скрывается своя социология. Причина происхождения такой социологии заключается в несовершенстве человеческого общества; носителями же этой социологии являются наиболее эгоистические личности, не желающие преодолевать в ряду со всеми людьми несовершенства и бедствия современного человеческого общества, ищущие немедленного счастья, немедленной компенсации своей общественной ущемленности (лишь кажущейся им благодаря развитому эгоцентризму своей личности) — в природе, среди «малых сих», в стороне от «тьмы и суеты», в отдалении от человечества, обреченного в своих усилиях на заблуждение или даже на гибель, как думают эти эгоцентристы. И вот такой человек искусственной походкой уходит в природу и начинает там заниматься ребячеством, пока сам не рассмеется, если он умен.

Нет, мы оценим «страну непуганых птиц» и сохраним ее, но смысл нашей жизни находится среди людей, а не среди животных и растений.

Из такого «философского» материала, естественно, не могло получиться высокого художественного произведения даже у такого одаренного поэта, каким является М. М. Пришвин.

На все наши рассуждения автор может нам ответить, что через природу, через ощущение «лучей великого мира», он ищет пути к открытию возвышенного образа нового человека. Тогда мы обращаемся к писателю с просьбой — пройти этот путь как можно скорее. И еще одна просьба, если она уместна, — любому писателю не следует быть окончательно убежденным в том, что он все знает, иначе он утратит способность к пониманию.

Ф. ЧЕЛОВЕКОВ

1940