Кара-Даг перед исцелением, не пришло и в голову. Воздух был чист и благотворен.

Больной татарин стал спускаться в зеленые Отузы, покрытые святыми раинами, а мы – в пустынный каменный Коктебель. Внизу, где был уже слышен шелест прибойной волны, по-прежнему сидел господин с тетрадкой и с ним его мужественная дама с горной палкой, и, наверно, он спрашивал ее под шелест прибойной волны: «Через что я вас знаю, через что я вас знаю?»

Кара-Даг был вулканом. Теперь он перегорел, потух, почернел. А море по-прежнему осталось живое, то ластится к нему, то начинает хлестать мертвеца и выбирать из него разноцветные камешки – воспоминания прежней пламенной любви вулкана и моря: яшмы, аметисты, бериллы, топазы рассыпаны по берегу моря. Странные, с неподвижными глазами, в летнее время ходят по берегу взрослые люди и собирают эти камешки-воспоминания.

Мы с Костей, конечно, тоже пошли собирать эти камешки. Капризная Соня, по своему обыкновению, затеяла историю и шла отдельно, сложив губы бантиком. Вблизи нас шел тот господин, похожий на полную женщину, и его мужественная дама. Он, подавленный воспоминаниями, собирал камешки рассеянно, вынимая тетрадку, просматривал ее на ходу. Дама его деловито всматривалась в камешки и бросалась, как ястреб, на ценные. За шумом прибоя речь их была не слышна, а прибой выговаривал: «Через что я вас знаю, через что я вас знаю?»

Чашечку турецкого кофе каждому хочется выпить после прогулки у моря. Мы зашли в кафе «Славны бубны», пили кофе. Дама рассказывала полному господину о какой-то заграничной выставке Сецессион: там будто бы этой весной был выставлен ее портрет. Как только она сказала слово «портрет», спутник ее вдруг побледнел и вскочил

– Портрет! – закричал он – Портрет! Я знаю вас через портрет!

II. У деда под бородой

Дождь не мокрый, снег не холодный. Кипарисы возле пыльных дорог стоят серые. На стенах пустых дворцов, обвитых глицинией, бегают нехотя полусонные ящерицы: побегут и остановятся, серые, подумают и опять побегут или спрячутся. Деревья чужие, непонятные. Цветы раскрываются, когда им захочется, без поста, без праздника. Голубой весны не бывает на юге. Нет снега и нет голубой весны.

А в горах в это время кипела настоящая русская весна. Огромными пластами лежал еще снег на Яйле и спускался. Оттуда далекие, чуть видные сосны манили сказкой о морозе, что это он, могучий старик, спустил сверху свою белую бороду: в дни жаркие подбирает повыше, в холодные спускает, хочет заморозить цветущий миндаль и не может вниз дотянуться. Захотелось мне в это время туда, к сказочным соснам, к молодой весне подняться и поклониться для всех благословенному и мне малопонятному югу.

Никто из настоящих проводников не брался проводить меня в горы. Я пошел посоветоваться к добрым людям на базар. Тут были татары, греки, турки, армяне, продавали рыбу кефаль, над рыбой кружились залетающие с моря чайки, в кофейнях угощались чашкой кофе люди смуглые, черноусые, в красных фесках, говорили о политике, да еще как! Было время осады Адрианополя. Один красивый юноша в красной феске стоял возле своей фруктовой лавочки и задумчиво смотрел на бакланов и чаек. Он мне понравился, и, уж бог знает почему, я принял его за грека, подошел к нему и приветливо сообщил ему свежую новость, греки только что взяли еще один город у турок. Он мрачно переспросил: «Греки взяли?» И я вдруг понял, что турку я радостно сообщил о победе греков. Поздно извиняться, юноша тянет меня за рукав в свою палатку, готовлюсь побольше купить александрийских фруктов и загладить грех. Но юноша тянет меня не за фруктами. Вот на его столе большая раскрытая книга.

– Видишь эту книгу? – спрашивает юноша. – Мулла говорил, в этой книге написано, что и у нас есть Христос! А вы думали, только у греков, – нет. и у нас есть такой же Христос.

– Прекрасный юноша, я в этом уверен.

– Уверен? Это хорошо, это очень хорошо. Еще мулла говорил, в этой книге написано, греки возьмут Адрианополь и даже возьмут Константинополь, но только будут они в нем одни сутки. Потом опять придут турки и будут их всех бить не пушками, не ружьями, не штыками, не пистолетами, не кинжалами.

Юноша долго перечислял всякое оружие, я ожидал последнего: турки вернутся и будут бить словом истинного, общего Христа. Но чем больше перечислял турок всякое оружие, тем неподвижнее и страшнее становились его глаза

– Чем они будут бить? – остановил я его речь.

– Они их не будут бить, – ответил он.

– Милый юноша!

– Бить они их не будут, – повторил турок, – они будут их резать.

– Словом Христа, конечно?

Юноша отмерил одной рукой громадную величину другой, от ключицы до ногтя среднего пальца.

– Не бить, а вот такими большими ножами они их будут резать!

Так отомстил мне турецкий юноша за мое известие о новой греческой победе. Конечно, я купил у него винных ягод и фиников и на прощанье спросил о своем: не знает ли он, можно ли в это раннее время взойти на Ай-Петри?

Своими прекрасными, задумчивыми глазами юноша посмотрел на снежный край Яйлы и сказал:

– В книге написано: человеку можно взойти на всякую гору; почему же нельзя взойти и на Ай-Петри?

А все это южное солнце наделало: это солнце творит здесь из красной фески, из синей куртки, из поддельной раковины цветы, смотришь на эти цветы и не видишь турка и грека. Возле одной лавочки я залюбовался раковинами, должно быть, крашеными. Армянин, их владелец, вцепился в меня.

– Одна природа, другая природа, – хвалил он и показывал все новые и новые раковины.

Напрасно я отбивался от раковин, от разноцветных морских камешков, украшенных ими ящиков, детских игрушек: армянин предлагал все новое и новое. Понизив голос, он уговаривает меня купить у него контрабандный «Дюбек», очень дешево партию муската, кусочек земли с дачей, рыболовную фелюгу, сует свои карточки, он – комиссионер. А если ничего этого не нужно мне, то не могу ли я ему рекомендовать своих знакомых из Петербурга. Раньше он сам бывал в Петербурге и даже там жил высоко-высоко, на шестом этаже, и простудился.

Измученный, говорю я ему и сам, что попадется: как и я жил тоже высоко, на седьмом этаже, три раза в день подымался без лифта, и нет у меня богатых знакомых, а высоко я жил отчасти и потому, что очень люблю высокие места, и вот теперь только и хожу затем на базаре, чтобы узнать, возможно ли в это время пройти на Ай-Петри.

Поняв истинную причину моего блуждания по базару, армянин холодно сказал:

– Невозможно!

– Стало быть, и спрашивать нечего: зимой нельзя попасть на Яйлу?

– Отчего? – улыбнулся комиссионер. – Другим невозможно, а кто жил на седьмом этаже в Петербурге…

Был тут еще недалеко от нас старый грек, сидел, метился почистить мои запыленные сапоги. Когда я стался с армянином, он сказал:

– Армяне очень хитрый народ, ничего у них не нужно спрашивать, вот я вас научу, как пройти на Ай-Петри.

Радостно подставил я греку свои сапоги; он, чистя, быстро рассказывал мне занятные сказочки и приговаривал: «Очень просто, очень легко взойти на Ай-Петри».

Сказочки у грека были разные, но больше всего он говорил о храбром генерале-начальнике и о голубых, людях с коротенькими саблями.

– Прибежали, – рассказывал грек, – голубые люди. «Ваше превосходительство! – говорят. – Ваше превосходительство! Какой-то негодяй написал на пальце Ай-Петри слово „Долой“, по черному красным „Долой“, а дальше что, и сказать невозможно, все долой, от конца до начала». Генерал затопал ногами: «Сейчас же, – кричит, – поймайте разбойника и сотрите все „Долой“ от конца до начала, ничего чтобы не было видно!» Побежали голубые люди, махали, махали коротенькими саблями, не могут достать: скала неприступная. Думал, думал храбрый генерал, взял ружье, дал голубым по ружью, пошел на Ай-Петри, стрелял долго с голубыми людьми свинцом в красные слова и победил их.

– Очень просто, очень легко взойти на Ай-Петри, – говорил грек, наводя лоск на первый сапог, – не нужно только лазить на черные пальцы.

А то еще приезжал один немец с красивою тростью, с заграничными чемоданами, усы, как рога у степного быка. Долго немец со многими рабочими строил подмостки и наконец поставил на самом высоком черном пальце Ай-Петри немецкий флаг со словами «Велосипеды, велосипеды!..» Два часа только и висел флаг: как разглядел генерал, что флаг не русский, сейчас же и велел голубым людям флаг расстрелять.

Никому не везет, кто полезет на черные пальцы, а так очень просто, очень легко взойти на Ай-Петри!

И еще было. Три дня пировал богатый человек в ресторане «Ай-Петри» и выпил целую бочку вина, сел в пустую бочку, облил ее керосином, просил ресторатора поджечь и столкнуть с Ай-Петри. А ресторатор был армянин… Хитрый народ! Армянин говорит богатому человеку: «Не загорается, керосин отсырел». Богатый человек уснул в бочке, а когда пробудился, то больше не захотел катиться с горы, бочку подожгли и пустили одну.

Армяне очень хитрый народ, не верьте армянину, верьте старому греку: очень просто, очень легко взойти на Ай-Петри, не нужно только ничего такого выдумывать глупого.

Оба мои сапога блестели, оставалось только отвернуть концы брюк и дунуть, но даже и за это короткое время грек успел мне рассказать, что пустая горящая бочка, прыгая через леса и пропасти, прикатилась на двор к генералу-начальнику; храбрый генерал принял ее за бомбу и велел голубым людям ее расстрелять; голубые люди полили бочку водой, доложили, что была изловлена бомба, и получили награду.

Когда все с сапогами было покончено и хорошо заплачено, я спросил грека:

– Вы повторяете, что так легко и просто взойти на Ай-Петри, но почему же никто не берется меня проводить, и даже ученые люди Горного клуба говорили, что в это время невозможно пройти?

– Ах, ученые люди говорили, – воскликнул грек, – ну, тогда невозможно!

Прошу у грека объяснения: сейчас было так просто, легко – и вдруг опять стало невозможно.

– Видите ли, – ответил грек, – бывает так, что в одно время и возможно, и невозможно. Ваши ученые люди говорили о всех, для всех в это время пройти невозможно. Я посмотрел на ваши грязные сапоги и подумал: «Так много вы ходите! Для вас – все возможно». Но теперь у вас сапоги чистые, вы стали, как все, и потому для вас невозможно. Идите же смело; когда вы пройдете, будет и всем возможно.

После этого фокуса с горечью подумал я о настоящих, древних греках: очевидно, способность к философии у их