Скачать:PDFTXT
Собрание сочинений в 8 томах. Том 5. Лесная капель. Кладовая солнца

какое-то соотношение, что не случай, а именно поведение твое, друг мой, решает вопрос, сколько времени ты проживешь после себя в сердцах людей.

Я вижу сейчас у каждого писателя как бы две жизни Первая похожа на дерево молодое, растущее в тени, под пологом леса. Трудно выбиться дереву на свет, трудно пробить полог леса, и тут нечего особенно задумываться о поведении: тут помогает эгоизм роста. Дереву надо полог леса пробить и выйти на свет, писателю – стать известным.

Вторая жизнь – когда дерево выбилось на свет и увидело, как далеко ему до солнца расти, и что если в одиночку и дойдешь до него, то сгоришь. А вокруг на необозримом пространстве нашего великого леса все вершины глядят на тебя. Так по себе понимаешь такое дерево, но и в природе оно так.

Когда елка встречается над пологом леса со светом, она слепнет и на некоторое время перестает расти, чтобы перестроить свои теневыносливые клеточки на светолюбивые. И писатель слепнет, когда становится известным, и тут особенно нужно ему поведение в отношении своего таланта. Вот мне и хочется, и я считаю это своим долгом старого писателя, предупредить молодого…

Сейчас в Москве мартовская весна света. Прежде, бывало, в марте свет пропадал в своей грязной работе над снегом, уплотненным зимней ездой на санях. Прежде москвичи, я это помню, не так рано встречали весну, как теперь, не так скоро приходили в радость торжествующей природы.

Это и понятно: грязь убирается в Москве далеко до прихода света, и он теперь не гаснет в грязи, а бросается к людям и будит сердца.

Люблю это время в городе больше всего. Сколько лиц, сколько глаз!.. Опьяненный светом, брожу без дела в огромной городской толпе. Мне и в голову не приходит приглядываться к лицам смутным, старым и морщеным. Но вдруг старушонка, самая ничтожная, дерзко толкнула меня в бок костылем.

– Ты что, глухой? – спрашивает.

– Нет, бабушка, – отвечаю. – Что тебе надо?

– Кричу, кричу – и не слышит. Скажи, где бы мне тут напиться?

Разделавшись со старухой, на некоторое время теряю счастье света и вижу людей желтых, сморщенных, с тусклыми, недобрыми глазами. Зачем они тут? Непонятно.

И это честно сказано: непонятно счастливому дереву, пробившему лесной полог, положение оставшихся в тени. Но человек же, к счастью нашему, не дерево: он может создать себе поведение, достойное в отношении обойденного судьбою товарища.

И тут я понимаю, за что меня колотила старуха.

Мне кажется, дорогие мои поэты и прозаики, это поведение содержится в самом нашем слове, если черпать его из глубины собственного своего колодца, а не хватать даром или не брать напрокат из чужого. Поговорите, товарищи, и об этом на съезде, а я постараюсь скоро закончить свой труд и представить вам на рассмотрение свой собственный опыт в отношении слова и поведения.

Второпях я забыл вам сказать самое главное, с чего и началась моя мысль и потом я упустил: это что ведь и величайшее слово в нашей современности, «мир», будет пусто, если не берется из глубины своего собственного слова-источника, если не подтверждается личной борьбой за мир, личным своим поведением.

Вчера на выступлении и хорошо было, что хорошо принимают, и плохо, что один из всех пришел с качеством, а все – с количеством «грамотных мастеров». Но мои слова о поведении против мастерства были сказаны крепко.

…На мгновение мне было так, будто я все слова позабыл и сказать мне теперь нечего. Но так бывает постоянно со мной при переходе с записанной речи к устной, к тому языку, каким мать мне говорила и учила меня его первым словам.

Каждый раз, когда я, забыв на мгновение все, чему меня учили, берусь за эти родные слова, мне кажется, будто не слово приходит ко мне, а прилетает крылатое существо с гибкой шейкой, со сверкающими глазками, с острым носиком, как у синички, и это – я сам. Потому, видно, и называется устная поэзия сказкой, что сказка эта сказывалась. И потому она мне кажется, эта сказка, крылатой и свободной, что я всю жизнь трудился, учился так же свободно писать, как она сказывается, и все-таки не мог обратить родное слово в ту музыку, какая мне слышится в речи простых людей на полях и в лесах, на улицах, на берегах и у простых деревенских колодцев.

Надо не забыть: какая дружная, восторженная и возвышенная была эта аудитория молодая, когда я выступал.

Почему вместе выходит у них так хорошо, когда я им сказал:

– Поздравляю с новой весной, грачи прилетели!..

Из моей статьи в «Литгазете» напечатали только первый отрывок. Что бы это было, если б всю вещицу напечатали, и что бы это было, если бы раскрылись все возможности, во мне заключенные!

Хорошо только одно, что я сам себя чувствую живым.

Не надо искать опору себе в людях отдельных: друг живет не в отдельности, а в целом человеке, когда он, собираясь, слышит живое слово, и кричит, и хлопает руками от радости, или когда-то и где-то шепнул вам задушевное слово, или выглянул глазком из толпы.

Или вон против вас там в вагоне сидит и глядит куда-то вдаль с какой-то мыслью, а солнышко с той стороны лица раззолотило кудри, и одни реснички того глаза тоже светятся вместе с кудрями.

Ничего-то не нужно ей. этой милой девушке, от вас, и вы тоже боитесь спугнуть ее даже своим взглядом, но оба где-то в себе радуетесь, что вместе куда-то едете в один и тот же чудесный весенний день вашей жизни.

Нечего, нечего загадывать выкладывать кирпичные домики будущего, – будущее само о себе позаботится. Надо чувствовать и ловить в себе пра-феномен нашей русской нравственной жизни; и я думаю, что его можно даже назвать: это друг – в этом все. Только друг! И тем самым определяется и недруг.

Друг наш придет не за страх о своем роду-племени, а по решению нашей совести, не за страх придет, а за совесть.

Вокруг меня идут люди, бросившие все свое лучшее в общий костер, чтобы он горел для всех, и что мне говорить, если я свой огонек прикрыл ладошками и несу его и берегу его на то время, когда все сгорит, погаснет, и надо будет зажечь на земле новый огонь. Как я могу уверить моих ближних в жизненном строю, что не для себя лично я берегу свой огонь, а на то далекое время?

Выступление на XIV Пленуме союза советских писателей СССР*

Дорогой Алексей Александрович, благодарю Вас за Вашу телеграмму!

Как никогда, хотел принять участие в работе Союза, готовился выступить со своими наблюдениями новой колхозной жизни. К несчастью, очередная пневмония не дает мне возможности приехать на пленум.

Как старейший агроном, я близко принял к сердцу вместе с народом новейшие реформы в области земледелия.

Это всеобщее сейчас чувство радости просится перекинуться в нашу область искусства слова.

Сущность земледельческой реформы особенно пришлась по душе нашим дунинским колхозникам той своей стороной, что необходимые налоги ложатся теперь главным образом только на землю, и тем самым освобождается деятельная инициатива самого земледельца.

Мне же пришлась она вот с какой стороны: так точно, как в земледелии, в искусстве слова есть и своя «земля», и свой сеятель, и свои необходимые тяготы, и своя свобода. Мне хочется, чтобы и на этой дорогой моей земле искусства, как и на той колхозной земле, совершилась бы та же самая реформа: там и тут необходимые налоги собирались бы с земли и через это само творчество человека со всеми его возможностями освобождалось.

Говоря проще, я хочу, чтобы необходимые усилия всех лиц, обязанных поправлять и направлять движение нашей мысли, включая сюда не одних редакторов, но и товарищей по перу, и особенно самих читателей, – чтобы эти условия были смелы, щедры, благожелательны и бережны для наших поисков и дерзаний в искусстве.

Я хочу, чтобы это освобождение от страха перед осуществлением нового замысла в поисках лучшего, от страха перед возможностью иногда ошибки, иногда блужданий, как это случается и в живой жизни на неизвестной еще дороге, – чтобы это освобождение сделало нас разными, неповторимыми и в то же время слитыми воедино чувством истинного товарищества и общей высокой целью.

С искренним уважением

Михаил Пришвин

Деревня Дунино

Звенигородского района.

Комментарии

Список условных сокращений

Собр. соч 1956–1957 – М. М. Пришвин Собр. соч. в 6-ти томах. М., Гослитиздат, 1956-1957

ЦГАЛИ – Центральный государственный архив литературы и искусства, Москва.

Лесная капель*

В самом начале 1940 года Пришвин приступил к работе над лирико-философским произведением по дневникам – «Лесная капель». Первой частью книги стала поэма «Фацелия». Пришвин признавался, что «во всех своих книгах он оставался автором записок о непосредственных своих переживаниях» Этому признанию «Фацелия» отвечает больше других его книг. В феврале «Фацелия» была закончена, а летом Пришвин пишет вторую часть «Лесной капели», которую сначала называет «Мой дом», а потом дает ей то же название, что и всей книге – «Лесная капель»

Осенью 1940 года сокращенный вариант «Фацелии» печатается в журнале «Смена» (№ 9), полностью – в «Новом мире» (№ 9), и там же, в № 10, печатается вторая часть «Лесной капели» (разделы «Дерево», «Вода», «Лесные гости») К сожалению, вместо окончания «Лесной капели» в следующем номере «Нового мира» была напечатана статья, в которой Пришвина упрекали в аполитичности, в «несвоевременном обращении к цветочкам и листикам». Его мировоззрение объявлялось «органически и непримиримо чуждым мироощущению человека, живущего подлинной, не отгороженной от борьбы и строительства жизнью» (Мстиславский С. Мастерство жизни и мастер слова – «Новый мир», 1940, № 11–12, с 272) В январе 1941 года Пришвин пишет редактору «Нового мира» В. П. Ставскому «Борьба за „Лесную капель“ для меня есть такая же борьба за Родину, как борьба за ту же Родину на фронте… Я очень боюсь, что литераторы умышленно не хотят понимать, что за моими цветочками и зверушками очень прозрачно виден человек нашей Родины» (Подробнее об этом см. в кн.: В. Д. Пришвина. Круг жизни. М., «Художественная литература», 1981, с 132–134)

Отдельным изданием книга вышла в издательстве «Советский писатель» только в ноябре 1943 года, в самый разгар войны, сразу же получив высокую оценку читателей и критики, назвавшей «Лесную капель» «симфонией в прозе», «гимном радости жизни и любви». Известно, что узники фашистских лагерей смерти передавали друг другу переписанные от руки миниатюры «Лесной капели».

Текст печатается по изданию Собр соч. 1956–1957, т 3, сверенному с автографом, хранящимся в ЦГАЛИ.

«Вся жизнь – одна ли, две ли ночи». – Строка из стихотворения А. С. Пушкина «Разговор книгопродавца с поэтом» (1824).

Запись: «Бывает, человек до последнего доходит» –

Скачать:PDFTXT

какое-то соотношение, что не случай, а именно поведение твое, друг мой, решает вопрос, сколько времени ты проживешь после себя в сердцах людей. Я вижу сейчас у каждого писателя как бы