паука, и у растения всюду и у всех есть место своего рождения – свой дом. Однако птицы улетают из своих гнезд, и маленькие звери покидают свои логовища, и пауки улетают на своей паутине. Много мужества, много героизма требуется от каждого паучка и пчелы, чтобы расширить ареал своего рода. Готовность умереть за других ценнее даже, чем самое рождение новых существ. И оттого и у животных, и у растений, и у всех живых существ на земле, и у самого человека готовность умереть за общее дело считают Большим делом, а рождение даже таких существ, как человек, считается Малым делом.
Этика социализма в том, чтобы маленькому вдунуть душу большого.
* * *
Необходимость политики основана на том, что нельзя во всех случаях действовать немедленно вслед за тем, как явилась мысль (сознание). Приходится, нечто зная вперед, подождать, – и эта вынужденная отсрочка действия есть политика.
И тоже, нельзя какую-нибудь мысль сказать сразу всем, надо подготовить массы к признанию данной мысли, – и это постепенное введение масс в крут нового сознания требует политики.
Наша идея, наше государство живет той личной энергией, которая содержится в каждом из нас, как запас, как сокровенное достояние каждого.
…Нет, социализм такая же правильная оболочка жизни, как известковая оболочка яйца. Социализм – это бесконечно близкое соприкосновение с жизнью, но совершенно такое же, как известковая оболочка соприкасается с содержанием яйца.
Если курица сидит на яйце, то все существа, заключенные в яйце, начиная с самого эмбриона и кончая последним электроном белка, являются между собой современниками и держатся друг возле друга в скорлупе яйца до тех пор, пока курица не отсидит свое необходимое время.
Так и у нас у всех это есть: мы все между собой современники и каждый из нас участвует по-своему в зарождении, и вынашивании, и, наконец, в явлении на свет чего-то нового.
Между личностью и обществом есть люфт, когда и личность может наделать беду обществу и общество может погубить личность: и тут вся игра, стоящая целой жизни.
Правда, стоит заниматься этой игрой. И оттого занимаются, и существуют политики, и дипломаты, и цари.
Люфт между обществом и личностью – это «Бог правду видит, да не скоро скажет». И это «не скоро» равняется целой жизни.
Где же люди? Не ищите их далеко, они здесь: они отдали свое лучшее, и их так много, что имена не упомнишь. Имена здесь сливаются в народ, как сливаются капли в падун.
На тонкой ниточке состоит связь моя с родиной: эта ниточка – мое личное словесное творчество… И тут все: пока я пишу, я – сын своей родины. И потому нечего раздумывать, нечего расстраиваться, а побольше и получше писать.
* * *
В поисках образа героя[8]. Вся жизнь человека, его науки, искусства, техника – есть сказка о правде, и вся правда и вся новая мысль открывается в том, как бы нам сделать всем сказку, чтобы человеку на земле получше жилось.
Кончается сказка – начинается дело.
– В наших делах: наши дела будут сказкой.
Почему бы в образе моего героя не дать, пусть утопический, идеал разрешения свободы и необходимости?
Живой человек – это герой моей будущей повести, соединенный из фигуры моего друга О., Суворова, Руссо, Ивана-дурака, Дон-Кихота с тем ощущением нашего детства внутреннего («будьте как дети»), и природы, и себя самого в своей вере в жизнь, и любви.
Живой человек – это человек, находчивый в правде. Это вместе с тем значит, что такому человеку не нужно в решительный момент действия лезть на полку справляться по книгам и не нужно идти к начальнику просить выдать мандат на спасение утопающего человека.
Мой герой, когда с негодяем вступает в борьбу, то это все равно, что с самим собой начинает борьбу. Его задача – скрутить негодяя и заставить его делать то самое, чему он служит. Он везде милостив к своему врагу после победы, потому что враг как бы уже соединился с ним.
Правдотворчество дает бесстрашие самому себе, а со стороны становится страшно за правдолюбца: кажется, вот-вот он погибнет. Правдолюбец плывет в обществе, как корабль, рассекая лоно вод на две волны: на одной стороне друзья героя, на другой стороне – враги его… Вера в правду, ощущение ее и правдотворчество мгновенно показывают фальшь слов обыкновенных людей и мгновенно рождают неожиданный ответ, острый, пронзительный, как укол шпаги.
Дон-Кихот всегда в правде: он в правде и оттого не боится, не стесняется, не жмется ни в каком обществе, рыцари это или пастухи. Так вот и мой герой.
В книге «Дон-Кихот» нет нашего нажитого Дон-Кихота. Там только сатира на рыцарские романы, и Дульсинея – ирония, а не психология.
Мой герой – это Иван-дурак, как русское разрешение темы Дон-Кихота, – он вступился за мельницу: «Кто же ему теперь даст право ломать мельницы? Хорошо еще, ветер был, а будь тихо – чего бы он не наломал!»
«Новая мысль» – прибрать к рукам Дурака, то есть обратить его на службу не «царю», а человеку и раскрыть глаза Дон-Кихоту на время.
Путь Ивана-дурака, то есть путь искусства (сказки), – путь восприятия жизни цельной личностью. Так я и сделал, сбросив все «умное» на севере.
Куда же деть моего героя? С кем он борется? – С губернаторами (Санчо). – Во имя чего? – Принципов Дон-Кихота. Это спустившийся сверху Дон-Кихот.
– Нашими глазами посмотрите, – приказывает ему губернатор.
– Нет, я своими глазами погляжу, – отвечает очнувшийся Дон-Кихот.
Новое в моем герое, может быть, одно: он наткнулся на губернатора, стал глядеть в сторону Дурака и ему удивляться: «Михаил Михайлович, если бы я снова начал жить, я бы пошел вашими путями».
Но страшно становится, когда представишь себе задачу обратить испанского рыцаря Дон-Кихота в русского Дурака!
* * *
Туда, где складывается у людей правда, мне кажется, я спешу – спешу и кричу: «Погодите, погодите, возьмите меня!».
Итак, всюду, мне кажется, все делают правду, а каждый из нас непременно спешит, каждый нужен для всех, и все нужны для каждого.
Сегодня совсем маленький мороз – только не тает. Тихо слетает редкий спокойный снег. Мы стоим у перекрестка перед красным светом в несколько рядов и в каждом ряду в строгой очереди.
Тихо падающий снег шепчет о радости спокойного терпенья. Кажется, будто можно так овладеть собой, что во всякое время и во всякой вещи будешь видеть тоже такой красный свет, говорящий: «Дальше ехать нельзя, надо ждать. Успокойся, стань в очередь и жди зеленого сигнала».
С какой-то отдаленной точки зрения человеческий род на земле похож на длинный фитиль, зажженный, чтобы взорвать земной шар и превратить его в небольшое солнце. Фитиль горит, после него остается зола – это наше прошлое; движение искры вперед – это наше настоящее, а будущий мир – это мы все, обращенные в солнце.
1945 год. Сама планета в опасности – это факт великий, но еще больше тот факт, что каждому через пять-шесть часов есть хочется.
И если даже планета с одной стороны загорится, то люди с другой стороны будут биться за кусок хлеба, пока можно будет терпеть подходящий жар.
Противник факта. Разве это неправда, если я скажу, что есть нечто большее факта: мое творчество, из которого открывается факт в желанном мною направлении.
«Красота спасет мир»[9] – это значит, придет время, и всемирный противник чужого факта – художник – будет не только мечтателем, как теперь. Он будет осуществителем личного и красивого в жизни.
* * *
Вокруг меня идут люди, бросившие все свое лучшее в общий костер, чтобы он горел для всех, и что мне говорить, если я свой огонек прикрыл ладошками и несу его и берегу его на то время, когда все сгорит, погаснет и надо будет зажечь на земле новый огонь.
Как я могу уверить моих ближних в жизненном строю, что не для себя лично я берегу свой огонь, а на то далекое время?
Глава 31
Война и мир
Первая мировая война. Не понимаю, какая это может быть новая счастливая жизнь после войны, если после нее освободится на волю такое огромное количество зла?
Зло – это рассыпанные звенья оборванной цепи творчества. А сколько во время войны рассыпалось творческих жизней!
В толстовской эпопее войны не изображена обратная сторона, изнанка войны – то, что снабжает армию, связывает армию с тылом, в чем, как черви, заводятся подрядчики всякие, живущие от войны к войне надеждой на новую войну: такая война бывает раз в столетие, как тут не нажиться!..
Там, на фронте, враг стоит лицом, а тут, в тылу, он отдыхает и кушает, спит, наживается. Фронт – это очень узенькая линия, и там только момент, один момент после долгого времени ожидания, момент, когда враги становятся лицом к лицу. Но все другое время на всем пространстве от той узенькой линии, называемой фронтом, во все другое время – враг существо ласковое и даже ходит ко всенощной.
Для победы нужен ум, здоровье и отсутствие совести. Странная стихия шевелится в душе, когда встречаешь в иностранце то, что раньше считалось в тайне души только цветом родной земли. Как будто земля эта становится не твердой застывшей массой, а подвижной и свободной, словно вышел на берег беспредельного моря: позади, в очертаниях помертвевшей земли, воспитавшее меня прошлое, впереди живое будущее, океан, соединяющий все земли, все государства и все народности…
И кажется, что назади лед, но вот лед растает и скоро будет живая вода.
Иногда встречаешь радостное и говоришь: «Это у нас только бывает, это наше!» А то обрадуешься, что не у нас только это, а везде, на всем свете то же бывает.
Радость о своем – это чувство земли, а радость, что везде так, – это чувство океана.
Красота национального лица создается не политикой, а общей жизнью, и каждому, действующему в ее сфере, красота дается без всякого усилия, она сама является.
Национализм тем отвратителен, что губит красоту жизни, а эта красота, собственно, и составляет национальность.
* * *
Вторая мировая война. Река женских слез. И скоро с фронта – река мужской крови. Расставаясь, плачут даже и молодые парни, этими женскими слезами прошибает мужа, и на время он становится женщиной, в эти моменты будущее геройское дело кажется маленьким. Уложил две перемены, нож, ложку, еще кое-что, простился, глянул в последний раз на дымок, на две березки, и эти березки пошли с ним и остались в сердце до смерти: в последний миг расставанья с жизнью в несказанной красоте и доброте станут перед ним эти березки.
Все весенние цветочки и каждый зеленый смолистый лист просят нас об одном – о защите. И
