ему тоже: «И-о!» И побежала на махах, и он за ней, а теленок, как немазаная телега, на весь-то лес!

Рев лосей под Москвой! – кажется, вот говорил бы об этом и говорил без конца, но только с кем-нибудь, а не с Михайлой: каждое слово из него достается клещами. Под конец, когда мы сели с ним отдохнуть на сухом бугорке, я пристал к нему, чтобы рассказал мне он о лосях что-нибудь с выдумкой.

– Соври что-нибудь!

– Не умею: могу только рассказывать, как было.

– Неужели же никогда не врал?

– Нет, было: солгал.

И рассказал, как он однажды убил самку лося: разрешено убить лося-самца, а он – самку, – это нельзя, за это штраф. А у него был один рог лося, и он привинтил к убитой самке один рог, а о другом сказал, что сломался. Вот и сошло за самца! Вот и соврал.

– Ну что это! – сказал я. – Ты же ничего тут не выдумывал: ты рассказал то, что было, а я тебя прошу сказать такое, чего не было, с приключением как-нибудь расскажи.

– С приключением тоже можно, было врал и с приключением. Вот объездчик Прохор был вострый, не знаю, жив ли теперь. «Ох, – говорит, – попадешься, Михаиле, с лосем – обдеру! Съем тебя, как французскую булку». Хорошо! Приезжает к нам однажды таксатор, я ему лося нагнал, стрелял, ранил, не нашли. На другой день таксатор уехал, а я нашел другого лося, убил, мясо привез домой, посолил. На грех, когда мясо из лесу вез, печенку потерял. Прохор с печенкой этой по моему, следу и кадушку с мясом нашел. «Твое дело?» – «Нет, – говорю, – не мое. это таксатор вчера убил, а я сегодня нашел». Прохор написал таксатору, а тот-то рад и пишет, что рад без памяти и просит шкуру продать и пропить, а мясо Михаиле отдать за труды. Вот я и говорю тогда: «Помнишь, Прохор, ты сказал тогда, что съешь меня, как французскую булку, а ведь булка-то оказалась с косточкой!»

XXI. Лоси

Когда мы с Мазаем осмотрели на речке, сколько обезумевшие от страха лоси обрушили ледяной нависи, подсчитали, сколько они, выбиваясь наверх по крутому берегу, оставили следов, мне пришлось задуматься о поэме Некрасова «Мазай и зайцы». Почему же, правда, Некрасов, такой страстный охотник, широко изображая в поэме затопляемый Волгой край Мазая, ничего не сказал о лосях: разве эти звери, увидев которых на свету всякий чувствует, будто он в лицо увидал духа лесных болот, тоже не погибают от наводнений и тоже не спасаются, как зайцы и всякие звери?

Я задал этот вопрос Мазаю, и он, местный человек, объяснил мне это тем, что лоси не каждый год бывают во множестве, как теперь: то ли они вымирают от болезней, то ли куда-нибудь уходят. Возможно, при Некрасове случилась с лосями какая-то беда, возможно – переселились.

Осмотрев следы всех лосей, перебежавших речку тесным строем, мы направились к дому и по пути наткнулись на отдельный след большого быка. Так же как и все лоси, этот бык тоже бросился в речку и разбил вдребезги лед-тощак, послуживший одеялом-покрышкой убежавшей воде. Но в то время, как все лоси взлезали по крутому берегу. минуя деревья, этот лось бросился прямо в заросли черной ольхи, и эта заросль, спружинив, отбросила назад даже такого огромного зверя, и он опять, несмотря ни на что. поднялся и по черной ольхе сделал просеку.

– Зачем ему нужно было ломать, – спросил я Мазая, почти рядом же вот есть свободное место?

– Слепой, – серьезно ответил Мазай.

Было это так жутко услышать, никогда не случалось мне слышать и думать о жизни слепого зверя в лесу.

– Было это, – рассказал Мазай, – нынче осенью, много белок пришло, раньше времени выкунели, стали мы раньше времени на белок ходить, и тут как раз приходится гон у лосей. Набежал на нас бык, и мальчишка Баляба сдуру хватил ему дробью в глаза. Сам не видел, но люди скалывают, все видят: в лесу живет слепой лось.

Когда мы пришли домой и сели за чай. я сказал под влиянием тяжелой думы о судьбе слепого лося:

– Знаешь, Мазай, этот слепой лось теперь у меня из ума не выходит и хватает за сердце; когда же я был мальчишкой, то сам мучил животных и птиц. А как ты, в молодости тоже, наверно, был жесток?

– Да, – ответил Мазай, – я их бил беспощадно.

– Солил? – спросила Ариша.

И не только нас с Петей, но и самого Мазая удивила дремлющей в глубине ее крестьянской практичностью: вчера оживляла, как мать, замерзшего лягушонка, а при разговоре о лосях сразу же вот это «солил»!

– Сорокаведерные кадушки засаливал, – ответил Мазай.

– Можно было?

– Нет, лосей бить нам и тогда запрещали.

– Что же, подобрел после революции?

– Нет, – спокойно ответил Мазай, – не подобрел, а попритчилось.

– Что такое?

– Попритчилось мне, – начал рассказывать Мазай, – будто не зря и он, лось, ходит по земле, и тоже и у них все, как у нас, только они сами по себе, а мы тоже сами по себе, мы ходим за ними, они ходят от нас, и когда нам бывает радость и счастье – им наше счастье есть смерть.

– От смерти не уйдут ни лоси, ни мы, люди.

– Это правду, Ариша, ты говоришь.

И голос Мазая вдруг как бы сломился, и стало ему вроде как бы совестно, что начал рассказывать.

– Смерти никто не минует, Ариша, а когда живешь, хочется жить, правда, Михайло Михайлович!

– И еще как!

– Правда, Петр Михайлович?

Петя ничего не ответил, и Мазай окончательно смутился и не стал рассказывать, что такое ему попритчилось отчего он бить лосей перестал.

– Хорошенькие они! – сказал он, заминая тот рассказ.

– Они ни на что не похожи, – возразил Петя, – и скорее даже безобразные, чем хорошенькие.

– Очень хорошенькие, – настаивал Мазай. – Раз было, по убылой воде, вижу, лосиха плывет с двумя лосятами, а я за кустом. Хотел бить в нее, да подумал: деться ей некуда, пусть выходит на берег. Ну, вот она плывет, а они за нею не поспевают, а возле берега на этом озере отлывно: она идет по грязи, а они тонут, далеко отстали. Мне стало забавно, сем-ка, думаю, покажусь ей, убежит она или не кинет детей?

– А как же, – остановила Ариша, – да ведь ты же убить ее хотел?

– Вот вспомнила, – удивился Мазай, – я, Ариша, в то время забыл, вот как есть говорю, все забыл, только одно помню, убежит она от детей или тоже и у них, как у нас? Ну, как вы думаете?

– Думаю, – ответил я, вспоминая разные свои случаи, – отбежит к лесу и оттуда из-за деревьев или с холма наблюдать будет или же дожидаться…

– Не мели, не мели, – перебил Мазай, – оказалось, у них, как у нас. Мать так яро на меня поглядела, а я на нее острогой махнул, думал, убежит, а лосенков я себе захвачу. А ей хоть бы что, и – на меня к берегу, и так яро, яро глядит. Лосята еще вытаскивают длинные ножонки из грязи люк-люк! И что же, вы подумаете, что они делать стали когда вышли на берег.

– Мать сосать?

– Нет, как вышли на берег – прямо играть! Шагов я на пять подъехал к ним на ботничке, и гляжу, и гляжу один был особенно хорош… Долго играли, а когда наигрались, то к матке и пошли, и пошли…

– И ты не тронул? – удивилась Ариша, – охотник и не тронул?

– Так вот и забыл, Ариша, как все равно мне руки связали: сижу и гляжу, а в руке острога, и стоило бы только двинуть рукой…

– Студень-то какой! – сказала Ариша.

Мазай с уважением поглядел на нее, очевидно, узнавая в ней хорошую деревенскую хозяйку.

После этого студня Мазай осмелел и начал рассказывать сам, без нашей просьбы, что ему такое попритчилось и отчего он перестал бить лосей.

– Так вот, – рассказал Мазай, – в прежнее время я их приятелем не был, сорокаведерные бочки насаливал. А в революцию, когда вернулись солдаты с фронта с винтовками, с патронами, началась прямо война, и всех лосей перебили начисто. Оставался старик лось огромный, с ним матка ходила, два нетеля и лосенок. Долго их гоняли, и пропали они неизвестно куда. Но раз иду я по берегу, стоит этот лось-старик на берегу, я ударил, – он в воду упал. Поглядел я, а рядом корова стоит – я и в нее, а и она тоже в воду. Подошел к ним и через кусты вижу нетелей, и их тоже я так, и теленка. После теленка слышу назади что-то плещется, обернулся: старик стоит, и кровь из него, и матка тоже встает. Я их опять уложил и самому стало жутко. Слышу, опять что-то сзади шуршит, оглянулся: нетель стоит, и другой нетель встает. И уже чудится мне, будто назади опять плещется, и опять я оглядываюсь, а нет ничего, все мне попритчилось: лежат лоси в воде, и от них бежит река красная крови… Ну, вот с тех пор и не хожу, сердце мое не выдерживает, попритчилось мне, и думаю теперь, лось тоже не зря по земле ходит, и только у нас и у них все по-разному: нам счастье – им смерть. Но не все же смерть? И у них тоже, как и у нас, бывает же счастье? Вот тут я вспоминаю, как они играли, хорошенькие, ушки розовые. Есть и у них тоже свое счастье, и через это я сознаю, что закон тоже не глупый, закон, чтобы не бить животных зря? И через это я подчиняюсь и, не как прочие, лосей не бью.

XXII. Серые слезы

Есть весенние серые слезы радости, прямо голубь в душе заиграет, когда их после долгой зимы в первый раз У себя увидишь на окошке. Но еще радостней бывает, когда теплая капля весны попадет на лицо, и тогда каждый Думает, что вот он-то и есть избранник весны, ему, первому счастливцу, попала на лицо первая весенняя капля. В молодости я тоже хотел быть избранником, а теперь мне это даже смешно, пусть, думаю, «избранники» тешатся, я-то знаю, что весна приходит для всех. Весною теперь мне хочется быть со всею природой и радость свою разделять со всеми людьми. И как