одни бунтуя и бесчинствуя, другие просто забываясь в хозяйстве: кто заводит свинью, кто корову, кто копается весь день в огороде, лишь бы не думать. И, может, хорошо еще, что есть голод, он спасает от думы, усмиряет и оттягивает время. Даже Алпатову голод подсказал эту мысль о волках: теперь всюду развелось много волков, крестьяне ежедневно лишаются много скота, и если заняться этим делом, бить волков, то, наверно, за это хорошо будут платить, и не нужно будет заниматься по-немецки за ворованное постное масло. Сразу капель, как болезнь, отошла, и когда он вышел из дому для волчьей разведки, то и дурной погоды не было, она осталась в комнате: дурной погоды не бывает в природе, ее выдумали дачники.
Ночной путь в чистик провешен от одной знакомой березы до другой на угол канав, прямо к зарослям, и тут Алпатов воет по-волчьему. Несмело отзывается матерый, укрепился, завыли переярки, прибылые, и все болото воет осенью под черным небом.
О, господи, жуть голодная, и как сносит ее человек, и как шерсть не растет у него, как у волка, от голода и не уходят в мягкую шерсть и острые зубы вся мысль его и надежда.
Шарахнулась стреноженная лошадь и запрыгала куда-то, может быть, прямо в зубы волкам. Хозяин ее Фомка, разведчик армии бандитов барона Кыш, перед этим учуял запах дымка и, зная, в чем тут (дело), оставил ее попастись, а сам идет все по ручью. Вот огонек показался, и в зареве там люди мелькают, хлопочут о чем-то. Фомка вынимает из-за пояса топор и стучит им о пень, будто рубит жердь. Там услышали самогонщики и говорят тихонечко между собой:
– Кого-то Бог посылает?
В такую-то осеннюю ночь и в зарослях чистика кто станет искать самогонщиков, разве только враг ведет комиссара, но врагов теперь нет у мельника Азара, и враг не подходит со стуком. Тут собрались: Азар с волчьей мельницы – по случаю крестин сготовил завар в три пуда; гонит Чугунок, его вся посуда, и знание дела, и хлопоты, тут же помогают три музыканта: гармонист, балалайка и скрипка; Илюха – солдат императорской гвардии и австриец Стефан, работник на мельнице, печальный и такой несчастный, что даже собственное имя его Стефан не держится, и все зовут его почему-то из жалости Яшею. Крестины будут веселые, с музыкантами, и поутру, Бог даст, Азар выпьет в лесу и прямо музыку пустит – ему бояться нечего, мельник, все начальники давно куплены.
Кто же это может теперь подходить?
– Показался человек на болоте, маячит и маячит во мхах, и там есть одна-единственная сосенка, подходит к ней, наклоняется, копает, взваливает на плечи мешок и опять замаячил, а под сосной яма осталась, ну, что это? Азар знает, что это:
– Барон Кыш, это он за пищей ходил. Там у него есть остров верст на восемьдесят вокруг в болотах, разные ямы, мужики носят пищу в ямы, у него есть лозунг с мужиками на пути демократическом и прогрессивном.
– Так не барон ли и теперь к нам является?
– И очень просто, слышь, опять постукивает.
– Ну, барон так не ходит, тот сразу раздвинет кусты:
«Наливайте!» – выпьет стакан, другой и: «Прощайте, кланяется вам барон Кыш!»
Все спорят между собой: одни, что Кыш настоящий барон, другие, что Кыш из нашего брата, третьи, что Кыш – есть звук и притча. Верно знает только Азар:
– Категорически заявляю, барон Кыш попов сын и ученый человек, семинарию кончил, а в консистории ему отказали. «Ладно, – говорит, – коли вы меня не принимаете, я отцовскую хитрость разовью на пути демократическом и прогрессивном для бедного человека». Вот кто барон Кыш.
– Ежели он на пути демократическом, – спросил гармонист, – то почему же он барон называется?
– Отчего тоже называется Князь Серебряный, какой он князь, такой же мужик, как и мы, жил недалеко на хуторе, захотел воли и стал князь. Так и Кыш, любитель в карты играть, когда выиграет, говорит: «Я теперь барон», – а проиграет: «Кшш…» И стал барон Кыш, значит, страх; «Кшш, вороны!» – крикнет, красные разбегутся, он заберет, что ему нужно, и – кони какие у него! – летит через изгороди, через канавы, как по ровной дороге, у леса остановился, шапку снял, и до свиданья.
Так беседуют между собой самогонщики, а топорик все ближе и ближе постукивает, вот и человек показался, и видит он огонь и людей, а все будто не видит и жерди рубит, так уж всегда полагается подходить к чужому вину.
Ладно, ладно, иди!
И вдруг это Фомка.
– Ай, ты жив?
– Жив.
И поднимает рубашку, а там против сердца рубец вершок шириной.
– Кто же это тебя так чкнул?
– Ну, Персюк и отца родного чкнет.
– А думаешь, я его не чкну?
– Чкнешь и ты, а мы сидим, все дожидаемся, когда у вас дело кончится.
– Когда кончится? я отвечу вам: когда у нас не будет статуя.
– Какого статуя?
– Какого?
Вдруг в это время на манку отозвался матерый, прибылые, переярки, завыло болото, и Фомка бежит, улюлюкает, спасает коня.
Все дело испортил Алпатову.
– Стой, куда ты бежишь, чего ты орешь?
– Коня потерял.
– Вот твоя лошадь.
Устроив коня поближе к огню, Алпатов с Фомкой подошли к самогонщикам, и учителю, редкому гостю, там очень обрадовались. Простой на разговоры с лесными своими предками, Алпатов тут же поделился своей затеей добывать себе пропитание волчьим делом, оттого что в школе пайка не дают <…>
Азар сказал:
– Категорически вам сочувствую, потому что взять вам нечего, и мысль ваша правильная, волков бить необходимо, дело очень полезное.
– Волки одолели деревню, через Полом дорога стала вовсе непроезжая.
– И через Кудеяровку.
– А в Кудеяровке волки с гривами.
– Будет брехать, – оборвал Чугунок Балалайку, – волки обыкновенные, только вот что я вам скажу, был ли такой, кто от волков разживался?
– Не разжиться, а только бы просуществовать.
– И существовать от волков невозможно, я вам советую бросить учительство и поступить писарем в совхоз или колхоз.
Азар плюнул:
– Бросьте и совхозы, и колхозы, иди, брат, в темную.
– Куда же еще темнее, весь во тьме сижу.
– В темноте сидите, это я сочувствую вам, а сами смотрите светлыми очами на мир, вы сами идите в темную.
Фомка вмешался:
– Вы охотник, стрелок и учитель, вам самый правильный путь к нам: барон Кыш был тоже учителем.
– На что же вам нужен учитель?
– Образованный человек нужен на каждом месте, нам нужно статуя свалить.
– Красных?
– Ну да, и красных, и белых, бей всякого статуя.
– Другого назначат.
– Вы другого, он третьего.
– Чем же мы кончим?
– Кончим чем? Чтобы нет никого и никаких.
– Сидит же у вас барон Кыш?
– Кыш это звук, и я Кыш, и вы Кыш, это все звук: Кшш – и нет никого, и никаких.
Подумав про себя: «Новая запорожская сечь возвращается, как вернулась лучина, и при лучине вспомнили старинные песни».
Алпатов сказал:
– Это воля, я свое отгулял, мне бы хотелось свободы.
– Нет, свободный в законе живет, и ему нельзя убивать.
– Ну, отчего же нельзя, это вас не задевало, а дай-ка вас чкнут, как меня. – Фомка опять приподнял рубашку. – Вот как меня чкнул Персюк, родной брат, что же, мне его так оставить?
– Почему же не оставить, взять да отвернуться в другую сторону.
– Эх, брат, – вмешался снова Азар, – сам я был раньше охотником и светлыми очами глядел на мир, а вот теперь обсеменился и смотрю в темную. Подожди немного, вот только выпьем, и научу. Ну, за работу живее, Яша, тащи воды.
Поставили на огонь котел и налили туда из бочки завар, на котел вверх дном насадили бочонок и примазали глиной. В дырочку дна вставили трубку и тоже примазали, а гнутый конец трубки, змеевик, опустили в бочку с холодной водой, выпустили вниз конец и сюда чайник подставили для собирания жидкого хлеба.
Устроились и сидят в ожидании, тихо между собою о былом беседуют ветераны великой войны Илюха, гвардеец, и Яша, австрийский солдат.
Илюха говорит:
– Ваши Сан переходят, я за деревом, и как только ваши на мост, я тюк! – в голову, и он брык! – в воду: семь голов насчитал, занятно!
– А помнишь, тут был аэроплан?
– Как же, наш забрал кверху и ну вашего поливать из пулемета, потом ваш забрал и нашего, и наш опять забрал, а ваш заковылял.
– Куда он упал, к нашим или вашим?
– Промеж наших и ваших.
– Вот какие друзья стали, – сказал Фомке Алпатов, – а ведь тоже убивали и были врагами.
– Врагов не было, – ответил Илья, – теперь только и поняли, кто наши враги.
– Кто?
– Известно кто: капиталисты.
Яша вздохнул:
– А какое государство-то было.
Илья:
– И все в прах!
– Вдрызг!
Чугунок задумался и с большим любопытством обернулся к учителю спросить, как все спрашивали друг друга на Руси в это смутное время, загадывая загадку о том, как и когда все это кончится.
– Погадать надо на картах, – ответил Алпатов.
– Что вы гадалкой бросаетесь, – схватился Азар, – вы думаете, гадалки не знают? Под Москвой есть одна Марфуша <…> Молот и серп вышел у Марфуши <…> Понимаете? А очень просто, ну-ка, бумажку, учитель, вот серп и молот, читайте: «Толомипрес».
– Что же это такое?
– То-ло-ми-прес.
– Понимаю, – сказал Алпатов.
– Ну, ну!
– Как при Навуходоносоре, рука написала на стене, и никто не мог понять, гадалка намекнула на конец Навуходоносора.
– Нет не то, вот как надо писать: «Молот серп», – читай теперь, как кончится.
– Престолом.
– Вот престолом и кончится.
– Значит, царем?
– Зачем царем, может быть, президентом.
Гадалка же сказала: престолом.
С вожделением ответил Азар:
– А у президента, думаешь, престола нет, у президента, может быть, престол-то почище царского.
– По мне, – вырвался Фомка, – все единственно, царь, президент или брат мой Персюк – статуй.
– Надо же кому-нибудь управлять государством.
– Управляющий один должен быть – барон Кыш: «Кшш, вороны!» – и нет никого и никаких.
Кшш! – сказал Чугунок. – Будто воздух не тот?
Понюхали воздух из трубки.
– Скоро пойдет. И все повеселели.
Сова просто летела и вдруг, заметив огонь, бочку, людей, ужасно шарахнулась.
– Рано! – сказали ей вслед. – Прилетай, когда побежит.
Развеселился Азар:
– А что вы думаете, животные не понимают, животные все понимают, лошадь пьяная бежит, корова прыгает, свинья повертится, поцелуется и ляжет – все это есть у них, как у нас.
– Где же ты пьяных
